Мятный леденец

Без этих трёх осей я чёрный квадрат

Плоский абстрактный символ, не подкреплённый ничем

Хрен пойми зачем намалеванный депрессивным Малевичем

Шёл десятый день в этой всеми богами забытой, душной, некрасивой стране.

Бокуто здесь не нравилось.

Эйфория первых дней в новом месте прошла, оставив только головную боль от акклиматизации и духоту. Даже не физическую, с воздухом всё нормально, но духота внутри разрывает лёгкие и саднит горло.

Матчи, тренировки, пресс-конференции, экскурсии и снова тренировки. Всё это помогало держаться на плаву, сохранять оптимизм и чувство надежды. Он выиграет, он принесет домой очередную победу, и всё будет хорошо.

Безвольно лежать не кровати — не выход, он знает. Или пытается себя убедить.

Они победили в утренней игре, и там, на площадке, в ярком свете, среди рук и тел друзей... Он чувствовал себя лучше всех. Хлопки и крики зрителей оглушали, голоса скандируют имя его команды. Имя его самого.

Сейчас он снова никто. Все ушли праздновать, а он здесь, один, в темноте.

Не смог встать.

На тринадцатый день, как бы иронично не звучало, он начинает сходить с ума. Настроение скачет перед матчем по щелчку пальцев, и то он на тренировке накидывается на Ацуму, весело хохоча, то десять минут стоит под душем, стараясь позорно не заплакать.

Под лампами волосы Хинаты кажутся ещё ярче, и вид его, как всегда радостного и уверенного, снова приводит в жизнь. Не надолго, как раз до того момента, когда матч они продувают.

В основном — по вине самого Бокуто.

Он не ударил так как надо, снова не смог, и даже поддерживающие возгласы Хинаты и Ацуму не могут его взбодрить. Всё катится в яму медленно, но верно. Сначала он не смог разыграть мяч, потом не принял достаточно хорошо, после подал в аут, не пробил блок, не смог собрать силы...

Не смог.

Может просто не его день, а может это всё из-за того, что виски начало сдавливать от угла трибун и бьющего то ли в груди, то ли прямо в мозгу сердца. Оттого и руки дрожали, и мяч ощущался совсем другим, тяжелее и непривычнее. Поверхность паркета, отличающаяся от родного, в зале Осаки, под ногами распадалась на хрупкие кусочки пазла. Казалось, ещё пару секунд — и он провалится куда-то под площадку.

Они проигрывают. Не совсем с разгромной разницей в счёте, но до обиды быстро. Из-за Бокуто.

Пора собираться домой.

В аэропорту Ацуму пытается разговорить Сакусу, что, как и всегда, не даёт никакого результата. На периферии сознания мелькает мысль, что стоит дать ему пару уроков флирта, а то выглядят они оба до безумия жалко, со своими ужимками и осторожными взглядами.

До посадки ещё много времени, и надо зайти хотя бы в одну социальную сеть, как просил менеджер, написать несколько слов о том, какая красивая страна, какие классные соперники. Без разницы, что он не смог запомнить ни того, ни другого.

Пишет, много, как и всегда. Про природу и красоту города, как хотел бы снова туда вернуться, какой там чистый воздух. Про то, что площадка там прелестная, а оборудование самое новое. Выражает благодарность соперникам, поддерживает сокомандников, обещает поклонникам скоро снова выйти на корт, взять реванш. По привычке добавляет множество восклицательных знаков, оставляет комментарии под постами других игроков, и вот взгляд цепляется за комментарий.

«Ну, тот двенадцатый из черных шакалов лажал слишком сильно, вот они и продули»

Замирает на пару секунд, вчитывается в строчки, и сердце будто упивается подтверждением грызущих мыслей. Листает дальше, потом вбивает свое имя в поисковую строку, и вот, сотни постов про то, как и что он сделал неправильно и залажал, про то, что лучше ему уйти из серьезной команды и пойти в любительскую. Что он бесполезен как игрок, и даже как...

Всё позитивное и поддерживающее, что пишут люди, разом смывается и забывается, отходит на второй план. Перед глазами стоят лишь жестокие, и правдивые комментарии.

Бокуто не знает, в какой момент его карьеры мнение полностью неизвестных ему людей стало ему важно, но сейчас ситуация ударяет по нему больше, чем должна.

Рука безвольно обвисает, телефон выключается.

— Эй, чувак, всё в порядке? — Ацуму отвлекается от попыток приобнять Сакусу, чему последний несказанно рад, и взволнованно смотрит на друга.

— Да, конечно, чувак, — натягивает на себя самую яркую улыбку, что есть у него в запасе.

Всё просто прекрасно.

Полет так же ужасен, как и его ожидание.

Долгий, слишком долгий для нервов период турбулентности настигает его, сжавшегося у иллюминатора. В любой другой раз он бы обрадовался этому месту, но сейчас, сидя немного поодаль от команды, он чувствует себя до отвратности жалким. Ацуму предлагал поменяться местами, но разлучать его с Сакусой не хотелось.

