________

Август 1979 года.

Эхо шагов рассыпалось по старинной лондонской улице Вэйпинг-хайд, струившейся вдоль Темзы; оно отражалось от кирпичных зданий, которые использовались под частные производства и фабрики с момента своего возведения, и растворялось в густом мареве вечернего воздуха. Летнее августовское солнце вторую неделю разогревало неестественным пеклом речные воды, и под вечер казалось, что влага кружилась вдоль набережной прозрачным туманом с болотистым привкусом, оседала испариной на поблескивающую брусчатку, липла к коже и пропитывала одежду. Молодой человек в затемнённых очках в который раз одёргивал футболку и недовольно пыхтел в тщетной попытке избавиться от этого мерзкого ощущения духоты. Его кудри завивались ещё сильнее, даже несмотря на относительно короткую длину, а чёрные брюки, казалось, немного выбивались своей простотой даже среди тех редких прохожих, которых можно было встретить в это время. Перед ним шла женщина в жёлтых высоких сапогах на каблуке и слишком миниатюрном платье, больше похожем на строгую трапецию (или чехол), с удивительно прямой копной прямых рыжих волос. Парень не мог не зацепиться взглядом за эту девушку — слишком разительно иначе она выглядела в сравнении с его привычным окружением. В какой-то момент она оглянулась, и он впечатался в озорной взгляд незнакомки, неловко отводя глаза в сторону и замедляя шаг. Она нагло ухмыляется и продолжает двигаться по своему маршруту, нахально улыбаясь себе и чуть живописнее помахивая бедрами. Замявшегося парня тут же задевает плечом высокий мужчина в полностью клетчатом костюме, больших прозрачных очках и с прической, похожей на котелок. Тёмные усики прохожего изгибаются, и он бросает с почти понимающей ухмылкой:

— Мэнди (Мэнди (или Метиле́ндио́ксиметамфетами́н) — слэнговое «кодовое» слово, которым в 1980-х называли в неформальных кругах полусинтетическое психоактивное амфетаминовое соединение, широко известное под названием таблетированной формы э́кстази.) отпускает, да, приятель?

Мужчина не собирался пояснять, что означало его наблюдение.

Парень бодрым шагом добирается до трёхэтажного здания с двумя пузатыми витражными окнами по сторонам от входной двери. Едва дверь распахнулась, на улицу выплеснулись агрессивные гитарные переливы и надрывно-высокий голос певца, шум десятков голосов и чей-то раскатистый смех. Парень тревожно окинул взглядом здание, которое было значительно старше всех окружавших его строений. Над входной дверью растянулось название «The Prospect of Whitby». Словно набравшись смелости, молодой человек делает шаг и скрывается в гудящем вечернем баре. Он не знал, да и попросту не видел, что на противоположной стороне улицы, где возвышался кирпичный забор бывшей гидроэлектростанции, теперь уже несколько лет простаивающей в бездействии, уже долгое время сидела кошка, прячась в тени кустистой зелени. Серая полосатая шерстка делала её почти невидимой, позволяя скрупулёзно изучать прохожих, пытаться вычислить магов среди простых прохожих или выявить нездоровый интерес к этому месту. Когда молодой человек скрылся в дверях бара, кошка наконец-то поднялась; сладко потянувшись, она тут же тревожно осмотрелась. Словно кто-то мог заметить её за таким «непристойным» кошачьим занятием. Пропустив светло-голубой Фольксваген с весёлыми цветочками на обшивке, кошка последовала к тому же самому бару, скрываясь в узком проулке.

***

— Какого драккла ты тут делаешь?! — упирая кулаки в столешницу дубового стола, мужчина грозно вонзился своими зелёными глазами в юнца, что вытянулся перед ним по стойке «смирно», — что тебе было непонятно в приказе оставаться на грёбаных больничных харчах в Мунго до своего полного выздоровления?! Или тебе ещё и мозг отхватили, пацан?!

— Мне было непонятно, что это п-р-и-к-а-з, капитан Муди, — бесцветно заявляет парень, мастерски скрывая в тонах своего голоса любой отблеск сарказма, хотя он, конечно же, был.

Стоило отдать ему должное, не каждый новоприбывший аврор, только проходивший обучение в академии, так нагло придёт на конспиративную квартиру, скрытую во второй половине маггловского бара с выходом на приливную линию; не каждый решится заявить о своих намерениях в лицо главному аврору и командиру группы, даже если это его родственник; особенно если это его родственник.

Аластор напряжённо сжимает тёмные очки в руке, щурится от освещения комнаты, но отказывается показывать свою слабость. Только сильнее сжимает вспотевшие пальцы и жмёт скулы, стараясь показать свою готовность, свою покорность перед командиром отряда Кэдоганом Муди.

Что-то было не так в их родословной, что-то нарушало логику процесса, ведь каждому человеку вне этой семьи казалось, что в условиях, где практически каждый член твоей семьи нёс службу в рядах авроров, тебе будто бы уготовано место в их рядах, но на деле было гораздо легче выбрать для себя любое другое занятие, чем отвоевать своё место в стройных рядах мракоборцев своего семейного древа. Нужно соответствовать. И это отныне будет даваться ему сложнее, ведь несколько месяцев назад Аластор впервые отнял чью-то жизнь и лишился глаза, а теперь не мог до конца убедить даже себя, что он всё тот же парень с бушующим азартом и упорством, окончивший Хогвартс с беспрекословным «превосходно» в табеле успеваемости и тут же попавший в Академию Аврората. Молодой волшебник прекрасно понимал беспокойство своих родных и их острое желание отгородить парня от дальнейшей карьеры в самой опасной стезе. Понимал, но не мог отправиться на обочину мирной жизни. В его жилах кипела жажда мести, жажда справедливости. Он хотел быть полезным, ведь вокруг разворачивается магическая война. Пусть эти бешенные магглы горланят свои беззаботные песни за стеной, Аластор уже здесь, перед капитаном Муди, и не собирается отступать. Тем временем Кэдоган обходит свой рабочий стол, распахивая полы своего стёганого кожаного плаща, с котором он не расставался вопреки любой погоде. Въедливый взгляд, по ощущениям, режется прямо в голову Аластора, с жестоким оскалом вычисляя напряжение в молодом волшебнике; обнаруживая его.

— Ты даже на меня лупишься с трудом, а хочешь, чтобы я тебя включил в оперативную группу? Знаешь, если так хочется угробить себя, то вонючая Темза прямо за этой стенкой. Или ты решил, что мне до этого дерьма в твоей голове есть дело?! — Кэдоган тычет пальцами в его лоб так сильно, что едва не сбивает с ног. Парень вынужденно отступает на шаг назад, а капитан оглядывается на сидевшего в кресле всё это время коротко стриженного немолодого мужчину, безучастно курившего трубку.

— Ну, ты видел… каков, блять, «орёл», — махнув рукой в сторону парня, Муди-старший снова курсирует по комнате, — и как ты, блять, нашёл это место?! — внезапно он ещё сильнее вспыхивает, — за тобой мог быть хвост, и ты из-за своего блядского упрямства, возможно, раскрыл наш штаб, сраный ты помёт мантикоры! Узнаю, что эти «добровольцы»... — с явным пренебрежением выплёвывает капитан, — ни одного не допущу! Прочь отсюда!

Второй аврор наконец поднимается с места и, похлопав Аластора по плечу, всё же выводит парня из кабинета:

— Иди, перекури…

Аластор несколько секунд смотрит на закрывшуюся перед его носом дверь и срывается с места. Он курсирует по небольшому коридору, вынужденно ныряя в комнату, издали напоминавшую гостинную. Кажется, кто-то успевает окликнуть его, но парень отмахивается. Ему сейчас не до диалогов, тем более с теми, кто занимается работой, о которой ему теперь, похоже, только и останется мечтать. На ходу он достает пачку маггловских сигарет и, захлопнув дверь запасного выхода, оказывается на деревянной веранде. Схватившись за перила, он бросает взгляд на лестницу, ведущую вниз к обмелевшей каменистой косе. Дядя был прав: Темза действительно была вонючей, и лучше было бы сосредоточиться на этом спёртом запахе цветущей зеленью речной воды, чем на угнетающих мыслях о своей неполноценности.

Рядом с водой парень чувствовал себя почти дома. Всё детство он провёл на островке, окружённом бушующим северным морем, и теперь каждый раз испытывал что-то схожее с ностальгией, когда оказывался рядом с водоёмом; что-то родное. Способное дать ему силы для достижения своей цели. Как было бы хорошо, если бы всё так и работало. Посмотрел на водичку, заработали шестерёнки, и проблема решена. Устало выдохнув, он всё же создал пламя, подпалив край сигареты, и ощутил горечь тлеющего табака на языке. Взгляд притянулся к кошке, которая сидела чуть поодаль на перилах и слишком осознанно смотрела на него.

