Покуда льётся чёрная кровь

Самые страшные вещи происходят не под покровом ночи. И не в жуткие дни с сильным дождем, не под треск синих молний над вершинами высоток и даже не под заунывный свист ветра, царапающегося о деревья, антенны и провода. 

Обычными днями, погожими, солнечными, когда дети сидят на уроках и взрослые трудятся в не менее скучных местах, некоторые люди... торгуют. Да единый с ними, если бы только своими пропащими душами! Беда в том, что вместе с собой они продают по кусочкам и этот любимый привычный мир.

Силы с Изнанки обещают с три короба, но отдают в лучшем случае полтора. Здоровье, месть, власть и богатство — это нужно людям, а изнанка впивается в свою плату, переваривает и тот, кто пошёл с ней на сделку, уже уродливая химера, а не живой человек. И она травит пространство вокруг себя уже одним своим мерзким существованием но, что хуже, ставят алтари, через которые Изнанка пьет этот мир, тонкими, как мицелий, щупальцами, пока не останется ничего, кроме отрыжки из алого тумана.

И такие, как Ксения, отсекают изнанку как можно раньше. Выжигают её из реальности, и умерщвляют источник заразы. Через её жизнь лилась реками чёрная кровь. Таково ремесло инквизитора.

— Скажи, ты правда никогда не сомневаешься, когда убиваешь?

Вечер так хорошо начинался. Сегодня закат был особенно красив: он присыпал нежными румянами здания, на которые Ксения смотрела в окна своей квартиры, сидя за кухонным столом. Она пила дорогущий чай, который подарили на день рождения, из простой кружки, которую когда-то давно купила сама. А обращался к ней молодой блондин с печеньем в стеклянном блюдце. И оно, и его кружка с лёгким стуком оказались рядом.

— О чём ты таком думал, когда наливал кипяток? 

— Прочитал новости о сумасшедшем, который убил семью, из подозрения в связи с изнанкой.

Ксения помолчала, грея руки о чай.

Вспоминала, как насадила на нож ребенка, и как долго потом отмывала его чёрную, как дёготь, кровь с руки. Ей добрых десять минут казалось, что она всё ещё там, не смылась, прилипла, несмотря на целую банку жидкого мыла, израсходованного в истерике.

Или как выстрелила в старушку, которая излишне резво замахнулась клюкой, но выглядела в тот момент почти в точности как её бабушка. 

Мальчишка не сам продался — его обманули родители. Старушка же обменяла себя на проклятие врачам, которые якобы губят дочь, пытаясь вылечить рак лучевой терапией.

— Никогда. Потому приказ “ликвидировать” звучит только после проверок. Когда ясно, что там уже нет человека и нечего в нём спасать.

— А вдруг она неправильная?

— Ни разу не было. 

— Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, что не убивала просто людей?

Ксения не была так уж уверена, что должна говорить. Она потёрла шею, шумно выдохнула. Порой, она жалела, что её молодой человек, сисадмин в издательстве, знает, что она не просто полицейская. Инквизиторы скрывают лица под масками за работой, и именно Ксения на всякий случай ещё прятала чёрные длинные волосы под капюшон форменного плаща. По-хорошему, настоящая информация о работе и её тяготах должна быть только у ближайших родственников. По факту, она не первая и не последняя, у кого близкие люди правильно сопоставляли неожиданные дела и новости о найденных алтарях и ликвидированных химерах. 

— Влад… у людей нормального цвета кровь. А у них чёрная.

Он, казалось, опешил: помедлил, прежде чем донести печенье до рта и с хрустом его разжевать.

Ксения не продолжила. Его добивать ни к чему, а она, словно мантру, помнила слова лейтенанта Лавренко: “Не думай и не останавливайся, пока из под пули или меча не брызнет красный”. Как он добавил, это не девиз, но твёрдый принцип каждого инквизитора.

Вечер всё равно сник. И дело не в том, что закат неприятно порыжел или Влад зря развил тему. Рабочий телефон заверещал на тумбочке возле кровати. Лавренко удивительно тихим и сиплым голосом приказал явиться.

Ксения Нефедова без суеты, но быстро влезла в полицейскую форму. Боец, поднятый по тревоге, не должен размениваться на мелочи, но… она не могла пройти мимо нервно допивающего чай любимого человека. Он замер в дверях их общей спальни, взъерошенный, недоумевающий, как кот, которого могут забыть в квартире.

