Минхо смотрит на документы, гласящие что-то там о поставках оружия и каких-то прибабахах для машин, потом на бедного парня перед ним, который по собственной дурости спалил целый вагон этим самых поставок. Слышится тяжёлый вздох. Минхо честно пытается успокоиться: от чьей-нибудь смерти сейчас никому легче точно не станет. Не то чтобы его слишком сильно интересовал данный товар, но безответственность собственных людей — вполне. Набрал новый персонал, называется, и нервов тут же лишился. Два по цене одного, так сказать. Поплакать в тряпочку, что ли…

Парень перед ним всё стоит и стоит, не спускает глаз, ожидая вердикта в свою сторону. В конце концов, — Минхо слишком долго молчит — становится даже заметным то, как мелко подрагивают его руки, лежащие точно по швам. Однако если не присматриваться, то вообще спокоен как танк. Хоть выдержке какой-никакой научился, и то ладно.

На плечо Минхо опускается тяжёлая рука, плотно обтянутая беспалой перчаткой. Волей-неволей на душе становится легче, а в голове — пустее. Телохранитель по правое плечо от него подбадривающе поджимает уголки губ, когда он поворачивается к нему. Минхо смотрит на него с долю секунды, ощущая, как ладонь на собственном плече чуть растирает его, а затем наблюдает, как она всё-таки опускается на прежнее место, к Бан Чану в карман. Минхо возвращает своё внимание провинившемуся молодому человеку.

— И что думаешь делать с этим? — выгибает он вопросительно бровь, хотя прекрасно понимает, что разбираться с последствиями непосредственно ему. Где-то над левым ухом навязчиво жужжит раздражение. Минхо отмахивается, кивнув головой, и подпирает щёку кулаком. Авось полегчает.

— Провести переговоры с поставщиком и покупателем, — ладно, хорошо, убедил, звучит вполне себе уверенно, пускай и глупо.

— Переговоры он устроит… — грустно усмехается Минхо. — Ну-ну, язык не сотри.

— А что тогда? — на чужом лице проскальзывает тень растерянности. Впрочем, она исчезает так же быстро, как и появляется. Минхо делает вид, что ничего не заметил.

— А этого я ещё не придумал, — просто пожимает он плечами, — но переговоры в любом случае не выход. Особенно с тем, кто головы режет налево и направо, — Минхо снова кидает быстрый взгляд на напряженного Чана и начинает производить в голове подсчёты убытков. — Ладно, иди отсюда. Позову, когда понадобишься, — сдаётся всё-таки он, равнодушно махнув другой ладонью подчинённому.

На лице парня едва не расцветает улыбка облегчения, но он предусмотрительно сдерживает её и спешит ретироваться из кабинета подальше.

— Доканал, — выдаёт Минхо, глядя на стремительно удаляющуюся спину, и откидывается на спинку кресла.

Чан только пожимает плечами и идёт закрыть за парнем дверь. Бедняга настолько переволновался, что забыл даже за ручку пальцами зацепиться. Что ж, с кем не бывает.

— Что делать планируешь? — Чан, честно говоря, надеется, что Минхо что-то придумал и просто не захотел рассказывать об этом пареньку. Глупый вопрос выскальзывает как-то сам собой.

Немного постояв у двери, перекатываясь с пятки на носок и обратно, Чан возвращается на прежнее место подле директора. Пару секунд думает, а потом заходит за него и укладывает руки на трапециевидные мышцы, начиная их потихоньку разминать. Мужчина под ним издаёт протяжный стон наслаждения, а Чана резко кроет целой волной мурашек.