Возможно, его дядя не так уж и неправ. Прямо сейчас временный протез хочется вытащить и швырнуть подальше, чтобы это сводящая, надоедливо ноющая боль не изводила его. Может быть, рациональнее было отправиться на какую-то мирную профессию, заниматься бумажной работой и не подвергать никого опасности.

— Дерьмовый денек, да? — бросает он кошке, выпуская в воздух клубы дыма. В отличие от магического табака, маггловский не умел складываться в фигуры или рисовать образы, отражающие настроение того, кто курил. Он растворялся мимолётным облаком, но в этой простоте Аластору было проще скрыть свои истинные мысли. Кошка поднялась на своих длинных ногах и стремительно к нему зашагала; одним неожиданным прыжком она оказалась в воздухе на долю секунды, прежде чем рядом с молодым человеком оказалась Минерва МакГоннагал. Большие глаза с необычайной строгостью взглянули на ошарашенного молодого человека, затем на его сигарету, которую её тонкие пальцы тут же выдернули.

— Мистер Муди, ваша тяга к курению выглядит так, будто отказы вас когда-либо действительно останавливали, — её укоризненный учительский тон всколыхнул в Аласторе привычки, так искусно привитые ему в Хогвартсе, будто прямо сейчас его отведут к директору за нарушение порядка. Тем временем профессор трансфигурации обратила сигарету в нежно-розовые лепестки, которые тут же были подхвачены порывом ветра и скрыты во тьме.

— После семи лет вашего обучения в Хогвартсе я могу с уверенностью сказать, что найти кого-то более целеустремленного и упрямого, чем вы, мистер Муди, ещё нужно постараться, — наконец её надменный поучительный взгляд изменился и улыбка окрасила лицо женщины, отчётливо выдавая в этих строгих глазах молодой блеск авантюризма. Парень потупил взгляд. На удивление, он почувствовал, что смог выдохнуть. Хоть кто-то в него всё ещё верит.

— Мне казалось, что вы не слишком были довольны этими качествами, профессор.

— Возможно. Пока вы не показали себя выдающимся охотником, — тонкая бровь задиристо подлетела вверх при упоминании квиддича, всё же заставив парня пропустить ухмылку по губам, — в некотором смысле мне даже жаль, что вы выбрали именно эту карьеру. Думаю, в этом спорте вас бы ожидал успех.

— Как и вас, профессор, — почему-то вместо располагающего дружеского общения Аластор ощутил укол сожаления по упущенным возможностям. Прямо сейчас он был на грани того, чтобы отпустить в топку все свои возможности.

— Уверена, Аластор, всегда можно найти полезное применение вашим незаурядным навыкам. Для этого необязательно носить регалии и должности. Особенно сейчас… — она многозначительно замолкает.

— Я не знал, что вы работаете с Авроратом.

Женщина лишь таинственно улыбнулась и, вероятно, собиралась вернуться в стены тайного штаба:

— Вы слишком много знаете для волшебника, который отошёл от дел. Вам так не кажется, Аластор?

Двери раскрылись, и перед Минервой возникли четыре пары глаз, застигнутых врасплох.

— Мистер Поттер. Мистер Блэк, мистер Петтигрю… и мистер Люпин, безусловно, — она по привычке опустила руки и сцепила пальцы в замок, будто поймала их с поличным и готова их отчитать, но вместо этого бросила взгляд на утиравшего свой искусственный глаз парня, учтиво кивнула компании гриффиндорцев и прошла в гостиную, а квартет любопытных друзей нырнул к нему на веранду, заинтересованно оглядываясь назад. Муди отвернулся, зажигая новую сигарету.

— Мы слышали, как кэп тебя отчитывал. Я думал, он тебя в самом деле вышвырнет прямо к магглам… — голос Питера заставляет Аластора поморщиться от того, каким воодушевлённым от увиденного зрелища он был.

— Ох завали… — выдохнул Аластор. Тем временем Сириус выглядел почти безучастным, нагло вытаскивая сигарету из его пачки и подпаливая край сигареты. Джеймс же помалкивал и даже не тянулся к пачке, пока Муди-младший сам её не предложил.

— Мы думали, ты не вернёшься до осени после… после Розье, — аккуратно произносит Ремус, и это полоснуло болезненными воспоминаниями, которые Аластор ещё не мог до конца осознать. Смерть Пожирателя смерти оказалась делом его рук. Он оправдывал себя необходимостью, в конце концов Муди готовился стать служителем закона, и, значит, чья-то смерть так или иначе могла произойти от его руки, но Аластор не был готов к тому, что так быстро пересечёт этот барьер.

— Я просто устал быть бесполезным.

Над ними нависла пауза, в которой парни только делали густые вдохи и отправляли в воздух клубы безликого дыма.

— Я думаю, что самое время обратиться к Дамблдору, — неожиданно изрекает Джеймс, и все взгляды устремляются на него. Аластор вздыхает, готовясь к тому, что напомнит другу о своём долге, о карьере Аврора, о семейном древе мракоборцев, блядский Мерлин! Скажет в очередной раз, что не мог бросить все свои начинания и предать семью, отправляясь в подполье. Однако сейчас все дела обстояли немного иначе.

— Ал, ты и так постоянно с нами… в курсе всех дел. Теперь ты сможешь полноценно… — воодушевленный Сириус всё же пытался подбирать слова. Лишних слов не требовалось, все и так прекрасно понимали, что если им удастся выполнить главную задачу Ордена и вывести Пожирателей на чистую воду, уничтожив голову змеи, то это только поможет. «Полноценно бороться», — вот что, должно быть, собирался сказать Блэк.

Настроение как-то сразу улучшилось, и даже тишина теперь не так его угнетала — теперь парень слышал музыку и смех; теперь у него появилась цель.

— Почему эта Мерлинова река так воняет? — задумчиво и с болью в голосе Люпин нарушает затаившееся молчание, — словно… протухшие жабросли?

— Ммм… нет. Скорее запах вяленых моллюсков, — анализирует Поттер.

— Мне кажется именно так разит от шлюшьих подмышек, — рубит Сириус, и все взрываются смехом от неожиданности.

— Блять… Блэк…!

— Точнее от промежности, — очередной коллективный вопль вторит визуализированной мерзости, — такой тухлой поношенной рыбой, знаете?

— Придурок…

______

2000 год. Наши дни.

Она не может уснуть.

Грейнджер сидит на подоконнике в своей спальне, курит одну за другой, выдыхая сизый дым в прохладу февральской ночи. Гриффиндорка с нарочитым интересом наблюдает за тем, как дым смешивается с паром, что она выдыхает носом, давясь густотой морозной прохлады на каждой затяжке, тянется вверх и принимает причудливые формы, вяжет немыслимые узоры на тёмно-синем небе и исчезает. Всё что угодно — лишь бы не замечать мерцающий свет в соседнем окне. Лишь бы не чувствовать между лопаток зуд, но не от прикосновения холодной каменной кладки, а от ощущения, что он рядом. Выпитый за их поздним ужином виски мягко горчит на кончике языка, красит румянами щёки вместе с морозом, вместе с пошлыми мыслями, которые этот виски греет внутри её головы, заставляя Грейнджер стыдливо ёрзать задницей по ледяному подоконнику, надеясь на то, что она выпадет из окна и сломает шею, чтобы не думать об Аласторе, тоже не спавшем в считанных метрах от неё.

«Блядство», — думает Грейнджер и соскальзывает с подоконника на рассыпанные по кровати подушки, метнув окурок, что сгорал без остатка благодаря магии, в глубокую ночь. Она с шумом выдыхает, откинувшись на мягкие подушки, а затем тихо рычит, злясь на саму себя, когда понимает, что мысли о мракоборце никак не хотят покидать её глупую гриффиндорскую голову.

Гермиона скользит взглядом по скромному убранству комнаты, привычно ища Минерву, но, вспомнив о том, что та приняла человеческое обличие, коротко улыбается своим мыслям и воспоминаниям о Хогвартсе и Минерве МакГонагалл, и, прежде чем забыться сном, лавирует по волнам своей памяти.

Это странное, волнительное и щемящее чувство, как когда летишь вниз с высокой горки на аттракционе, не покидает Грейнджер даже спустя пару недель после её прибытия в Школу Чародейства и Волшебства Хогвартс, о существовании которой маленькая Гермиона даже не знала ещё каких-то полгода назад, когда на пороге аккуратного особняка в тихом пригороде Лондона, утопающего в густой зелени, будто из ниоткуда возникла женщина, подарившая Гермионе новый мир.

