С момента окончания завтрака проходит всего несколько часов, а Кейя уже чувствует себя смертельно уставшим и вымотанным настолько, что буквы в летящем почерке, который он скрупулезно пытается прочесть, пляшут и водят хороводы, словно дети на фестивале Луди Гарпастум. Устало вздохнув, кажется, в пятый раз за последний час, Кейя откидывается на спинку стула и разочарованно шипит: его ладонь опять примерзла к гладкой отполированной поверхности стола. Он делает несколько глубоких вдохов и выдохов, пытается успокоиться, но лед не спешит подчиняться — его становится только больше и, оставив ладонь, он упрямо ползет дальше, к чашке с дымящимся чаем.

Вначале приклеив к столу блюдце, изморозь забирается по тонкому фарфору вверх, от воды на секунду поднимается пар, но потом и она становится льдом, а чашка жалобно хрустит и вдруг со звоном трескается, раскалываясь на несколько частей. Лед, будто живой, тут же брызгами растекается в стороны, образуя красивую и знакомую Кейе до боли проклятую звезду, как на знаменах его родины, как его собственные зрачки, и затем, наконец, останавливается. Еще неделю назад Кейя бы разозлился до скрипа зубов, но сейчас он слишком вымотан. Поэтому он только устало прикрывает глаза и вновь вздыхает.

Этот вторник такой же, как предыдущий, как и два беспросветно ужасных вторника до этого, но все вокруг кажется просто отвратительным, мерзлым и беспросветным.

На шум в кабинет заглядывает Аделинда, скрипит дверь, Кейя видит краем глаза ее черно-белый силуэт и только разочарованно пожимает плечами, указывая на осколки чашки перед собой.

- Это пройдет со временем, не расстраивайтесь. Мы с вами уже видели, как это бывает, — у Аделинды теплые руки и грубая от постоянной работы по дому и на кухне кожа, Кейя помнит это, но уже не чувствует. Только тень прикосновения сквозь лед, призрачное присутствие и неловкие провалы в обычных беседах. Они оба стараются обходить болезненные темы и упоминания имен. Это так хрупко и глупо. Неуместно.

Иногда Кейе хочется хлопнуть по столу ладонью, взвиться, будто ему глупые одиннадцать, начать спорить и специально говорить запретные имена и темы громче. Но сейчас сил остается только на то, чтобы морально треснуть по фарфоровой кайме и расколоться, как очередная несчастная чашка. Уже вторая за неделю. И пусть пьет из этого сервиза теперь он один, с такой скоростью он безвозвратно уничтожит и это.

"Нужно, видимо, оставить хоть одну чайную пару на память", — думает он, рассматривая крупные осколки, разбросанные по столу. Часть из них вмерзла в лед, а часть просто беспокойно покачивается с боку на бок, все еще красивые, но уже испорченные. Не подлежащие восстановлению.

Аделинда подходит к столу, проводит пальцами над вмерзшими в лед осколками чашки, и Кейе невыразимо хочется поймать ее ладони, отвести в сторону от острой опасности и ледяной колкости, страх рождается в горле мгновенно, и он успевает только шумно вздохнуть, когда она с упорным хрустом отделяет первый обломок. А за ним еще и еще — в комнате тепло, поздняя весна дышит через открытые окна, солнце уже давно в зените, и лед тает достаточно быстро.

Особенно теперь, когда Кейя отвлекся и перестал, сам того не желая, поддерживать его температуру и запрещать таять — он еще сам не разобрался в том, как это работает, до понимания бесконечно далеко, но что-то он уже успел усвоить. Поэтому он специально, вспоминая чужие слова, сказанные когда-то давно, не ему и не для его стихии, медленно вдыхает и выдыхает несколько раз, успокаиваясь. Удивительно, но, как и с огнем, это работает — стоит ему успокоить бурлящие внутри разочарование и гнев, лед под блюдцем тут же теряет свой блеск, а изморозь вокруг ладони практически моментально растекается лужей, наконец освобождая его.

Замороженные пальцы с трудом гнутся, но он все равно упорно сжимает и разжимает их в кулак, с мстительной злобой прислушиваясь к тому, как скрипит, будто влажный снег, замерзшая кожа. Вероятно, это больно — густая кровь, замерзшие мышцы. Но он все еще не чувствует этого.