— Пока не знаю, — Минхо, терпеливо повторяя, откидывает голову назад и заглядывает снизу вверх в Чановы глаза. Брови его стремительно сводятся к переносице, а на губах начинает играть шальная хитрая улыбка. О нет. Кажется, Чан попал. Причём очень крупно попал. — А знаешь, есть у меня одна мысль…

Чан, в свою очередь, вскидывает брови и делает вид, что совершенно ничего не понимает. Нет, допустим, он правда ничего не понимает, но ведь это слишком просто. Скрыть своё непонимание за притворным непониманием, вот задачка! Не для него. Минхо его быстро раскусывает. Как и всегда. Даже обидно немного, потому что сколько бы Чан ни пытался, его всегда что-то выдаёт. Хотя, конечно, факт чрезвычайной внимательности Минхо он тоже не отрицает.

— Не смотри на меня так, я начинаю тебя бояться, — пытается отшутиться Чан, что получается у него всегда с переменным успехом. Сегодня явно не его день, потому что Минхо озорно хмыкает и поднимается со своего места, осторожными мелками шажками двигаясь к нему. Руки с растопыренными пальцами поднимаются кверху, придавая Минхо чуть ли не комический вид. Однако, стоит заметить, каким бы забавным кот ни был, коготки у него всегда наготове.

У Минхо вот, тоже. Наготове.

Чан не успевает сообразить, куда податься в такой ситуации, как на него нападают с щекоткой. Всё, дамы и господа, финита ля. Грозный и накаченный телохранитель начинает истошно пищать, пытаясь отойти хоть куда-нибудь, но оказывается зажатым в углу, прямо между книжным стеллажом и стенкой. Минхо смеётся, сгинаясь пополам, но останавливаться, кажется, даже не собирается. Чан тоже попыток уйти не оставляет и движется вдоль по стенке, пока не упирается бедром в подлокотник дивана. Не удержавшись, он заваливается на него, не забывая с собой и Минхо прихватить. Окольцевав тонкую талию, Чан тащит его за собой как самого наглого, ибо нечего тут щекатать устрашающего служащего да ещё и ржать с этого, как ненормальный.

Минхо, упав, ойкает, оказываясь теперь заключённым в медвежьи объятия, и застывает в нескольких миллиметрах от чужого лица. Он пристально, чуть щурясь, разглядывает Чана: его глаза, брови, манящие губы. Их носы почти касаются друг друга самыми кончиками, и Чан широко улыбается, жмурясь. На его щеках проступают очаровательные ямочки. Минхо не может удержать себя от того, чтобы легко клюнуть короткими поцелуями каждую из них.

В какой-то момент Чан замирает, заметно напрягаясь. Минхо вопросительно смотрит на него, а потом опускает взгляд вниз и замечает, как собственное колено упирается в Чанов пах.

— Ой… — только и успевает выдать он прежде, чем его резким движением переворачивают и подминают под себя.

— Ой? — Чан игриво и слегка косо на него глядит. — Доигрался, зайчик.

О, чёрт возьми, как же Минхо ненавидит и в равной степени с этим обожает, когда Чан его так называет. Но самое главное, это то, что после такого обращения обыкновенно случаются самые разные вещи. Зачастую очень приятные.

Чан склоняется над ним, порываясь украсть очередной поцелуй с мягких изгибов губ, но Минхо упирается ему ладонями в грудь, чуть отстраняя. Его смеряют взглядом, полным грусти и непонимания.

— А если зайдёт кто? — Чан аж расслабляется, едва не падая на него всем весом, и лицом опускается между ухом Минхо и спинкой дивана.

— Я дверь закрыл.

Лицо принимаются осыпать поцелуями, дольше остальных задерживаясь в уголках губ, а затем спускаются к шее. Щекотно. Минхо тянет рассмеяться, но он не рискует делать хоть что-то и издавать какие-либо лишние звуки, кроме слегка участившегося дыхания. Чанова ладонь накрывает его грудь так, что становится физически ощутимым то, как быстро в ней бьётся сердце. Чан против воли прижимается ухом к этому месту и некоторое время с упоением вслушивается в учащённый ритм. Минхо тем временем зарывается пальцами ему в волосы и со странной, несвойственной ему обыкновенно увлечённостью принимается перебирать пушистые кудряшки. Они ненадолго застывают в таком положении, пока каждому почти одновременно не приходит в голову, что в штанах всё ещё тесно.