«Магия?.. Вы, должно быть, шутите миссис МакГонагалл», мистер Грейнджер с нарочитым сомнением смотрит в глаза невысокой стройной женщины, сидевшей на одном из стульев в их аккуратной и светлой гостиной. Женщина коротко улыбается ему поверх фарфоровой чашки, полной ароматного и горячего чая, а затем, обратив своё внимание на Гермиону, что сидит по левую руку от неё, отставляет чашку, чтобы выудить из рукава своей широкой накидки чудаковатого вида тонкую и изящную палочку, похожую на укороченную учительскую указку. Лишь только взглянув на эту указку, Гермиона ощущает внутри себя волнительный трепет, что искрится внутри неё чем-то непонятным, незнакомым и новым, тлеет теплом на кончиках её испачканных синими чернилами пальцев. Минерва МакГонагалл — декан факультета Гриффиндор (что бы это ни значило) — делает широкий взмах своей указкой, отправляя в полёт весь чайный сервиз Грейнджер и превращает чашки, блюдца и ложки в крохотные белоснежные колибри, что теперь кружили над головами пораженных Грейнджер.

«Обещай, что будешь аккуратной, Гермиона», — папа поправляет воротник на её новеньком шерстяном пальто, лёгким прикосновением тонких и всегда прохладных и пахнущих мятным сиропом пальцев он смахивает с тёмно-бордовых плеч дочери несуществующие пылинки. Мистер Грейнджер заметно нервничает, комкая пальцами плечи её пальто, то и дело закусывая нижнюю губу или касаясь широкой ладонью нагрудного кармана своей ветровки, в котором он хранил сигареты до тех пор, пока жена не уговорила его бросить эту пагубную привычку.

«Ты же помнишь, что тебе нужно беречь себя, правда?», — он с теплотой улыбается дочери, впрочем не слишком настаивая на собственных словах, видя, с каким жадным взглядом Гермиона рассматривает людей и происходящее вокруг них. Платформа 9¾ — о существовании которой никто из них и не знал вовсе — поражает всех троих не меньше, чем их поход в Косой Переулок. Подумать только: несколько дней назад они стояли посреди торговой лавки и выбирали для их дочери чёртов котёл! И сейчас, когда они прощались, стоя в облаке влажного и тёплого пара, пропитанного ароматом горящих углей и раскалённого железа, рядом с огромным старинным паровозом, что должен был увезти их маленькую ведьму в какой-то старинный замок, где той предстояло учиться колдовству и изучать собственную, живущую в ней с самого её рождения, магию, мистер Грейнджер с трудом верил в правдивость происходящего.

«Да, па. Всё будет хорошо! Обещаю — никаких опасностей!», — он широко улыбается в ответ на её обещание, точно зная, что Гермиона его не сдержит. Не сможет устоять перед тем новым миром, с которым ей только предстоит познакомиться. Мужчина с плохо скрываемым волнением наблюдал за ней всё то время, что Гермиона потратила на подготовку к отъезду в школу магии и волшебства. Гермиона, сославшись на выдуманное ею исследование, методично перечитала все книги, что хоть как-то были связаны с ведьмами и волшебством из ближайшей публичной библиотеки, вперемешку с теми книгами, что они купили для Хогвартса, и теми, что она должна была прочитать для своего обучения в своей частной школе, откуда её пришлось забирать незадолго до начала нового учебного года.

«Постарайся с кем-нибудь познакомиться и завести друзей!», — говорит миссис Грейнджер сквозь громкий гул паровозного гудка, оповещавшего о скором отправлении поезда. Она всегда переживает из-за того, что Гермиона предпочитает обществу своих одноклассников книги и одиночество, будто так и не сумев привыкнуть к точно такому же характеру её мужа. Мистер Грейнджер тихо улыбается, встретившись взглядом с лукавыми, синими глазами Гермионы, в очередной раз с досадой и недовольством закатившей глаза в ответ на просьбу матери. Они подмигнули друг другу, понимающе улыбаясь, пока миссис Грейнджер суетливо поправляла лацканы, воротник, пуговицы и ленточки, бесконечно причитая что-то о школьных друзьях и, конечно же, мальчиках. Услышав что-то про мальчиков, он вместе с Гермионой показательно и брезгливо морщится: никаких мальчиков! По крайней мере, пока его малышке не исполнится, как минимум, двадцать семь лет!

Это странное, волнительное и щемящее чувство, как когда летишь вниз с высокой горки на аттракционе, заставляет Гермиону счастливо щурится в предвкушении, когда она вместе с другими первогодками буквально липнет к прохладному оконному стеклу, набившись в одно из купе, словно сардины в консервной банке, лишь бы только краешком глаз разглядеть в густой и бархатной темноте очертания того самого Хогвартса! Гермиона, кажется, уже изучила его вдоль и поперек, успев не раз перечитать «Историю Хогвартса»! Гермиона нервно приглаживает непослушные волосы, пытаясь привести себя в порядок, глядя на себя в отражении черного окна, сквозь которое она видела горящие огоньки в окнах школьных башен.

Это странное, волнительное и щемящее чувство, как когда летишь вниз с высокой горки на аттракционе, заставляет Гермиону нервно кусать губы по пути к табурету, что стоит посреди громадного зала. В ушах шумно гудят голоса учеников, обсуждавших распределение первокурсников, и звенит стук собственного сердца, которое — она чувствует — вот-вот шлёпнется на каменный пол, выскользнув через ноздри. Шепча успокаивающие слова из напутствия родителей, Грейнджер садится на старый, затёртый и колченогий табурет. Она коротко и нервно улыбается, глянув в лицо Минервы МакГонагалл, на которую Гермиона теперь всегда будет смотреть совершенно иначе, нежели в день их первой встречи. Тогда Минерва МакГонагалл предстала перед Гермионой в виде какой-то диковинки, фокусницы, способной оживить фарфоровые чашки, кем-то из тётушек-фей из её любимого с детства мультфильма о Спящей Красавице. Но очень скоро, прочитав описание вкладыша из коллекции сладостей, а затем изучив нужные параграфы в фолианте, посвященном истории магии, Гермиона сменила своё мнение относительно этой сдержанной, кажущейся тихой и даже немного скучноватой, ведьме в остроконечной шляпке с павлиньим пером.

Это странное, волнительное и щемящее чувство, как когда летишь вниз с высокой горки на аттракционе, заставляет Гермиону подавить в себе предвкушение долгожданной встречи и желание беззвучно закричать, привалившись к обшарпанной коридорной стене внутри очередного, скорее всего одноразового, убежища, когда она видит её впервые после вызволения из плена последователей Реддла, где Минерва провела несколько недель. Грейнджер потерянно рыщет взглядом по трещинам на побелке, всё что угодно — лишь бы отвлечься, лишь бы не видеть перед глазами измождённое, замученное бесчисленными непростительными и тёмными заклинаниями тела Минервы МакГонагалл, чтобы вытравить из памяти тихий умоляющий плач сломленной женщины, требующей еды и воды.

— Умоляю. Хотя бы каплю. Хоть крошку, — слова скрипят внутри её головы, до крови, с болью. Грейнджер задыхается обидой, отчаяньем, болью от осознания того, как приходилось унижаться Минерве, чтобы получить те самые капли и крошки. Не выдержав, она срывается. Кричит. Громко. Надсадно, с болью. Гермиона пытается закрыть рот ладонью, дрожащими пальцами скребёт по губам в тщетных попытках содрать с них эту боль, этот крик. Кто-то обнимает её за плечи, ловит в свои крепкие объятия.

Она тонет в теплом аромате уюта, дома и сливового пирога, который узнаёт в мешанине из вони от тёмных заклятий, крови и пота. Рон. Конечно же это был он, тот, кто нашёл, освободил и спас тех немногих кому удалось выжить в плену.

— Тихо, Ми. Ты же её пугаешь, — грубые, ещё грязные пальцы касаются её щёк и губ, он мягко оглаживает их, касается большим пальцем кончика её носа и гладит её вдоль носа, успокаивая Грейнджер будто ребёнка. Она послушно умолкает, жмурит глаза, стараясь вытравить из собственной памяти образ Минервы МакГонагалл, одетой в грязные, воняющие испражнениями тряпки, лишившейся человеческого достоинства, пробыв в плену пожирателей.

— Я хочу убить их, Рон. Каждого. Голыми руками, — тихо цедит сквозь зубы Грейнджер, оглядываясь назад на запертую дверь в чью-то гостиную, которую «фениксы» наскоро переоборудовали в нечто, напоминавшее лазарет. Она не верит собственным словам, не верит тому, что действительно говорит всё это, но точно знает, что когда-нибудь она исполнит своё обещание.

— Блядство, — шепчет одними губами Грейнджер, замерев на пороге одного из учебных классов. Минерва, одетая в больничную пижаму, что свисала с неё будто с вешалки, с растрёпанными со сна волосами стояла посреди пустынного класса, метая заклинаниями, выстреливая ими из палочки одной из молодых целительниц, которую та опрометчиво оставила на тумбочке возле МакГонагалл, когда проверяла состояние пожилого профессора.