Закончив убирать осколки и начисто вытерев стол от влаги, Аделинда откладывает в сторону мокрую тряпку и тянет к нему раскрытые ладони — Кейя, наконец, вскидывает на нее взгляд и сжимает губы, но руку протягивает. Смотрит на то, как ее пальцы, более хрупкие и бледные, чем его собственные, осторожно разминают ледяную кожу, массируют подушечки пальцев и оглаживают лунки ногтей. Вспоминать, как ощущается теплота ее рук — странно, и он вновь переключается от недовольства и усталости в глухую печаль.

С эмоциями в последнее время... сложно, намного сложнее, чем раньше, чем в детстве, но даже здесь он старается постепенно делать успехи и брать себя в руки. В конце концов, время не ждет, и лето пролетит за один миг, за сбором урожая сентябрь утонет в октябре, а там уже и подойдет срок. Сотня дел и забот ждут его, и он попросту не имеет право тратить время на горе.

Мышцы постепенно отогреваются, в ладонь возвращается привычная гибкость, и, отмерев, Кейя все же пытается продолжить начатый разговор после долгого, тяжелого от витающих в воздухе мыслей молчания:

— Я правда стараюсь понять, как это работает. С ним... — имя просится, жжет язык, во рту тут же становится кисло от разочарования, и Кейя проглатывает ком в горле, давясь им, будто подгоревшей кашей, — все было иначе.

Вижен на бедре бликует от солнечного света, рассыпая по полу и стенам голубые блики, и Кейе холодно, холодно, холодно и бесконечно устало. Дилюк, кажется, везде — в разговорах, в воспоминаниях, комната все еще пахнет его маслом для волос, алые шторы то и дело шевелятся от ветра, постоянно заставляя отвлекаться на них, и Кейе малодушно кажется, что он рано или поздно не выдержит и тоже окрасится в красный. Тем или иным способом. Так, наверное, было бы действительно проще, но это слишком малодушно и трусливо. Тогда все будет зря и потеряет смысл — все, что было раньше и все, что подарили ему этот город, этот дом, эта семья. Нужно постараться еще немного. И, если ему повезет пережить страшный, последний день уходящей осени — стараться и дальше. У него же уже получилось однажды, верно? Может получиться и сейчас.

— Все же огонь и лед — совершенно разные стихии, — Аделинда говорит тихо, плавно отпуская его руку, и в ее осторожном тоне Кейя слышит отголоски собственной потерянности. Аделинду легко понять: она знает, как говорить о мертвых — с почтенной печалью — и как говорить о живых, за годы жизни с ней бок о бок Кейя, кажется, выучил все ее интонации. Но, как и она сама, он абсолютно не знает, как говорить о том, кто, пронесясь пожарами по всему, что было раньше, собрал вещи и ушел, не обозначив и даты возвращения, на прощание вверив ему дело Рангвиндров и поцеловав в лоб.

От мыслей внутри вновь становится стыло, воздух вокруг дрожит, холодея, и, видя, как Аделинда невольно ежится, обнимая себя руками в попытке согреться, Кейя заставляет себя говорить дальше, отвлекаться, давить внутри себя яркие эмоции чем-то другим:

— Он… — он снова говорит о нем, это так глупо: будто лишившийся ноги вновь пытается танцевать вальс, как раньше, словно других тем в принципе не существует, Дилюк — маркий виноградный сок, пролитый на белую скатерть, въевшийся в кожу, запачкавший губы, сколько не оттирай — все без толку, как и пытаться делать вид, что без его упоминания можно обойтись хоть где-то. У него и раньше не выходило, Кейя тихо фыркает, прикрывая глаза и едва заметно качая головой, так почему кажется, что выйдет сейчас?

— Он долго не мог добиться нужной силы. Помнишь? Постоянно ворчал, что вместо пламени выходит только сноп искр, — Кейя сам не замечает, как начинает блекло улыбаться, и понимает это только от того, как натягиваются мышцы на щеках. За последние полтора месяца он отвык улыбаться и сам этому не рад — его привычный образ рушится, нужно возвращаться к стандартной легкости и беззаботности, более привычной окружающим, но сколько бы он не заставлял себя — не может, не выходит, пока что это слишком сложно.