Чан многозначительно играет бровями, а Минхо не сдерживается — начинает смеяться, стискивая голову телохранителя крепче и прижимая к себе теснее. В ответ ему что-то бухтят в ворот рубашки и хватаются за талию. Минхо сдавленно выдыхает, покрываясь волной мурашек и крупно вздрагивая. Возбуждение резко накатывает на него с новой силой и заставляет прижаться к Чанову к бедру. Чан в ответ утыкается ему лбом в ключицу и тоже тяжело вздыхает, втягивая в себя подаренный самолично на годовщину парфюм.

Они замужем друг за другом пять лет, умело скрывая это, потому что крутясь в преступном мире — им не выжить иначе. Чану по-прежнему нравится целовать Минхо во все доступные места, по-прежнему нравится дарить цветы и возить на свидания, по-прежнему нравится исследовать, как в первый раз. Минхо волшебный и совершенно точно неземной даже когда злится, держит в руках холодное — он предпочитает именно такое — оружие, или заляпан весь кровью. Он самый лучший в моменты, когда отчитывает подчинённых и когда мягко сминает в руках простыни во время беспокойного сна. Минхо восхитителен, когда мягко посапывает с утра пораньше и когда готовит вкусный сладкий завтрак, потому что Чану нравятся блинчики с джемом и до невозможного сладкий чай, хотя сам Минхо на дух не переносит всё это. Чан по-прежнему влюблён как десять лет назад, когда впервые встретил его.

Минхо жмётся к нему так, будто это не он пару дней назад угрожал очередному кому-то — для Чана это не имеет значения — кинжалом в руке, будто это не он злой и страшный мафиозник. Чан постепенно расстёгивает пуговицы кипенно-белой рубашки, чтобы тут же приложиться то тут, то там к оголённой груди. Минхо прогибается в спине, чтобы оказаться ещё ближе к тёплым губам, и трогательно жмурится, заламывая брови. Чан отрывает голову, поднимает её, чтобы заглянуть в чужое лицо, а затем тянется к нему и большим пальцем проводит меж бровей, чтобы разгладить заметную складочку. Минхо чуть подаётся вперёд и припечатывается губами к запястью, затем мягко проводя по нему языком. Чан сверлит его своим фирменным нечитаемым взглядом. Что-то в его голове щёлкает, и он буквально вгрызается в губы напротив. Минхо хнычет и обвивает крепкую шею руками, бёдрами подаваясь вперёд и практически идеально соприкасаясь с Чановыми.

Чан мычит ему что-то неразборчивое, а затем неожиданно резко спускается руками вниз. Бляшка ремня призывно звякает, и Минхо не успевает даже толком опустить взгляд вниз, как с него точным и быстрым движением срывает брюки прямо до щиколоток. Весьма нетерпеливо. Он удивлённо глядит на мужа. У Чана же, кажется, глаза затягивает полупрозрачной дымкой чего-то. Минхо не знает, чего именно, но совершенно отчётливо ощущает, что его по-настоящему хотят.

— Эй, — он укладывает руку на чужую щёку. Чан как будто бы на долю секунды приходит в себя. — Сделай уже что-нибудь, — Минхо многозначительно указывает взглядом на выпирающий бугорок на боксерах.

Чану повторять дважды не нужно и никогда не надо было. Он умный. Иногда даже слишком.

— Где у тебя смазка?

Минхо в моменте думается, что он всё забыл, но, слава богу, о местоположении всего нужного вспоминается быстро.

— Там, под столом коробка стоит, — он указывает куда-то пальцем, и Чан, чуть не падая, спешит к ней.

Быстро отыскав всё нужное, он возвращается обратно к мужу. Минхо лежит в прежней позе, покорно заглядывая в глаза. У Чана внутри что-то с треском лопается. Минхо слишком. Просто слишком. Слишком всё, о чём можно подумать. Но Чан не против, потому что это его Минхо.