— Мистер Люпин, прошу Вас быть внимательнее! Данная тема обязательна для сдачи С.О.В., — голос МакГоногалл звучит непривычно знакомо, то есть живо и бодро. Царапает Грейнджер по самому сердцу, вскрывает его изнутри — так сильно Минерва похожа на себя прежнюю, и это до невыносимого больно. Женщина царапает мелом что-то по доске, сыпля руны и буквы, цифры и символы вперемешку с какими-то каляками.

— Мистер Поттер! Мистер Уизли! Я рассажу вас! — женщина оборачивается и сосредоточенным взглядом режет пустые парты, составленные в несколько рядов, будто и вправду видя учеников, о которых она говорит.

— Ах, мисс Грейнджер! Как хорошо, что Вы пришли! Но я сниму баллы с Гриффиндора за опоздание, — МакГонагалл смотрит на Гермиону поверх своих невидимых очков, что она привыкла носить на самом кончике носа.

— Занимайте Ваше место. Живо! — Грейнджер испуганно отступает на полшага, когда профессор указывает на неё кончиком палочки, та подрагивает и искрится в трясущихся старчески-узловатых руках Минервы.

— Д-да, профессор МакГонагалл, — запинаясь, отвечает гриффиндорка, несмело заходя внутрь кабинета, занимая первую попавшуюся парту на первом ряду. Она ловит на себе хмурый взгляд Аластора, который с негодованием наблюдает за ней, скрывшись в тени пустого коридора. Они прибежали сюда, к классам, когда Грейнджер разбудила целительница, сообщив об исчезновении МакГонагалл из больничного крыла. Грейнджер сразу понимает, где нужно было искать Минерву; сорвавшись с места на бег, она замечает за собой Аластора, безоговорочно последовавшего за ней.

И теперь мракоборца окатывает леденящим жаром, пока он безучастно стоит в тени коридора и слышит всполохи рассыпающихся заклинаний, которыми играючи бросается Макгонагалл. Аластор отчаянно пытается убедить себя, что он именно здесь и сейчас, в стенах Уитби, а не где-то за гранью. Ловит взглядом порхающий край больничной ночнушки на теле иссушенной старостью женщины, которая — так же, как Муди, — путается в собственной памяти, теряя связь с реальностью. Колдует она — Минерва Макгонагалл, а не те, кто пытал его где-то в подземельях, планомерно испепеляя его сознание. Аластор замирает и вынужденно провожает взглядом Гермиону, которая оказалась в поле видимости Профессора Трансфигурации и сразу же стала действующим героем сказки авторства пожилой волшебницы.

Мышцы сводит от того, что долетает до его слуха из кабинета. Стремительные вспышки, одна за другой, как метроном, который каждым наклоном маятника бьет по нервам.

Чувствовать себя беспомощным хуже, чем чувствовать себя сумасшедшим.

— Итак, сегодня мы изучим с вами заклинание, с помощью которого вы сможете в дальнейшем творить настоящие чудеса! — тонкие, как сухой пергамент, губы профессора МакГонагалл растягиваются в улыбке. Она делает взмах палочкой, кастует из стула, что стоял рядом с ней, нечто похожее на плюшевого кенгуру, а затем это нечто превращается в мохнатую огромную чашку, а следом в груду камней, что в свою очередь превращается в стаю крыс с крыльями. МакГонагалл кастует одно за другим, повторяя заклинание по кругу, даже не пытаясь сосредоточиться на чем-то одном. Грейнджер держит руки на палочке, в ожидании подходящего для «петрификуса» или «экспеллиармуса» момента, боясь навредить заклинанием, метнув то в нестабильно колдующую Минерву.

Это странное, волнительное и щемящее чувство, как когда летишь вниз с высокой горки на сломанном аттракционе прямиком в Ад, пригвождает Гермиону к одной из учебных парт в пустом классе. Она не смеет отвести внимательного взгляда от Минервы, следит за каждым движением и взмахом волшебницы. Грейнджер душит в себе щемяще-ностальгическое ощущение чего-то радостного, светлого, что пробуждает в ней приступ Минервы. Гриффиндорка старается не поддаваться делирию, в котором утопает сейчас Минерва, освободившая своё сознание из своей анимагической формы. Грейнджер так сильно хочется поверить ей, вспомнить то беззаботное время, когда она вместе с Гарри и Роном, вот так же сидели за партами и с восхищением наблюдали за волшебством, что струилось с кончиков пальцев профессора трансфигурации. Она бы всё отдала за возможность снова беззаботно смеяться над неудачами Симуса, взрывающего всё и всех почти на каждом из уроков. Она бы всё отдала — лишь бы Минерва МакГонагалл снова стала той, что восхищала и вдохновляла её, Гермиону Грейнджер, той, о ком она с упоением читала на страницах учебника, о подвигах которой она слушала на собраниях Ордена от тех, кто был с ней рядом, плечом к плечу сражаясь против Реддла и его последователей в далёких восьмидесятых. Во многом благодаря знаниям и опыту Минервы, которые та успела передать Гермионе, Гарри и Рону, в Ордене всё ещё теплились силы и с упрямством тлела надежда на лучшее и светлое будущее, в которое верил каждый из оставшихся фениксов.

Во многом из благодарности за то, что Минерва МакГонагалл — величайшая из волшебниц, с которыми была знакома Грейнджер, за то, что та сделала для них — для неё, — Гермиона находит в себе силы, чтобы подыграть Аластору, прервавшему это сумасшествие.

— Минерва! — лёгкие успевают втянуть разряженный воздух, прежде чем мужчина ныряет в распахнутую дверь и сразу же громко окликает женщину. В душе затаилась надежда, что профессор Макгонагалл примет его за его взрослую версию, а не усадит за парту вместе с Грейнджер.

— Вот ты где! Я повсюду тебя ищу, — Аластор уверенно мерил шагами расстояние к женщине, которая замерла на мгновение, изучая его лицо, и мужчина уже хотел было продолжать свою импровизированную идею, как лицо волшебницы посветлело.

— Мистер Муди, — она снисходительно сложила руки на животе и посмотрела на него так пронзительно тепло, будто действительно помнила всё то хорошее, что объединяло их на протяжении его жизни; то, что самому Аластору было мало известно, — я рада, что Вам удалось выкроить время. Вы как раз вовремя!

Нет, ему совсем не хотелось быть тем, кто оказался вовремя на балу сумасшествия. Вряд ли хоть однажды во вселенной такие «счастливчики» были довольны своей удачей. Женщина засеменила к нему, подхватывая под руку и подводя к своей преподавательской территории; она отпускает его и становится перед пустынным учебным классом, в котором сидит только Гермиона. Её рука держит палочку наготове, но Муди кажется, что необходимо сделать всё, чтобы девушке не пришлось ею воспользоваться. Будто любое заклинание, направленное в сторону Минервы, окончательно лишит её рассудка; как и его самого.

— Большая удача, дорогие ученики, — она поджимает губы, заговорщицки нахохлившись, и её впалые щеки задорно округлились так ярко напоминая о том, какой она была ещё десять лет назад и как радовалась смелым решениям, — у нас в гостях Аврор первого класса — Аластор Муди, — она развернулась к нему, всё ещё сияя улыбкой, — благодаря его многолетнему опыту и мастерству волшебника, а также отличника учебы выпуска 78-го года Хогвартса, мы продемонстрируем вам трансфигурацию! — её палочка тут же взмывает кончиком вверх.

— Дамблдор! — Аластор вскидывает руки вверх, одну в сторону Минервы, другую — в сторону Грейнджер. Профессор останавливается всего на мгновение, но Муди уже судорожно хватает её за запястье. Заставляет свои дрогнувшие пальцы ослабить хватку.

— Простите… профессор, — ком в горле перекрывает горло, мешая скрывать пылающую истерику в собственных жилах, — директор, он искал Вас. Я собственно за этим… я бы с удовольствием провёл вместе с Вами урок, но Вас уже ждут.

Бывший мракоборец понимал, что с этим его страхом нужно что-то делать. Как-то избавляться от него, бороться с неконтролируемым ужасом и алеющими картинками в глазах, что застилали поле зрения. Иначе он так и будет бесполезным куском мракоборца, который когда-то на что-то да годился. Долго ли ещё ему удастся сбегать? Прятаться в бессоннице. Отказываться от магии. Жить даже не на половину — на четверть.

— Ох… — озадаченно окинув класс, женщина всё же поддается на эту грубую ложь, хотя с её лица нисходит то ли сомнение, то ли разочарование, — как жаль. Вы могли бы подменить меня, Аластор? Мы как раз проходили… — взгляд женщины чертит пространство и доску, будто она искренне пытается вспомнить, какой материал преподавала.