Как и не думать о Дилюке каждую проклятую минуту: вздрагивать от хлопков дверей, выглядывать в окна, услышав стук копыт на подъезде к винокурне, пристально следить за главными воротами в город, ожидая увидеть в них знакомый алый силуэт. От бесконечного ожидания, натянутого, словно струна на лире, мерзко, глупо и не хочется вставать с кровати по утрам, и Кейя просто ждет, что однажды привыкнет, одновременно страшась этого момента больше всего на свете. Потому что кажется: смирись он, перестань ждать, и Дилюк, словно солнце, зайдет за горизонт, уехавший, спрятавшийся где-то там, в неведомом далеко, передумает возвращаться вовсе.

— Учитель из Натлана помог ему, но нам очень повезло. Сейчас в окрестностях никого нет, — Аделинда опускает взгляд на подол своего платья, подыскивая слова помягче, но Кейе этого не нужно — он знает, что не в том положении для подобных привилегий. Наследнику древнего рода с большими деньгами и длинной историей учителя по стихийной магии найти было просто — прошла всего неделя, Кейя помнит, а на винокурню уже прилетели первые птицы с официальными предложениями. В его случае такого, конечно, не случится, да и нет, кроме него, никого с таким же элементом поблизости. А значит, учиться и пытаться усмирить бушующую, непокорную крио-энергию ему придется самостоятельно.

— И я не в том праве, чтобы искать. Я согласен. Справлюсь, — кивает сам себе, вздрагивая от того, как знакомо выстроились предложения. Манера говорить короткими, рубящими фразами во время серьезных тем — тоже от Дилюка, даже здесь он оставил на Кейе свой невидимый огненный отпечаток, больше не греющий теплом узнавания, и от этого тоже горько. Раньше он никогда не замечал, сколько они взяли друг у друга черт, привычек и слов, и теперь, находя это в себе, замечая, словно первый седой волос на макушке, чувствует только смятение и привычную уже печаль.

— Спасибо, дорогая Ада, — даже звать ее сокращенным именем первым начал Дилюк, а Кейя быстро подхватил — было в этом что-то родное, теплое от принятия, они пронесли это обращение сквозь годы. Но теперь произносить это как-то странно, воровато, будто он съедает предназначенное для двоих пирожное целиком в одиночку. Как перестукиваться через стену глубокой ночью, изначально зная, что в соседней комнате пусто. Поворачивать голову вправо, сидя за столом, желая разделить шутку, придерживать после себя дверь, заказывать еду и напитки сразу на двоих, искать взглядом, протягивать руку, ожидать прикосновения. Кейя не может заставить себя остановиться.

Аделинда в ответ грустно улыбается и заправляет выбившуюся из прически прядь каштановых волос за ухо — сейчас все в особняке взъерошено и беспокойно, об этом теперь тоже должен волноваться именно Кейя, и он обещает себе сделать с этим что-то завтра. Или послезавтра. Но обязательно на этой неделе.

— Нужно поменять повязку и вновь наложить мазь. Я принесу все что нужно, а вы пока сделайте перерыв, я заварю свежий чай, — Аделинда забирает со стола уцелевшее блюдце и, слабо склонив голову, выходит. Кейя провожает ее усталым взглядом и разрешает себе тяжело вздохнуть только после того, как за ней плотно закрывается дверь.

Он бы с радостью сделал перерыв, вышел на свежий воздух размять ноющую спину, оседлал бы коня и уехал куда глаза глядят, в горы или к опушке леса, но у него слишком много дел. Настолько, что после того, как он закончит изучать книги учета и толстые журналы зарплат работников, его ждут личные дневники Крепуса, от одного взгляда на которые Кейю немного подташнивает от ужаса, а вслед за ними в углу стола терпеливо дожидаются два мятых блокнота с винными рецептурами. И будь он дважды проклят, если не найдет сегодня хоть что-то полезное среди всего этого — производство почти полностью остановилось, ему нужно действовать, а он слепо копошится среди всех этих правил и законов, будто новорожденный котенок, и болезненно боится ошибиться. Словно может стать еще хуже — Кейя хмыкает, закатывая глаз, и возвращает все свое внимание обратно к изучению книги учета.