Он усаживается на прежнее место, на этот раз закинув ноги мужа себе на бёдра. Недолго думает и вообще скидывает чужие боксеры. Минхо перед ним остаётся в одной расстёгнутой рубашке. Картина чрезвычайно соблазнительная, но Чан пока держится. Минхо надо как следует подготовить, иначе получит он потом по шапке. Так что Чан старательно разогревает смазку меж пальцев прежде, чем примкнуть ими к сжавшемуся колечку мышц. Минхо протягивает руки к нему, призывая нагнуться, чтобы он мог поцеловать. Чан не смеет ему отказать, в точности выполняя все приказы своего директора. Его тянут за галстук к себе, наматывая тот на кулак, и с силой кусают за нижнюю губу. Чана немного шипит и в отместку проталкивает вовнутрь одну фалангу чуть быстрее, чем, пожалуй, следовало бы. Но Минхо, кажется, даже не замечает. Что ж, оно и к лучшему.

— Если ты сейчас что-нибудь не сделаешь, я тебя прибью, — выдыхает Минхо и сам насаживается бёдрами на длинный палец, мол, нечего тут медлить.

Тут Чан и рад бы ускориться, но прекрасно знает, что у Минхо чувствительное тело, которое нуждается в длительной подготовке. Словом, смерть его наступит совсем скоро. Если не от перевозбуждения, то от удушья злосчастным галстуком.

— Дорогой, шевелись, пожалуйста.

Ну, шевелись так шевелись. Сказано — сделано (ни в коем случае). Чан продолжает в размеренном темпе растягивать его и даже успевает получить болезненный укус за ключицу. Проходит достаточно много времени прежде, чем он свободно протискивается двумя пальцами в горячее нутро. Вылить приходится немерено смазки, но это совершенно неважно. Минхо подаётся ему навстречу, параллельно снимая с него рабочую рубаху и оставляя мелкие мстительные укусы на груди. Котик кусается, и Чан это прекрасно знает. Но не позволить просто не может. Минхо очарователен, когда так собственнически оставляет на нём свои отметины.

Когда третий палец проскальзывает свободно, Чан всё-таки припускает джинсы, чтобы надеть презерватив, вылить ещё смазки и коснуться головкой разработанного входа. Минхо в предвкушении замирает, чуть прикусывая нижнюю губу. Чану очень хочется подразнить его немного, но это становится опасным для его жизни, поэтому, резко качнув бёдрами, он входит. Минхо ощутимо сжимается вокруг него, ногами обвивая поясницу. Руками он цепляется за широкую спину, коготками слегка раздирая кожу. Чан же тычется носом ему в изгиб шеи, расставив руки по обе стороны от лица напротив. Они образуют некую стенку, в которой Минхо всегда чувствует себя в безопасности. Впрочем, с Чаном он ощущает себя так почти всегда. Потому что иначе невозможно.

Чан постепенно разгоняется, пока с губ мужа не срывается первый протяжный стон. Он прикладывается губами за ушком, с чмоком цапает за мочку, зажимая длинную серёжку между зубов, а потом клюёт в самый кончик носа. Слишком нежно для того, кто сейчас так яростно вбивается в податливое тело, но их всё устраивает. Минхо сжимается сильнее, давая понять, что он скоро, и Чан ускоряется. Под грудью, где красным горит очередной укус, ощущается грудь Минхо, а в ней любящее сердце. У мужа блестят глаза от поступивших слёз, Чан видит в них слишком многое. Он ласково убирает указательным пальцем упавшие на лицо Минхо волосы и, прежде чем кончить, глубоко целует. Муж напрягается сильнее. Ещё секунда, и их животы испачканы, но на лице Минхо такая блаженная улыбка, что у Чана вообще какое-либо желание ворчать отпадает. Он только предпринимает очередную попытку зацеловать Минхо, который театрально отбрыкивается, и понимает, что совершенно точно счастлив.

— Слушай, можно, мы их просто завалим?

— Бан Чан!