— Не скучай, — шепнула она, и не просто по-дежурному чмокнула в щёку, поцеловала нормально. В губы. С полуобъятиями, нежными и отчего-то тоскливыми. Что-то такое витало в воздухе… вечер был, видимо, слишком хорош. 

*****

В Железнодорожном районе обнаружили рубиновый мицелий, прямо под популярным парком, по которому ходили и вокруг которого в своих уютных квартирах жили сотни людей. Он занимал такую площадь, что Ксению Нефедову брала оторопь: почему никто не заметил? По данным грубой разведки он захватил всё, почти до самых оград и ворот. Пока одни были заняты уточнением контура, она занималась допросами. В распоряжении было четверо бойцов, а требовалось допросить целый квартал домов, прилегающих к парку одной из широких улиц.

— Все чисты, — неформально доложила она Лавренко, показывая крупную серебряную иглу, у которой не почернело и квадратного миллиметра. — У других то же. Не понимаю… откуда эта гниль поползла? Кто всё устроил и где?

— Ребята смотрят камеры. Может, найдут кого. 

Он старомодно чиркнул спичками. Закурил какую-то дешёвую, тошнотворную сигарету и отвернулся, чтобы выпустить струйку дыма в сторону.

На следующий день по камерам никого не нашли. Работников допросили, посетителей пересчитали, по все подвалы залезли — ничего. И, получается, что в железнодорожном отдел работал вполне хорошо. Более чистый квартал было трудно сыскать, если бы не одно подземное но, которое, не дожидаясь конца уточнения контура, заливали химикатами с центра парка.

У неразрешимой загадки оказался простой ответ. Эта дрянь пролезла по трубам в парк на границе района из другого — Ленинского. Лавренко бросил очередной бычок в урну и выдохнул последнюю затяжку в форточку через сжатые зубы. Эту новость они выслушали в кабинете, битком набитом народом. По правую руку от Ксюши сидел посланный в подмогу инквизитор как раз оттуда.

— А в Ленинском что? Где эта дрянь засела? 

Лавренко повернулся к карте города за своей спиной. А докладывающий стушевался, кашлянул, сглотнул очень слышно в липком затишье перед серьёзной бурей, и тусклым голосом произнёс:

— Везде. По улицы…

Кольцами от брошенного камня по кабинету пробежался шум. Ксюша почувствовала, что её сердце ухнуло в пропасть. Там Влад работал. Любовь металась в её огрубевшем от работы сердце, просила схватить телефон, написать ему, позвонить, пусть уходит, сейчас же. 

— Ситуация критическая. В канализации копится красный туман. 

Но долг — прежде всего. Никого не спасти, если во всём не разобраться. Нефедова заткнула чувства так глухо, как только могла. И холодно, чётко, воктнула булавку в соседа. 

Под десяткам взглядов по тыльной стороне ладони у инквизитора с Ленинского потекла черная кровь, а кончик иглы потемнел. 

Когда выехала бригада, земля уже “варилась”. От неё шёл винный пар, поднимаясь всё выше. Асфальт уже становился грязью, на которой оставались следы, в которой по диски утопали машины. Ленинский район оцепили. Не выпустили никого, в том числе тех, кто рвался. На резиновом асфальте в том числе алыми кляксами теперь оставалась кровь. 

Эвакуировать поздно. Выпив реальность до состояния старой газетной бумаги, она высушила и души. Хлопок, порыв ветра, маленький гнев или большая радость — что угодно, и разум рухнет, у каждого, кто из прошедшего месяца был здесь рабочую смену раз двадцать. Они не станут химерами, и всё равно осмелевшая, окрепшая Изнанка захватит их волю

Влад тоже. Он ездил сюда пять дней в неделю, и иногда даже игнорировал выходные.

Но ещё будет время оплакать случайных жертв доверия и безалаберности городских властей. Идеальные отчёты, все своевременные проверки, и что же?

Работала армия. Трещали автоматные очереди, бахали одиночные залпы. Шла зачистка, кровавый туман поднимался к солнцу позднего утра. Пока армия шла крупной наждачкой, мелко дорабатывала инквизиция. Мало убить. Мало очистить. Ничто не закончится, пока реальность не будет зашита, пока разлом не закроется, а уж там… посчитают павших. Проверят тех, кто ещё мог здесь заразиться. 

— Нефедова!

— Я! 

— Соберись!