В самолёте душно, нос разъедает запах пота и чужих вещей, перегара с соседних рядов. Спать не получается, лишь вновь и вновь прокручивать в голове мысли, чужие комментарии и то, какие ошибки он совершил.

К третьему часу полета, бессонного и нервного, он начинает думать совершенно о другом.

Чем он запомнится в этой жизни?

Какова цена того вклада, который он делает в этот мир? Где-то не больше, чем у мятного леденца.

Технически, он не сделал ничего, чтобы переродиться во что-то лучшее, чем камень.

И даже то, что он любит, он делает плохо. Тех, кого он любит, он любит плохо.

Голова тяжёлая, вокруг все расплывается, а руки дрожат так, что его сосед уже нервно косится в сторону стюардессы. Высота, тысячи километров под самолётом, ощущается как никогда явно.

И вот если сейчас двигатель у самолёта откажет — что останется, кроме тела, погребенного под обломками?

Руки чешутся взять и напечатать «я так тебя люблю» тем важным людям, наплевав на все запреты, на невозможность получения ответа. Почти обжигается, как только достает телефон, смотрит на него долго, вспоминает эти ужаснейшие дни, и вдруг... становится легче.

Дома его всё-таки ждут.

Мысли отходят на задний план, и он наконец засыпает.

Из аэропорта его подвозят Хината и его мрачный парень, но Бокуто почти не обращает внимания на их тихие и нежные перебранки. Он устал, почти засыпает, хочется лишь в кровать, да прижаться к тёплому, мягкому телу.

Только видя темные, неживые окна он вспоминает, что дома ещё никого нет, и ближайшие несколько дней не будет.

На грусть у него не хватает сил, поэтому он не раздевшись бросается поверх застеленной кровати, и засыпает. Сном тревожным, беспокойным.

Просыпаться ему не нравится.

Жарко, одежда прилипла к телу, он сам весь грязный, не смывший вчера пот с дороги. От себя просто противно — надо встать, пересилить себя и встать.

Проходит час, может два. Встать всё так же не получается, телефон до сих пор разряжен, а дрёма, в которую иногда впадает Бокуто, приносит лишь ещё большую усталость и беспокойство.

В квартире холодно и пусто.

Из-за смены часовых поясов и задернутых штор никак не получается определить какое сейчас время суток, пора ли спать или есть. Тело начинает гореть, и это оказывается плохим звоночком — наверное, он заболел и умирает.

По ощущениям и в правду как смерть — вокруг темно и душно, а по коже пробирается дрожь от холода.

Таблеток в доме нет, это можно сказать даже не проверяя. Недавно все были истрачены на глупую простуду ещё до отъезда, так что остаётся лишь тихо умирать.

Всё равно некому помочь.

Так, в бреду, без телефона и нормальной еды проходит ещё день... А может и не день. Числа и время перемешиваются в голове, воспринимать информацию слишком трудно. Хочется отрицать существование как таковое, но здравый смысл заставляет пить воду и чай, ходить в душ. На самом деле это сложно, но он старается. Ради Акааши.

Когда-то, но он должен вернуться.

В какой-то момент, кажется, температура спала к этому моменту, так что возможно было утро, в двери скрипит замок, ключ поворачивается два раза.

— Котаро-сан?* — обеспокоенно звучит на всю квартиру.

Благодаря по волшебству появившимся силам он вскакивает с кровати, бежит в прихожую и с разбега наскакивает на Акааши. Любимого, теплого, вернувшегося.

Вернувшегося к нему.

— Котаро-сан, вы же знали что дома у моей мамы не будет связи, и все равно обиделись, на звонки не отвечали. Это некрасиво, Котаро-сан, мы же... — голос, спокойный и даже немного холодный, внезапно становится обеспокоенным, когда Бокуто даже не реагирует, лишь крепче вцепляется в чужие плечи. Рука нежно трогает лоб. — Котаро-сан, у вас же температура.

За спиной Акааши внезапно раздается ещё один голос, обладателя которого Бокуто не заметил в спешке.

— Бро, ну нельзя же так! Ты всех напугал.

Бокуто поднимает глаза, и как всегда натыкается на растрёпанную прическу и ехидную улыбку. Из-за спины Куроо выглядывают внимательные глаза, лицо, обычно безэмоциональное, внезапно окрашивается улыбкой. Небольшой, участвуют в ней только кончики губ, но для Кенмы она так редка и так важна, что будущие всхлипы начинают потихоньку скапливаться в горле.

Голос Акааши пытается вбить ему что-то ещё, тянет внутрь квартиры, пока друзья, привычно хозяйничая сами, уже пробираются на кухню, чтобы поставить чайник.

Неожиданно в аптечке оказываются лекарства, телефон ставится на зарядку, промахи на матчах оказываются не такими уж и серьезными, а карьера волейболиста не собирается заканчиваться. В руки впихивают чай, заставляют съесть наскоро сделанный бульон и отчитывают за гору немытых чашек.

Главными в жизни оказываются лишь это тепло: руки Акааши, бережно стирающие слезы облегчения с щёк, добрые насмешки Куроо и звуки игры с телефона Кенмы.

Совсем не холод чужих слов.