— Я подменю Вас, не волнуйтесь. Мисс Грейнджер… проводите, пожалуйста, декана, — он мягко кладет руку на плечо пожилой женщины и та, вздохнув, соглашается, — прошу прощения, могу я позаимствовать Вашу палочку...? Моя… сломана, — выговаривает Аластор. МакГонагалл почти без раздумий шепчет «конечно» и кладёт древко в ладонь мужчины. Он жмурится, чувствуя прилив магической энергии, которая прошибает каждую клетку его изголодавшегося по магии тела.

Гермиона послушно встаёт из-за своего стола и, аккуратно и с бесконечной нежностью подхватив Минерву за истончившийся локоть, нащупав хрупкую руку сквозь громадного размера рукав больничной пижамы, помогает декану Гриффиндора выйти из кабинета. Аластора почти колотит, пока он провожает взглядом Грейнджер и Минерву. Пальцы сжимают лозу, пока волшебницы не скрываются в желобе коридора, и разжимаются, с грохотом приземляясь ладонями на ученическую парту, стремительно избавляясь от волшебства.

Пожилая волшебница искренне и неподдельно удивляется, столкнувшись в коридоре с Латикой и остальными целителями, что пришли на помощь. Колдомедик шепчет одно из заклинаний, после которого женщина закрывает глаза, оседая в полудрёме посреди коридора. Гермиона инстинктивно подхватывает её, кутая хрупкое, иссушенное пытками, лишениями и старостью тело в свои объятия, но её тут же отстраняют медики, что укладывают Минерву на мягкие и парящие в воздухе носилки. Гермионе позволяют накрыть Минерву пухлым и тёплым одеялом. Она с аккуратностью поправляет его на ней, а затем касается пальцами впалых щек женщины, чтобы отвести от них тонкие ниточки белых волос.

— Я позабочусь о ней, Гермиона. — Обещает Латика с нежностью во взгляде и голосе. — Мы определим её в одну из пустых спален в преподавательском крыле. Я прослежу, чтобы она больше не смогла навредить себе. Пускай поспит и наберётся сил, — говорит девушка, пока Грейнджер в уме переводит всё то, что она сейчас сказала, до истинного смыла. Они запрут МакГонагалл подальше от детей, изолируя её в одной из дальних комнат Уитби, где бывший директор Хогвартса будет спать, опоённая зельями, пока её состояние не станет более или менее стабильным. Если оно станет более или менее стабильным.

— Хорошо, — не вполне уверенно отвечает Гермиона, всё же смирившись. — Я зайду к ней, как только… — гриффиндорка делает неопределённый жест руками, трёт затылок, скребёт по нему ногтями. Она нервно озирается по сторонам.

— Гермиона. — Латика ловит её за запястье, заставляет посмотреть в её успокаивающе тёплые глаза кофейного цвета, — всё хорошо. Ты всё правильно делаешь, слышишь? И с профессором всё будет хорошо. Мы все ей поможем.

Будто в подтверждение её слов, возникнув откуда-то позади индианки, молодой профессор Гиббс горячо кивает головой. Он ободряюще улыбается гриффиндорке, и его всепоглощающий и неубиваемый оптимизм впервые не раздражает Грейнджер.

— Ладно. — Гермиона коротко и собранно кивает. — Хорошо. Я приду к ней чуть позже. — Девушка смотрит куда-то позади себя, в сторону открытых дверей пустого учебного класса, в котором творилось что-то странное. Она ощущает это кожей, нутром. Предчувствует. Знает. Латика выпускает её руку из своих, как только Гермиона делает шаг в сторону класса. Ей кажется, лишь только кажется, что она видит неровное и дрожавшее нечто, замершее над сгорбившимся Аластором. Грейнджер замирает в дверях, боясь спугнуть, боясь шевельнуться, но то, что окружает мракоборца, будто чувствует её присутствие, чует её магию и исчезает в точке где-то на затылке Муди. Гермиона жмурит глаза, трёт их холодными пальцами, а открыв их, встречается взглядом с Аластором.

***

Его тело гудит, вибрирует колючими волнами по спине и затылку. Перед глазами сеет рябью. Кутает глухим коконом. Будто белый шум на маггловском «телевизоре».

Будто он в одно мгновение прогрузился на дно озера, которое сжимает его тело в толще омута своих вод, давит окружающим его мраком; и ему остается только смотреть туда, где рябью расходятся волны на тихой поверхности.

С трудом разжимает пальцы, к которым будто бы прилипла грёбанная волшебная палочка, прилагая к этому нерациональное усилие. Смотрит как в замедленной съемке за тем, как древко откатывается от него по столешнице.

Так не должно быть — Аластор это понимает. Несколько месяцев тому назад, когда он бежал из плена, ему удалось сломать несколько палочек тех, кто пытал его. В начале месяца, когда Муди нырнул за Гермионой в ледяное озеро, он также бездумно схватил её древко и даже смог произнести успешное заклинание. Уже после, в течение недели Аластор пытался прийти в себя, чувствуя, как раскалывается его голова, как разум тонет в непонятных обрывках памяти и психоделически путает реальность и вспышки из оживших снов.

И вот он — стоит, сжимая в ладонях края парты, и смотрит на палочку перед ним, чувствуя очередной приступ.

Инстинкты шепчут ему о чьем-то присутствии, где-то в дверях комнаты. Требуют распрямиться, чтобы не показать своего скатывающегося состояния. Аластор не может признать, что проигрывает в битве со своим недугом. Его взгляд стремительно отрывается от гипнотического лицезрения волшебной лозы и обращается к Гермионе, растеряно застывшей в проходе.

Муди набирает воздуха в грудь, выныривая наружу, в этот класс, где только что МакГонагалл давала свой первый за долгое время урок. Никогда ещё учеба не была столь хаотично опасной, подумал он, запоздало напоминая себе о том, что каждый день в Хогвартсе сулил невообразимые опасности даже в самых простых вещах.

Мужчина смотрит на девушку в дверях, и это возвращает его. Даже эти большие глаза с глубинами боли и грусти в синих радужках дают ему больше надежды, чем когда-либо в своей жизни.

Она в порядке — вот, что было главным. Как он только мог позволить Гермионе шагнуть туда в одиночку? Споткнулся на страхах, впаянных ему под кожу блядскими Пожирателями смерти.

— Боялся, что упущу момент, — его голос приглушенно гудит, пока Аластор шатко выступает из-за стола и более уверено идёт к девушке. «Боялся, что она успеет трансфигурировать школьную мебель во что-то поинтереснее», — озвучивать свои страхи Муди не хочет. Боль в голове курсирует флоббер-червем между извилин, заставляет его обращать внимание на искусственную ногу, которая кажется ему менее устойчивой. Мужчина останавливается перед девушкой, смотрит в глаза, молчаливо и «снова» прося у неё прощения; чертовски радуясь тому, что им удалось избежать очередного прилива дерьма. Всё и так слишком сложно.

— Конечно, — Гермиона делает вид, что верит ему. Ложь покрывает её неприятной, грубой коркой, от которой ей тут же хочется избавиться.

Так не должно быть.

Эта мысль проносится стремительно, подобно комете рассекая воспалённый, усталый разум бледной гриффиндорки, что со страхом наблюдает за Аластором, прижавшись к наспех закрытой классной двери. Гермиона точно знает, что, а точнее кого именно, она только что увидела рядом с мракоборцем. Кривая улыбка липнет чем-то неприятным, кислым и горьким к её губам, когда мужчина перехватывает её взгляд. Она пристально смотрит в ответ, вглядывается в глубину его настоящего карего глаза, словно ищет внутри Аластора того, кто бесплотной тенью следует за ним по пятам.

Девушка отряхивает руки, касаясь себя чуть выше локтей, скребёт ногтями по коже, оставляя неглубокие красноватые борозды, и подходит к Аластору ближе.

Мужская ладонь ложится на её щеку, поглаживает тонкую бледную кожу грубоватыми пальцами.

— Спасибо, что помог, — сейчас она говорит искренне и тепло. Она прячется от его холодного волшебного глаза совершенно по-глупому — попросту уткнувшись лбом куда-то в грудь Аластора.

— Я не смогла, — честно признаётся Гермиона, обреченно опустив плечи, будто бы на них только что приземлился огромный грифон, сжав когтями её тонкие ключицы до боли. Пальцы снова касаются предплечий, мнут и скребут, нервно впиваются.

— То, как она выглядела, было слишком знакомым, слишком приятным, понимаешь?.. — она чувствует лбом тепло его тела, что пробивается к ней даже сквозь плотно связанный свитер. Грейнджер могла поклясться памятью родителей — она ощущала и слышала, как часто и интенсивно бьётся сейчас его сердце между её висков. Девушка замирает, прислушиваясь к ставшему размеренным сердцебиению Аластора, будто в ожидании, что между ударами сердца тот, второй, заговорит с ней. Ей предстоит непосильная задача: завоевать доверие самого подозрительного и проницательного из волшебников Британии и обманом приручить его невидимого сожителя.

