На ветру дрожит петля, здесь свершилась месть моя.
Я раскачивала тело и смеялась, как дитя.
Ждала, что земля после примет меня покорно,
ходила вокруг деревни путем окольным,
но с той ночи лес обернулся моею клеткой:
вцепляются в волосы, словно когтями, ветки,
и, как ни стараюсь ладонями заткнуть уши,
не в силах веревки той скрип я теперь не слушать.
Он стал наяву хуже смерти моей кошмаром,
и лучше от мести мне после нее не стало.
Но в ночь полнолуния стало все много хуже,
я, тела убийцы на ветке не обнаружив,
следы нашла чьи-то на влажной земле остывшей,
прокралась по ним на цыпочках, словно мышка.
На светлой поляне столкнувшись нос с носом с вором,
в лицо заглянув его, я потеряла голос,
пыталась вдохнуть, позабыв, что я не живая,
а он улыбался, в ладонях петлю сжимая.
Лица не признать не могла своего убийцы,
но бога взмолила тогда: «Пусть все это снится!»,
хотя ясно знала, что мертвые снов не видят.
С тех пор мы здесь пойманы, каждый в своей обиде,
в лесу, как в капкане — покойники без покоя.
Но мертвое сердце порой все же что-то колет,
и в ночи такие мы ближе, чем мне б хотелось,
два жизнью наполненных мертвых остывших тела.