***

К моменту, когда Аделинда вновь стучится в дверь, неся перед собой большой поднос с чаем и набор для обработки ожогов, Кейя успевает дочитать отчеты годичной давности. Стройные столбцы цифр и наименований продолжают кружить в его воображении, словно стайка охотящихся за мошкарой стрижей на закате, и от первых осторожных прикосновений к повязке он крупно вздрагивает от неожиданности. На этот раз стихия ползет по полу — ковер тут же обмерзает толстым слоем льда, намертво приклеивая подошвы ботинок к ворсу, а Аделинда чудом успевает быстро подпрыгнуть, чтобы тут же чуть не поскользнуться, приземлившись на лед — Кейя успевает подхватить ее благодаря быстрой реакции и общему нервному напряжению в теле. Не имея возможности двинуться самому, он быстро сдвигает все книги и чай в дальний угол стола, помогая Аделинде присесть на освободившееся место прямо на столешницу, и безразлично отмахивается в ответ на ее слабые протесты.

— Растает быстро, попроси Моко зайти и забрать ковер на просушку.

Следующий десяток минут они не разговаривают — Аделинда осторожно, медленно и невероятно бережно обрабатывает обожженные участки лица и шеи, накладывает новый толстый слой мятной мази, от которой кожа быстро немеет и теряет всякую чувствительность, а Кейя мысленно подсчитывает дни с момента ожога. По прогнозам целителей из церкви уже совсем скоро от мази можно будет отказаться, с чем Кейя абсолютно согласен: волдыри давно прошли, кожа зарубцевалась, и пусть мазь лечила его намного медленнее, чем целители, от чьей помощи он параноидально отказался, места ожогов уже почти совсем не болели.

Только щипало вечно закрытый глаз и тянуло особенно подвижные участки на шее, но к этому Кейя привык достаточно быстро — все же это были не первые ожоги, оставленные ему огнем Дилюка, просто в этот раз площадь раны была обширнее. Да и огонь был горячее, чем обычно — Кейя помнит обугленные лапы сосен позади себя, запах жженой травы, горячей смолы и то, как тяжело было дышать от раскаленного воздуха вокруг. Ему бы обожгло все лицо и ладони, не появись между ним и Дилюком толстый ледяной щит в последний момент, но он соврет, что не жалеет об этом — потому что он был готов, он ждал и жаждал этого какой-то усталой, сдавшейся частью себя. И к последствиям был готов даже больше самого Дилюка, который, вспыхнув факелом и высвободив, наконец, все, что копил в себе, потом сам же испуганно рухнул рядом с ним на колени и потянулся к обугленной коже, боясь прикоснуться. Кейю тогда знатно оглушило смешением элементальных потоков, тело колотило перегрузкой от реакции таяния, бедро подмораживал новый вижен, и боль пришла далеко не сразу, к ночи. Да и не об этом он думал в тот момент.

Но в собор он все равно пошел только через несколько дней, обходясь первое время мазями из походной сумки — уставший и переполненный эмоциями, все еще не верящий в то, что все это происходит с ним на самом деле, и что все страшное уже случилось и случается с ним прямо сейчас, Кейя в каком-то мнительном полузабытьи побоялся, что Дилюка по возвращении обвинят в нападении на товарища, и это помешает вернуться ему на службу в Орден. Пусть и знал о том, что тот ушел со скандалом, швырнув в Эроха своим виженом и мундиром, но до конца отказывался верить в происходящее.

— Хотите, чтобы я наложила бинты или дадите коже подышать? — Аделинда плотно закупоривает полупустую банку с мазью и вытирает испачканные руки новой тряпкой, продолжая терпеливо наблюдать за ним, и Кейя выныривает обратно в реальность, услышав ее мягкий спокойный голос.

С ней всегда так: она редко повышает голос и еще реже кричит, но, кажется, даже ее шепот способен преодолеть густую завесу из мыслей в голове Кейи. Это уже что-то на уровне инстинктов — точно так же, как привычка точить меч после тренировок и долгих походов, и заказывать в лавке у Сары две порции обедов или ужинов. И если первый заказ, сделанный еще с две недели назад, она успела отменить, следующие три лишних блюда Кейе пришлось отдать Хоффману. Тот, конечно, вначале посмотрел на него со странной подозрительностью, но потом, видимо, что-то понял и безропотно принялся поедать не самое любимое свое мясо с овощами, в конце даже настояв на оплате своей порции самостоятельно. Теперь Кейя более внимателен и все чаще заказывает еду только на одного, но осечки все равно происходят.

