Сколько времени прошло, а тот дом всё ещё стоит цел и невредим, несмотря на ужасную разруху вокруг. Другие здания на этой и соседних улицах или были разрушены валунами, или обвалились из-за ветхости. Уцелевший дом, стоя́щий среди сровненных с землёй развалин, казалось, мог бы выглядеть величественно, но для подобных ощущений общая картина была слишком жуткой.
Леви слышал, как Ханджи развернула ребят и увела их дальше по улице, позволив ему остаться одному на какое-то время.
Трава вокруг дома сильно разрослась, а клумбы оказались растоптаны, цветы засохли и рассыпались в пыль. Он отворяет мерзко скрипнувшую входную дверь, заходит внутрь и, чем дальше продвигается вглубь дома, тем сильнее чувствует смрад. Так, до боли знакомо, пахнет сама смерть. Она цепляется за стены и людей, она проникает под кожу и устраивает в тебе уютное гнёздышко, в немом ожидании того, когда же ты начнёшь гнить. Леви жил с этим запахом годами. Люди голодали, болели и умирали в одиночестве. В каждом углу был кто-то или что-то едва дышащее, с измождённым лицом и потухшим взглядом, готовое к смерти. И когда последние частицы жизни наконец покидали их, даже крысам ничего не оставалось на иссохших до костей телах.
Лестница ведёт к ещё одной закрытой двери, от которой веет тревогой. Леви окутывает дурное предчувствие, дышать становится тяжелее. Воздух вокруг затхлый и едкий.
Первая же деревянная ступенька под ногой издаёт мерзкий звук, ужасно похожий на хруст ломающейся кости. Чтобы удержать равновесие, Леви хватается за покрытые толстым слоем пыли перила, но с нескрываемой неприязнью слишком резко отдёргивает руку. Пыль поднимается столбом, словно рой мух, и окружает вязким туманом, отчего Леви заходится кашлем. Внезапное эхо разносится по пустому дому, ударяясь о стены. Кажется, будто пространство внутри дома стало бесконечным, и только один Леви находится посреди этой огромной пустоты.
Он замечает, что в другом конце коридора окна разбиты. Дикими зверями или упавшими обломками — никто не сможет сказать. Нужно идти дальше.
С каждым следующим шагом дверь нависает над Леви всё больше. Ему кажется, что ступени вот-вот провалятся и отправят его в небытие. Какая-то часть внутри него даже надеется на это. Может, хотя бы так он избавит себя от этого места и сбежит...
... но не сбегает. Стиснув зубы, Леви толкает дверь, которая открывается неожиданно беззвучно. В нос сразу же бьёт сильный запах — вонь разлагающейся плоти. Почти невозможно стало справляться с подступающей тошнотой.
Но Леви продвигается вперёд. Проводит рукой по стене и прилагает все усилия, чтобы не смотреть в сторону кровати. Не считая её и небольшой прикроватной тумбочки, комната абсолютно пуста. Он заставляет себя втягивать воздух через рот. Лёгкие горят гнилью.
Множество раз он видел смерть также близко. Знакомые и безымянные товарищи погибали на поле боя. Но их жизни обрывались слишком быстро, слишком рано, каждый раз с криками и ужасом в глазах.
Полная тишина — удушающая.
Его собственная мать умерла на его глазах. Смерть не замахнулась клинком и не вгрызлась зубами. Она ждала, молча стояла в той комнате на протяжении нескольких месяцев. День за днём мать становилась слабее. В последние часы её жизни его маленькие ручки сжимали материнские пальцы. От кашля было так много крови, что простыни и половицы окрасились в багровый цвет. До тех пор, пока дыхание не оборвалось, а тело не стало холодным — он наблюдал. А потом пришёл Кенни.
Этот дом был ближайшим к подвалу отца Йегера. Поэтому, когда Эрвин Смит умер, Леви решил, что именно здесь он должен отправить его на покой.
— Ты был прав, — сдавленным голосом говорит он в пустоту комнаты. — Чёрт, конечно, ты был прав.
Они оба не могли знать, какая битва окажется последней. Каждый раз возвращаясь к стенам, таща за собой всё больше убитых и раненых, Леви чувствовал себя чужаком в этом мире. И оно — это чувство — никогда не исчезало. Будто в любую секунду он может обнаружить, что уже мёртв, и сгинуть навсегда. Неподдельный страх приближающейся потери охватил его, когда Эрвин вернулся без правой руки и на долгое время слёг с лихорадкой.
Но, учитывая обстоятельства, Леви полагал, что жизнь была к нему благосклонна. Вместе с Эрвином они сражались бок о бок во множестве битв, коих было больше, чем они могли бы предположить. Ночами засиживались за заполнением документов, в молчаливом уюте, который может появиться только со временем. Год за годом Леви думал: скоро всё закончится. Но этого не происходило. Жестоко было позволить зародиться надеждам, но ещё более жестоко — позволить заполнить часть души, позволить себе представить, что могло бы быть, а затем уничтожить всё.
Леви не понимает отчего щиплет глаза: из-за пыли или из-за зияющей в груди дыры. Он бросает взгляд на кровать. На мгновение кажется, что земля под ногами дрожит. На самом деле дрожит он сам. Судороги с силой охватывают тело, пронизывают насквозь и валят на колени. От удара об пол в голове стоит звон.
Нет спасения в этом мире. В другой жизни Эрвин был бы таким же прекрасным лидером, каким был и в этой. Без чувства вины, которое убило бы его, если бы титан не сделал этого раньше.
Леви хотелось знать, каким человеком был бы он сам в той, другой жизни с Эрвином. Без удушающего горя, затягивающего гарроту вокруг шеи, когда просто дышать — это уже агония.
