В конце концов, на Гауде Прайм, он побежал.

Давно надо было это сделать, сбежать... Но мертвецы сначала бежали вместе с ним. Вкрадчивые враждебные нотки в голосе Эйвона, рассеиваясь, становились жутким шипением. Отчаянный крик Тарранта, отдаваясь эхом, сменялся пронзительным стоном давно проржавевшей кладбищенской калитки. Сулин, потерявшая всякий цвет, превратилась в пустоту, грозно нависшую над ним, а Дейна оказалась мрачным, яростным, ожесточённым призраком.

И Блейк. Раньше он согревал людей своим теплом, которое теперь стало едким пламенем, а вместо глаз на изодранном лице появились провалы.

Позже к Виле вернулись крохи воспоминаний, и он увидел крупный силуэт Гана, неясно вырисовывающийся в ночи. Услышал беззаботный, ледяной, язвительный смех, который, наверное, принадлежал Дженне. Почувствовал мысли Калли, которые цеплялись к нему, как волокна частично забытого кошмара.

Прокравшись в ближайший город, Вила отправился в первый попавшийся бар и почувствовал, как призраки отходят, отстраняясь от ярко-красного света и хриплых голосов людей, которые не знают Вилу – а может, его мертвецов, – и не обращают на него внимания. Он снял комнату, купил самое крепкое пиво, которое нашлось в баре, напился и заснул, оставив свет включённым. Вила знал, что так будет всегда, пока он не сможет выбраться с этого мира, оставив его – и своих мертвецов – позади.

Ему понадобилось всего пять дней, и всё это время Вила каким-то образом знал, что мертвецы по-прежнему где-то там, скрытые в тенях за городом, в уголке его мысленного взгляда. Они по-прежнему ждали…

Ему было всё равно – пусть ждут хоть целую вечность. Всего лишь за пять дней Вила нашёл каюту, корабль и способ выбраться отсюда. Ему некуда было идти, но к этому он уже привык.

Вила улетел с Гауды Прайм, и его мертвецы остались позади. А сам он, в конце концов, оказался один.