Если шло по трубе, значит алтарь, от которого поползла зараза, находится под землей. Может, подвал, может канализация, рядом с ней мицелий гуще, почва мягче, туман невыносимо душный. Они как раз замерли на перекрёстке, где по всем признакам происходит оно. Люк? Бизнес-здание, полное обезумевших людей послушных теперь не своей воле. Их расстреливали из водомётов смесью, для химер особенно ядовитой.

— Вижу люк!

И его проверили. Слезла тяжёлая крышка продавила глубокую и кривую из-за лестницы воронку. Её ступеньки прогибались под всеми спускающимся. Жижи внизу не было, вони тоже, но легко было бы отравиться, не фильтруй маски воздух. 

— Хорошая работа. Уверен, что это здесь.

Здесь — это за поворотом, отсюда тянулись уже даже не тонкие нити: вены. Красные, чернеющие изнутри, отвратительной лепниной по трубам, с которых капала и шипела, испаряясь, вода.

Пистолеты наизготовку. Нож в свободную руку. Пошли. 

Нефедова шла замыкающей, глядя из-за этого назад чаще, чем непосредственно на дорогу. За поворотом скрывалась тёмно-красная… пасть. Портал за толстыми ароматическими свечами, с неровными краями, словно тряпка, запачкавшаяся в крови. Прежде о таком приходилось только читать в инструкция и методичках. Чтобы закрыть его, нужно сбить пламя. Чтобы сбить пламя — срезать фитиль серебром.

— Никого, — буркнул Лавренко. — Значит, подстава. Следите за входами!

Нефедова привыкла слушаться. Приказ? Есть приказ. Она повернулась к алтарю боком, лицом — к прогнувшейся лестнице, и к товарищам — вовсе спиной.

Лавренко взвесил в руке нож, примеряясь к свече. Переступил, встал на более твёрдый, не размягченный изнанкой бетон…

И выстрелил, а не взмахнул ножом. Один из них четырёх рухнул — капюшон прилип к виску, темнеющему непонятно каким из цветов. Нефедова — за угол. Новый выстрел, второй тоже пал, вскрикнув, не насмерть. Будет ещё выстрел — мысль за долю секунды развернулась в полноценное действие.

Коллега хрипел. Нефедова вся обратилась в слух и реакцию. Но Лавренко не был так глуп, ведь правильно? И он знал, из-за какого угла появится Ксения, а она понятия не имела, в какой стороне до портала этот неожиданно обезумевший предатель. Некогда учитель и хороший человек.

Ей придётся выглянуть. Пока приведёт подмогу, он напоит кровью убитых алтарь, вливая в него ещё сил, и может быть его уже тогда никто никогда не закроет,, любой, кто приблизится, упадёт замертво иссохшим трупом. Досчитать мысленно до десяти. И на девять…

Два выстрела. Она спряталась, прижавшись плащом к липкой стене.

А за углом раздавались хрипы… и Нефедова поняла свою ужасающую ошибку. Теперь портал точно пил кровь, а чёрная, красная — точно ли разница есть? Она метнулась обратно, оттащила дёргающееся тело, истекающее из груди липкой дрянью и взглянула в красную пасть, которая дымной струйкой пила черноту. 

И потом достала нож. Срезала толстый парафин, поддающийся лишь чуть лучше обычного, дрожащий, плавящийся, отталкивающий серебро, словно воду. 

Портал захлопнулся с громким звуком, словно бы монстр, чавкнул, подавился и кашлянул. Нефедову выкинуло в стену вместе с Лавренко, который больше не двинулся и не вздохнул. Потолок вздыбился и прогнулся… а потом обвалился, брызгая каменной крошкой, грязью и, кажется, плотью.

Чувства нет нужды затыкать, когда их попросту нет. 

Врачи суетились, как ей чудилось в короткие моменты, выхваченные у беспамятства. Куда-то везли, что-то делали, всё тело чудовищно болело и добрая его половина спряталась под бинты. Ксюша пялилась в потолок, бездушно, бездумно… потому что стоит только приоткрыть дверцу разума, и всё это хлынет рекой, текущей пока что подспудно. Непонимание, горе, ярость. Влад, пострадавший безвинно, Лавренко, повинный минимум в том, что скрыл своё падение и продолжил работу.

Нефедова будет лучше. Она уйдёт, сдаст оружие, нож, удостоверение и даже форму.

Потому что всё в порядке, покуда на её руках только чёрная кровь. А в тот раз сапоги утопали в красной.