— Иногда мне снятся родители. Точнее, я думаю, что это мои воспоминания о них то и дело оживают внутри моего бессознательного, — поправляет она сама себя менторским тоном так, словно бы Аластор и вправду смог бы понять все эти психологические учения обезумевших магглов.

— Я вижу, как они счастливо живут без меня. Иногда на моём месте в их жизни сидит кто-то, кого я никак не могу узнать, но никогда никто из них не замечает меня, что бы я не делала. Почти всегда в таких снах всё, что я хочу, поскорее проснуться. Но вместо этого я лишь глубже проваливаюсь в этот безумный спектакль, в этот худший кошмар. Потому что это мой единственный шанс быть с ними, — договорив, она поднимает на него свой взгляд. Сталкивается с гетерохромным взглядом в ответ, тонет в глубине бездонного бушующего океана, падает на песчаное дно.

— На мгновение я снова оказалась там, в Хогвартсе, на первых рядах, сидевшей между Гарри и Роном, которые торопливо переписывают свитки с домашним заданием, пока профессор МакГоннагал отвернулась к доске, — она смешно фыркает, когда в памяти оживает яркой вспышкой очередное воспоминание. — Мне не хотелось возвращаться, — добавляет девушка, цепляясь взглядом за Аластора, привлекая его внимание к себе. Она смотрит на него снизу вверх, тянет руку к его подбородку, мягко касается колючей щетины и почти беззвучно смеётся от этого ощущения. Кончики пальцев отлаживают его подбородок, она ведет их ниже, к шее, касается твердого кадыка, что резко, так волнующе и тяжело ухает вниз под её прикосновением.

— Но ты вернул меня, выбил из собственного омута памяти, — гриффиндорка благодарно улыбается мужчине, вполне искренне, настояще, — я буду делать также, если понадобиться. Если ты мне разрешишь. И если позволишь.

В солнечном сплетении вместо привычного тревожного предчувствия опасности распускается почти забытое чувство тепла, когда Аластор слушает этот приглушённый, пронизывающий мягкий голос. Пока Гермиона делится с ним своей правдой, зябко стягивая собственные предплечья, ему кажется, что девушка становится ещё меньше, ещё беззащитнее. Потому накрывает её плечи почти невесомо, осторожно мажет распахнутыми ладонями по рукам. Ловит беззвучные оттенки улыбки на синевато-розовых губах. Слушает.

— Грейнджер, — ладонь скользит по шее к затылку под копной вьющихся волос, — не думаю, что позволил бы тебе не возвращаться.

Забавно. Сколько раз она уже вытаскивала его из дерьма. Сколько раз возвращала своей резонирующей заботой и непроходимой надеждой. «И всё ещё спрашивает разрешения», — усмехается он. Муди в который раз был готов провалиться в очередную чёрную дыру, рушиться с отчаянной смелостью, а потом эта юная хрупкая девушка оказывается рядом и будто не в курсе, что мир вокруг погружен в беду. Ей всё равно. Она всё равно спасает тех, кто должен спасать её; того, кто должен спасать её.

Именно поэтому мужчина должен попытаться вытащить себя сам. Его план о возвращении магии в своё владение, кажется, схлопывается досрочно. Слишком велик риск нарваться на непредвиденные последствия; просто сойти с ума. «Никакой магии», — решает Аластор, отсекая от себя скребущее желание довести свой изначальный план до конца. От него остаётся только собрать разрушенную память или хотя бы её главную потерянную часть, чтобы оказаться сколько-нибудь полезным новоиспечённым сквибом.

Легко отодвигая свои строгие мысли, больше похожие на крадко сложенные утвержденные выводы, мужчина сосредоточенно любуется Гермионой, прислушивается к прикосновениям, от которых тело по-мальчишески трепетно откликается пытливым зудом на коже.

— И неужели теперь тебе хочется получить на это разрешение? — бровь мужчины вопросительно кратко взлетает. «Мерлин, это действительно забавляет». Они ведь оба знают, что Грейнджер всё равно будет действовать смело и очень самостоятельно; на инстинктах. Так же, как Муди не сможет вольно перекладывать свои задачи на чьи-либо плечи — такие острые, такие женственно узкие, — не сумеет не прикрыть эту девушку, даже если об это его никто не попросит.

«Только не вздумай в него влюбляться, Грейнджер…», — слышит Гермиона голос Уизли у самого затылка, там, где неприятно скребётся и с отчаянием бьёт под дых её здравый смысл. Ей хочется рассмеяться от того, что этот самый «смысл», всё то рациональное, что ещё было и есть в ней, говорит голосом Рональда Уизли. Грейнджер мысленно усмехается этому ироничному обстоятельству, порождённому её воспалённой психикой, чёртовым бессознательным, которое никак не поддаётся никакой дрессировке.

«Только не вздумай в него влюбляться, Грейнджер…», — вторит она воображаемому Уизли в своей голове, когда цепляется взглядом с мракоборцем, что с любопытством оглядывает её, скользит вслед за взглядом руками, касается её так, будто трогает её за глупое-глупое сердце. Сердце ухает вниз, ударяется о массивные подошвы её потёртых ботинок, неприятно жуёт в груди и бьётся о прутья рёбер, когда она чувствует, а не слышит это чёртово «Грейнджер», сорвавшееся с его губ. Грейнджер снова кусает губы, не смея отвести взгляда от лица Аластора, не смея пошевелиться в его руках, словно боясь, что это сломает то хрупкое, важное, нежное, что они бережливо строили вместе.

Мужчина тянется к нежным искусанным губам. Трогает их поцелуем почти как вопрос; почти как приветствие. Застывает на расстоянии одного короткого вдоха, слишком близко, лишь для короткой сконцентрированной паузы. Замерев, застыв в этом волшебном мгновении, она ловит на своих губах его взволнованное дыхание. Глаза в глаза. Прижимаясь непозволительно тесно, она ощущает на себе его взгляд острый, пытливый и хмурый … тот, что сводит с ума, тот, что каждый раз ждёт в предвкушении, задыхаясь под бешеный барабанный ритм клокочущего в горле сердца.

Пальцы тонут в вязаных узорах на его джемпере. Комкают, мечутся, нервно дрожат, когда она — застигнутая врасплох поцелуем — лицемерно делает вид, будто решает, как поступить, как ответить и ответить ли вовсе. Недолгие сомнения насчёт того, а стоит ли ему поддаваться этой тяге или сразу же отпрянуть прочь, задерживаясь на границе той линии, которую они с Грейнджер будто бы успешно провели сразу после того странного дня в доме Гермионы. Решение приходит раньше, чем Аластор успевает его обдумать, раньше, чем Гермиона решает, поддаться ли на встречу, оттолкнуть ли прочь. Муди не оставляет даже секунды на раздумья ни ей, ни себе, прижимая ближе к себе, скользя дыханием по губам, что она покорно раскрывает в ответ на его поцелуй, который он дарит ей прежде, чем она сможет или захочет оттолкнуть его.

Она совсем не этого хочет, когда льнёт и тает в его сильных объятиях, когда теряет себя, когда предаёт всё то, во что с отчаянием верила ещё пару недель назад. «Это совсем несерьёзно. Это вовсе не то, о чём ты думаешь, Грейнджер», — наглая ложь, которой она пичкает себя будто горьким лечебным зельем всякий раз, когда ловит себя на мыслях о мракоборце, когда врёт сама себе, называя всё то, что происходило с ними до этой самой секунды, долбанной терапией. Методом лечения и поддержки расшатанной и поломанной психики пленника, не знавшего ничего, кроме пыток и боли, всё то время, что его продержали запертым внутри подвальных стен, запертым наедине с самыми жуткими, тайными страхами.

Она упирается напряжёнными пальцами в грудь мракоборца, будто и вправду желая отпрянуть, прервать его или исчезнуть самой, но то, что он будит внутри неё, сильнее её предрассудков, важнее и нужнее всего. Гриффиндорка сдаётся, сломанной куклой мякнет в его крепких руках. Тянется руками к плечам, когда чувствует под пальцами тепло его тела, когда чувствует, как с жадностью сердце глотает, давится кровью, стучит на кончиках её холодных пальцев. Аластор срывается почти сразу, чтобы утопить разум в поцелуе и на сей раз действительно суметь им насладиться; размеренно, но утягивая Гермиону с собой. Она чувствует, знает и верит в то, что только её объятия смогут унять притаившееся чудовище внутри Аластора. Гермиона подчиняется его силе, следует за своими инстинктами, безрассудно плевав на тривиальную «правильность», на пресную логику в лучших гриффиндорских традициях.

Его губы обжигают её, жадно пьют её тяжёлое участившееся дыхание, когда она тянет ворот его свитера ниже, когда привстаёт на носочки, чтобы быть ещё теснее, жмётся к нему, скомкав в горсть грубый свитер. По телу разливается жар, и это заставляет её позабыть о холоде пустой классной комнаты, в которой их настигла эта чёртова потребность друг в друге. Они целуются ненасытно и сладко будто школьники, будто не две потерявшихся в собственном одиночестве души, застигнутые врасплох друг другом.