Больнее всего натыкаться на упоминания своей старой, счастливой и беззаботной жизни там, куда слухи еще не добрались — Тома в своих письмах просит передать привет Дилюку и спрашивает о его успехах, а из Сумеру им присылают благодарственные сувениры — два красивых парных кулона, красный и голубой, которые все еще лежат в распакованной посылке где-то в глубине ящика стола. Кейя не может заставить себя взять их в руки, чувствуя, что развалится на месте в тот же миг.

— Бинты, пожалуйста, мне скоро нужно будет отправляться в город. Подготовьте лошадь, — Кейя покорно замирает, чувствуя, как кожа недовольно ноет под невесомыми бинтами, и, дождавшись, когда Аделинда закончит, тут же надевает поверх привычную черную повязку и прикрывает ее длинной челкой. В штабе все равно никто не обращает на него внимания — он, в конце концов, не их дезертировавший капитан кавалерии, которому так приятно перемывать косточки во время перекуров и общих построений.

Кейя — всего лишь патрульный, да еще и служащий на полставки с недавнего времени, и работает только по ночам три раза в неделю. Его собственными стараниями застать его в штабе можно или поздно вечером, или рано утром. Во время обходов ничего не случается, рапорты он пишет идеальнее всех, и вопросов к нему появляется все меньше.

Все постепенно успокаиваются и забывают — Кейя морщится, залезая под плотную повязку пальцем и слегка поправляя ее, чтобы не давила так сильно на нос — и смерть Крепуса, и уход Дилюка, и учиненный им скандал, предшествующий этому. Кейе до сих пор горько от того, что он не был там в тот момент — возможно, говорит он себе, он смог бы привычно затушить Дилюка, и все обернулось бы иначе. А возможно, тот не послушал бы его, снова вспылил и поджег бы Орден к проклятой Бездне — Кейе на самом деле все равно, он был бы рад любому исходу заместо того, что случился в реальности — громкий разговор в закрытом кабинете с Эрохом, из которого Джинн не услышала ни слова, хлопок дверью на прощание и искры в воздухе, которые неслись за Дилюком следом, когда он покидал Орден навсегда.

Для Кейи это логично и предсказуемо — разворачивающаяся на глазах трагедия, омут, в который Дилюк прыгнул с головой, не способный больше сдерживать себя и не желающий этого, но легче от понимания не становится. Только хочется прочесть, увидеть все это со стороны — так, словно это сказка, приключенческий роман, написанный в старой потрепанной книжке, и обязательно со счастливым концом, где любимые встретятся, а злодеям воздастся по заслугам. Но, к огромному сожалению Кейи, это не так. И что в общем конце истории, что в своем собственном, он ни тогда, полтора месяца назад, ни сейчас не уверен.

Вновь погрузившись в невеселые размышления, Кейя отмирает только когда настенные старинные часы тихо бьют два раза. Мельком взглянув в окно и распрямив затекшую спину, он откладывает книги, походя заметив, что влажный ковер пропал из-под ног будто сам собой и, тяжело вздохнув, спускается на первый этаж в поисках Эльзара. Общая усталость делает его растерянным и забывчивым, а сбоящий вижен добавляет неприятностей, выкачивая время от времени последние силы, и однажды это может сыграть с ним плохую шутку на работе.

Пока что надеяться Кейя может только на Хоффмана: их часто ставят в пару при патрулировании окрестностей за стенами города, по регламенту рыцарей никогда не отпускают ночью в одиночку, и Кейю уже не раз это спасало, но продолжаться долго так не может. Он и сам прекрасно понимает это, время от времени сжимая в ладони ледяной вижен и пытаясь почувствовать, приручить себе непокорную крио-энергию, но пока что у него не выходит. Или, возможно, он просто сам не сильно верит в свой успех, по-прежнему не в состоянии поверить в то, что Архонты действительно наградили его своим вниманием и подсознательно ожидает проснуться однажды утром и не обнаружить при себе вижена. Все же он — грешник с проклятых земель, и хоть каенриахской крови в нем всего половина, это не отменяет проклятия. А если есть проклятие, значит, и его принадлежность к отрекшейся от богов нации бесспорна, отчего наличие вижена все еще кажется ошибкой. По крайней мере, в истории его народа он никогда и нигде не видел упоминания других носителей виженов.