Ему отчаянно хочется заплакать. Как тогда, когда он потерял мать. Или когда погибли Изабель и Фарлан. Но всё это в прошлом. Сейчас Леви уверен, что будет сражаться до самой своей смерти. Он не доживёт до конца войны. Нет места ни отдыху, ни слезам, ни единому солдату, уж тем более для того, кого назначили Сильнейшим из Человечества.
Леви мог бы остаться прямо здесь на целую вечность, забыв про бушующий внешний мир, но снаружи его ждёт Ханджи с новобранцами. За стенами лежит неизведанная территория, несомненно враждебная. Жизнь не будет ждать. У него есть только эти несколько мгновений тишины, чтобы излить всё то, что осталось от его души, и оплакать её здесь прежде, чем закрыться навсегда.
В тот день вместе с Эрвином умерла часть самого Леви. Он всегда готовился к тому, что каждая их поездка могла оказаться последней. Леви принял решение, которое должно было подарить Смиту освобождение.
Он знает, как их запомнят. В книгах их будут называть безжалостными убийцами, но ничто из того, что там написано, не будет правдой. Леви хотел избавить от чувства вины, которое нависало над Эрвином всю его жизнь. Но ничто, даже все эти годы ожидания конца, не смогло подготовить его к тому, насколько это будет больно.
В своём уравнении Леви не пощадил даже себя.
Этот дом — и его могила. Голгофа всего, что от него осталось.
— Мы собираемся отправиться к морю, — тихо произносит Леви и не верит, что это его собственный голос. Сжимая кулаки и не поднимая головы, он смотрит на пыль, собравшуюся возле ножки кровати.
Хочется сказать: «Ты должен быть с нами». Хочется возразить: «Это нечестно». Но это опасные слова и мысли, которые Леви подавляет в своём сознании. Он понимает их бессмысленность и знает, что они сломят его.
У него ещё осталось дело, которое нужно закончить.
Леви пытается встать, но ноги подкашиваются, и он опирается на стену, прислонившись к ней, как к спасательному тросу. Что-то прорывается через его горло. Он запрокидывает голову и сжимает челюсть до боли, пытается восстановить самообладание. Его зрение размывается. Сквозь дымку виднеется тёмно-зелёный плащ, лежащий на кровати.
— Я дал тебе слово, — судорожно выдыхает он, — и в моих планах сохранить его.
Леви жмурится, тщетно пытаясь остановить поток воспоминаний. Закрывает рот рукой, чтобы заглушить всхлипы, сотрясающие грудь, извивающиеся остриём внутри, зарывающееся всё глубже, будто шрапнель.
Он слышит голос: «Леви, спасибо». Сквозняк ли это, или воображение, игра разума, который до мелочей запомнил голос Эрвина. Или, быть может, он просто наконец сошёл с ума. Леви открывает глаза, старается успокоить дыхание, со злостью вытирает противно бегущие по лицу слёзы рукавом рубашки. Его взгляд падает на прикроватную тумбочку. По венам пробегает холодок.
В кувшине стоит единственный цветок. Ослепительно белый в солнечном свете, проникающем через окно.
В тот день он обшарил все шкафы в доме и смог найти небольшой, но зато целый, стеклянный кувшин; наполнил его водой в ближайшем колодце, а затем нарвал каких-то первых попавшихся цветов, упрямо растущих среди травы и сорняков. Даже будучи крайне неумелым в подобных вещах, тогда показалось правильным исполнить этот несложный похоронный обряд. Да и жест этот не был чем-то значимым. Леви понимал, что цветы завянут через несколько дней, однако, они придавали этому месту обжитой вид.
Прошёл целый год. Остальные цветы давно увяли и сгнили.
Леви с дрожью выдыхает, застряв где-то между смехом и плачем, и инстинктивно делает шаг вперёд. Пошатываясь, цепляется за острые края стола. Несмотря на осязаемость появившегося предмета, он уверен, что это галлюцинация. Должно быть, кто-то другой заходил сюда и приволок этот стол. Но снаружи всё разрушено. Этот район давно заброшен людьми, спрятан и полностью недоступен с той самой битвы. Никто, кроме него и нескольких избранных, не знает, что хранит в себе этот дом. Мысли стремятся к выводу, который он не осмеливается сделать.
Леви подходит к тумбочке, поднимает цветок за стебель, ожидая, что тот рассыплется, и подносит его к окну. Лучи света проникают внутрь и освещают частицы пыли, кружащиеся в комнате. Лепестки выглядят почти прозрачными, хрупкими, словно крылья бабочки.
— Я сдержу своё обещание, — мягко повторяет Леви, крутя стебель цветка в руке, и наблюдая, как свет отражается в стекле кувшина. Вода давно высохла, а на дне лежат лишь остатки увядших цветов.
Поставив цветок обратно, он направляется к двери.
Мир будет продолжать свой бег и сколько времени ни пытайся выкроить для себя, жизнь всё равно будет толкать вперёд. Мир бездушен, эгоистичен. Даже после всего пережитого, то, что он хранил, было украдено. В этой жизни для него нет сценария со счастливым концом. О таком невозможно и помыслить. После всего, что сделано. После всего, что потеряно. Нет, такого варианта и быть не может. Всё, чего он желает и о чём может просить — это те немногие крупицы, что он наскрёб. Этого мало, но он обязан убедить себя в обратном.
Леви оборачивается в последний раз: смотрит на свет, падающий на единственное живое существо, остающееся в комнате, и выпускает из своих лёгких немыслимые слова:
— Так что дождись меня.
Когда он видит море, то снова ощущает себя новобранцем, впервые увидевшим бесконечное небо, простирающееся за пределами стен. На мгновение грохот волн стихает, свежий бриз замедляется, проносится мимо —
и он снова дышит.