— Я тебя … кажется… что?.. — мямлит она в его губы. Не так часто ей бывает сложно найти нужные слова, чтобы описать всё то, что она чувствует, что рвёт изнутри, вытесняя из Грейнджер разумное.

Подумать только: она чуть не призналась в любви Аластору Муди! Немыслимо. До стыдного глупо, но чертовски приятно.

— Я помогу, — говорит она, когда он выпускает её губы, лишив пленительных поцелуев. Она упирается лбом в его грудь там, где гудит его сердце, а в голове Аластора — отзвуки эха сорвавшихся сквозь сбитое дыхание слов: «Я тебя…». Муди проталкивает ком в горле, которого он вовсе не ожидал обнаружить, когда сердце остервенено толкает кровь по венам и гулко грохочет в грудной клетке, опустевшей и отвыкшей от того, что этому сердцу может потребоваться ещё одно, чье-то такое же гулкое. Рядом. Он качает головой с недоверием к самому себе и опускает голову, уткнувшись в макушку Гермионы, которую всё так же тесно прижимал.

— Я помогу, — повторяет гриффиндорка, проталкивая слова сквозь дрожащие губы, лишь бы необдуманно не ляпнуть своё глупое признание в чувствах, которые, должно быть, давным-давно позабыла, перепутала, не угадала.

— Хорошо, — всё же выдыхает он, обнаруживая, что будто бы впервые вдохнул прохладный воздух учебного класса. Согласие прозвучало в его ушах как приговор. Будто бы всё то, о чем говорила девушка — о врачах, о каких-то специалистах извне, которых планировали привлечь для Минервы, — сразу же получило зелёный свет. Муди живо представил все самые худшие ситуации. Хотя нет, не все, а лишь несколько — буквально четыре или пять, где всё начинало рушиться с того момента, как приглашенный специалист узнает его, как оказывается в руках Пожирателей Смерти, как весть о том, что Аластор жив и находится где-то на севере британских островов, тут же разлетается по свету. Муди, конечно, понимал, что девушка перед ним не будет делать таких безрассудных вещей. Блядский Мерлин, она два года держала в секрете это место, и умудрялась продолжать собирать сюда людей, и сохранить Терра Инкогнита по сей день. Не хотелось обидеть Гермиону своими сомнениями, но лучше он сразу скажет как есть. Кажется, он всегда делал именно так.

— Но никаких врачей, Гермиона, — он недовольно нахмурился, «я — будто бы маленький ребенок, который боится идти на осмотр… блядство», — только ты.

Сквозь закрытую дверь в классную комнату ворвалась голубая россыпь искр, тут же преобразовавшаяся в рысь, которая совершила несколько прыжков по комнате и, вильнув хвостом, принесла низкий голос Кингсли Бруствера.

— Мисс Грейнджер, мы в главном зале. Ждем Вас.

Она напрочь игнорирует сноп исчезающих искр, всё ещё мерцающих в том месте, где секунды назад был патронус Бруствера, оповестивший Грейнджер об их с Роном прибытии.

— Аластор, я правда хочу тебе помочь. — Она тянет руки к его лицу, мягко касается пальцами бледных шрамов под его волшебным оком, чертит линии по его щеке. — Но я не целитель, — говорит девушка, кривя губы в горькой усмешке, искренне жалея об этом своём жизненном упущении. Она с шумом выдыхает, нервно кусая губу. Мысли кружатся в её голове быстрее, чем долбанный «Нимбус-2000», сталкиваясь друг о друга, комкаясь, путаясь.

— Да, ты не целитель, но никому другому не нужно знать обо мне.

Ему как будто становится легче от живого, настоящего, тёплого дыхания на своих губах. Ощущение хрупкой фигуры в его руках и шёлка волос притягивает его к себе. Мягкие прикосновения девушки гипнотизируют мужчину, и он липнет всем своим сконцентрированным вниманием на ней. Что-то в глубине его грудной клетки тянется к Гермионе, требует снова почувствовать её отчаянную жажду и резонирующую нежность. Ему это было н-е-о-б-х-о-д-и-м-о. Он смело и голодно склоняется над девушкой, поддаваясь её внезапно ставшим жадными губам; целует, погружаясь в пьяную негу влажных губ, пробует на вкус её прохладный язык и углубляется, тесно прижимаясь к её поцелуям и погружая пальцы в локоны волос.

— Хорошо. — Она горячо, с энтузиазмом кивает, соглашаясь с собой, уже обдумывая и составляя план, мысленно записывая порядок действий в воображаемый список, как делала это всегда. — Я попробую найти что-нибудь в книгах у магов и магглов, — говорит она, перехватив его взгляд. — На самом деле, я уже перечитала десятки книг, набросала что-то вроде плана… — он не даёт ей договорить, касаясь её губ поцелуем, наслаждаясь его улыбкой на губах. В тот же момент все мысли покинули её. Ничего не было. Кроме неё, него и исчезающего пространства между ними. Грейнджер с жадностью отвечает на его поцелуй, смело, с отчаянием, углубляя его, зарываясь пальцами в густоту непослушных волос.

— Мне нужно идти, — тихо говорит Гермиона, пытаясь прервать этот поцелуй, но в то же время она тянется к Аластору, прижимаясь крепче и кутаясь в его объятиях, пряча лицо у него на груди. Она протестующе качает головой. Аластор понимал — слышал, — что ей нужно идти, что её уже ждут в Ордене, но эгоистично не хотел лишать себя этой близости и этого тепла. Муди чувствовал себя значительно лучше, когда распалённое дыхание Грейнджер прожигало грудь сквозь ткань свитера. Чувствовал себя лучше. Чувствовал, как тоскливо с оттягом потянуло в груди, когда она отступила, а дверь в классную комнату зычно заскрипела петлями, впуская нежданных гостей.

— Миона! Смотри, кого я нашел в столовой! — тонкая дверь в учебный класс драматично грохает, словно гром среди ясного неба. В дверях возникает две крепко сбитых, но всё равно относительно худощавых фигуры с равноценно рыжими волосами.

— Миона?! — Чарли Уизли в удивлении застывает на пороге с кривой ухмылкой на обрамлённых шрамами губах, глядя на гриффиндорку и мракоборца, застывших в объятиях друг друга. Грейнджер испуганно вздрагивает, смущённо отводя взгляд и выскальзывая из объятий Аластора, сталкиваясь взглядом с холодными и отрешенными глазами Рона.

Муди почти не помнит их прежде, но точно знает — перед ним Уизли. Чувствует слишком много знакомого в этих лицах, замечая черты их родителей. Кажется, Чарли поддерживал Орден, но в какой-то момент почти отступил от дел — сейчас он казался гораздо более свободным и, как будто, счастливым. Чего не скажешь о его брате. Аластор вгляделся в линию грозно сжатых губ и ожесточенные тусклые глаза парнишки, который всё ещё был слишком молод для того дерьма, в котором ему приходилось вариться. Без права на выбор. Когда-то он и сам был таким же, как этот не по годам повзрослевший парень. Не терпел глупости, ждал подвоха, готовился к худшему. Мужчина легко разглядел в этом рыжем, некогда бестолковом и беззаботном парне самого себя, хотя по факту ещё ничего о нем не знал, но, пожалуй, даже поколению Аластора не приходилось вести за собой остатки магической силы волшебников без какой-либо поддержки; и, возможно, без надежды. Рон Уизли взял на себя большую ответственность и теперь вряд ли захочет с нею распрощаться, даже если от него этого никто не ожидает. Муди распрямил плечи, пряча руки в карманы под колким взглядом Рона, который как будто бы уже видел в Аласторе конкурента.

— Ты не видела патронус? — грозно выжимает парень, всё ещё глядя вовсе не на девушку, а на Муди, который хмурит брови. А тот ли это парень, которого он помнил?

Грейнджер с трудом заставляет себя перевести взгляд с вязаного тривиального узора на свитере Аластора в сторону Уизли. Ей больно видеть Рона таким, ведь она всё ещё помнит его тем нескладным, порой смешным, но очень смелым мальчишкой, который дарил ей улыбки и заставлял смеяться.

Рон Уизли, обрамлённый дверной аркой, застывший в тусклом свете коридорных бестеневых ламп, мигавших над их с Чарли рыжими головами, разительно отличается от того мальчика, что живёт в воспоминаниях Гермионы. Этот Рон резкий, колючий, холодный, поломанный. Как все они. Как те, что остались там, в мире, в котором Грейнджер могли замучить до смерти просто ради забавы или наживы, убить, потому что кто-то посчитал её недостойной жизни в мире, полном магии и волшебства. Стыдливо отпрянув от мракоборца, выскользнув из его тёплых и крепких объятий, Гермиона со злостью хмурится, озадаченная своим собственным поведением, этой странной, инстинктивной реакцией, что выдали её тело и психика, когда кто-то увидел её с Аластором. Она мысленно обещает себе, что обязательно разберётся с этим, что обязательно попросит прощения у Аластора, если тот ей позволит. Гриффиндорка едва заметно касается пальцами раскрытой ладони мужчины, осязаемо, но практически молниеносно сжимает его мизинец и безымянный своими пальцами, цепляясь за него до той самой секунды, когда расстояние между ними увеличивается настолько, что разрывает это прикосновение — резко, неприятно и мучительно долго.

— Я тоже очень рада видеть тебя, Рон, — устало тянет Гермиона, но совершенно искренне и по-настоящему тепло улыбаясь гриффиндорцу. Она счастлива видеть его живым. Взгляд тепло-карих глаз скользит по бледному лицу Рона, касается его веснушек и шрамов. Она без труда отмечает несколько новых, и, конечно, ей на глаза попадается парочка совсем свежих ранений, спрятанных Роном под его маггловской одеждой, когда он недовольно и с болью морщится, отступая на пару шагов назад, чтобы позволить ей выйти из классной комнаты в коридор.

— У нас нет времени на это дерьмо. — Рон коротко кивает в сторону мракоборца, смерив мужчину холодным оценивающим взглядом. — Не делай вид, будто не понимаешь! — он переводит взгляд с бывшего лидера Ордена на свою бывшую … подругу? одноклассницу? девушку? Кем они по-настоящему были друг другу когда-то очень давно?

— Не делай вид, что ты — грёбанная безразличная скотина, Рон! — Гермиона толкает его ладонью в плечо, ненамеренно коснувшись ушиба или ранения. Уизли громко шипит, бросив в её сторону парочку крепких магических словечек.

— Извини, — бросает она в его сторону, останавливаясь посреди коридора на пути в то крыло Аббатства, где находились личные комнаты преподавателей и небольшой кабинет для совещаний. Рон не обращает на неё никакого внимания, он со злостью шагает дальше, позволяя ей отстать. Гермиона тянется рукой в карман своих джинсов, из которого достаёт стеклянный бутылёк с обезболивающим отваром. Она ловит на себе сочувствующий взгляд Чарли, скользившего по коридору вслед за братом, парень произносит тихое «извини» вместо своего младшего брата, а Гермиона на ходу вкладывает в его ладонь склянку. Спрятав лицо в руках, девушка тихо кричит в свои ладони, не в силах сдержать обиду и злость, что чувствует к тому, кого когда-то любила и кого продолжает любить, желание оберегать, но как друга.

***

Комната, которую занимал Аластор, была небольшой и скромно обставленной, будто больничная палата. Деревянное изголовье кровати, укутанной большим лоскутным пледом поверх белой постели, упиралось в стену слева, за которой обитала Грейнджер. На тёмном дереве письменного стола ярким пятном выделялась стопка сложенных, нетронутых чернилами писем, листов пергамента. Справа — полупустой платной шкаф. Аластор обвёл взглядом свое жилище и подумал, что ещё никогда с момента своего прибытия в Уитби он не чувствовал эту комнату такой тесной. Он стоял на пороге, чувствуя барьер закрытой двери сразу за своей спиной, и, очертив пространство взглядом, со вздохом вернулся к стоявшему напротив него сундуку, которого прежде здесь не было.

Тёмное жжёное дерево, плотно сбитое коваными железными стяжками, всё такое же крепкое, как и в тот день, когда сундук был впервые сколочен каким-то неизвестным средневековым плотником, но теперь внушающее инстинктивно хтонический страх лишь одним своим видом. Как и обещал Бруствер, вещей Аластора было не много. Всего-то кожаный плащ и палочка, найденная Сириусом в его собачьем облике среди камышей илистого побережья в тот день, когда мракоборца признали мёртвым. Да старый сундук, который Муди часто таскал с собой, без зазрения совести уменьшая его и притаскивая в любое место где находился.

— Его обнаружили в Хогвартсе, когда МакГонагалл пропала, — говорил Бруствер, пока они шли по коридору Уитби, встретившись почти случайно после внезапного появления Уизли в кабинете, где Аластор и Гермиона обнаружили колдующую Минерву. Теперь двое самых старых выживших участников Ордена Феникса стремительно двигались в стенах школы для магглорожденных, прежде чем один из них отравится на собрание, а другой — в свою комнату, на встречу с собственным прошлым.

— Тогда многие наши люди решили покинуть школу, оставшись без защиты, и, собирая вещи, нашли и его.

— И как вы определили, что он именно мой? — с сомнением уточняет Аластор и удивляется усмешке Кингсли, на которую даже оборачивается, чтобы точно знать, как она выглядит на лице старого приятеля. Тот снисходительно вздыхает:

— Всё, кто хоть раз имел с тобой дело, Аластор, точно узнает этот сундук. Насколько я знаю, там использовано бессовестное количество магии. Есть несколько уровней. На последнем ты помещал пойманных Пожирателей и доставлял их в Азкабан, иногда вытягивал информацию из них, прежде чем сдать властям, — они останавливаются у дверей его комнаты, и Бруствер добавляет, — однажды тебя тоже заперли, Аластор. Барти Крауч, один из Пожирателей, — он очень внимательно следит за реакцией Муди, но тот лишь хмурится и с неожиданной иронией отзывается:

— Видимо, ему настолько там не понравилось, что он решил отомстить. Получается один-один.

Бруствер хмыкает, он не знает, рад ли он тому, что его старый друг рассуждает так отстранённо, словно не пробыл взаперти на дне этого сундука больше трёх месяцев, пока Пожиратель был под его личиной, но это было даже хорошо, если вспомнить, что после долгого двухлетнего плена Муди все ещё не мог собрать себя воедино.

— Всё это время он ходил под оборотным и притворялся тобой.

Бруствер безотчётно хотел увидеть гнев или хотя бы озлобленность в глазах бывшего мракоборца, чтобы убедиться, что Муди не забыл о том, что ненавидел Пожирателей смерти за то, что они так долго измывались над ним. На его провокацию Муди скрипнул зубами, затем задумался, припоминая, сколько раз Грейнджер в их разговорах осекалась на этом моменте, но теперь всё вставало на свои места.

— Надеюсь, что у него так же ныла фантомная нога на погоду, — он задорно хмыкает и хлопает озадаченного Бруствера по плечу, который как будто впервые видел Муди перед собой.

— Если бы мне не нужно было спешить на собрание, я бы спросил какого Мерлина с тобой происходит и откуда такое хорошее расположение духа у ТЕБЯ, Аластор, но мне действительно нужно уходить. Вещи перенесли в твою комнату.

— Спасибо, Бруст.

Кингсли снова взглянул на мракоборца, который не называл его так со времен учёбы в Хогвартсе, потому что после начала войны Кингсли был для него только «Кингсли».

— Зайду к тебе после переговоров.

Помощник министра, который каким-то образом продолжал сохранять своё положение в магическом мире и министерстве, скрывая своё прямое участие в Ордене Феникса, резво отправился по коридору Уитби под аккомпанемент эха своих шагов, что гулко резанировало глухими ударами от высоких сводов старинных стен бывшего христианского храма. Муди открыл дверь своей комнаты. Замер на мгновение, будто встретив там того, кого на самом деле не хотел, но, преодолев заминку, вошёл вовнутрь.

И вот он, стоит перед изваянием сундука и не решается сразу сделать шаг вперёд. Должно быть, Муди позорил собственное имя тем, что так сильно поглощён страхами. Он давно сложил в своей голове план, в котором надевает свой старый кожаный плащ, который когда-то носил его дядя Кэдоган Муди, получает свою палочку, которую приобрёл вовсе не у Оливандера, как большинство учеников Хогвартса, а в своём первом в жизни путешествии с дядей Кэдом в Америку в волшебной лавке, увешанной самыми разными амулетами, плетёными ловцами снов и разноцветными линиями бусин, у старого индейца, племени которого Аластор не запомнил, ведь ему тогда было всего шесть.

Муди планировал, что сможет вернуться к колдовству, тренируясь на одном из уровней своего сундука, который столетиями хранился в их семье. Ещё его дед рассказывал ему о правилах этого магического предмета, который занимал место в одном из тайных гротов в их фамильном замке долгие годы, прежде чем самое защищённое место британских островов было превращено в руины, а годы спустя потомок этой некогда великой семьи авроров спустился в старые хранилища и забрал то, что сумел найти.

Всё, что осталось от Муди, — его палочка, его плащ, его сундук. Даже смешно, как легко стереть человека из этого мира и не оставить после него даже грёбанных вещей.

План был хорошим, но теперь Аластор не был готов его исполнять. Мужчина захлопывает за собой дверь, так и не притронувшись ни к одному из предметов, доставленных Кингсли.