"Возможно, именно из-за этого стихия постоянно пытается ставить мне подножки и не покоряется?" — Кейя задумчиво скользит взглядом по старым портретам, висящим на стенах, с которых на него смотрят аловолосые и статные мужчины и женщины. У большей части из них там и тут — пиро-вижены, огонь следует за семьёй Рагнвиндров, словно послушный, прирученный когда-то давно феникс, отчего наличие противоположного элементального знака на своем собственном бедре Кейя воспринимает очередной грустной шуткой мироздания. Пламя и лед — хорошее сочетание только в сражениях. Ему ли не знать: пар после огненного жара тогда валил во все стороны, забивая рот и нос, кожу щипало, а тело трясло так, будто на него сверху со всей силы приземлился гидро-слайм.

Отвлекшись на далекий шум копыт с улицы, Кейя вновь замечает, что задумался, остановившись в тупике коридоров, и спешит выйти на свет, дальше от степенных, давно мертвых владельцев винокурни и их пустых нарисованных взглядов. Постепенно обойдя половину первого этажа, Кейя находит Эльзара в винном погребе, но не спускается сам, а зовет его к себе наверх, в теплоту яркого дня.

— Я бы пошел вниз, но не хочу случайно подморозить вино, — уже привычно оправдывается Кейя, подавая Эльзару руку, и тот в ответ только понимающе кивает, хватаясь за протянутую ладонь и кивком благодаря за помощь. На висках у него блестит пот, а в русых волосах запуталась паутина, в руке смолит свеча и, выбравшись на свет, Эльзар первым делом тушит ее громким чихом. Так, посмеиваясь и перебрасываясь последними новостями, они добираются до заваленного бумагами стола в дальней части первого этажа и проводят следующий час за обсуждением срочных дел.

Все идет относительно сносно: Эльзар сейчас тоже работает на износ, сразу взвалив на свои плечи большую часть дел по управлению бизнесом после кончины Крепуса, и без него Кейя бы ни за что не справился. Поэтому он решительно, но коротко жмет чужую ладонь в искренней благодарности в ответ на новости о том, что все зарплаты сотрудникам наконец выплачены и долгов почти не осталось, и покорно принимает пухлую связку конвертов и документов на подпись. Еще с месяц назад они посоветовались и решили пока не освещать уход Дилюка официально, и все еще используют именно его имя и печать Рангвиндров при подписании всех бумаг. И пусть это не может продолжаться вечно, Кейя попросил отсрочку до зимы. Сам для себя он пообещал разобраться со всем до конца ноября и пока что упорно придерживается этого плана, с каждым утром ужасаясь все сильнее. Время бежит слишком быстро, сейчас уже середина июня, и он рискует не успеть, но прикладывает все усилия.

Как бы он не старался, сколько бы не мечтал — солнце встает и садится вне зависимости от его желаний. Виноградник уже отцвел — будто запорошенный белым снегом, что неизменно сперва заставляет Кейю вздрагивать, крохотные цветы опадают на землю пожелтевшим ковром, что сигнализирует о смене цикла. К кустам Кейя старается не подходить слишком близко, нося вижен при себе, и поскольку сегодня именно такой день, ограничивается осмотром со стороны и несколькими беседами с работниками.

Прочитав уже не один десяток книжек и просидев долгие часы с Эльзаром, выслушивая от него то, что Дилюк в своем детстве слышал от самого Крепуса, теперь Кейя понимает эту часть винодельни намного лучше. Не будь он так смертельно занят сотней других дел — обязательно бы восхитился романтической частью этапов роста винограда. Подумать только, они с Дилюком в детстве обычно вымазывались в виноградном соке со стволов с ног до головы, и Крепус, помнится, часто ругался на них из-за этого, но Кейя никогда не слышал о том, что этот период называется "плачем" у проснувшегося после зимовки кустарника. Но теперь он знает — про это и еще о сотне других важных деталей в процессе выращивания винограда, сбора одуванчиков и заготовке разных вин, и пусть это не помогает взять все процессы винокурни в свои руки и не совершать глупых ошибок, он, по крайней мере, чувствует себя хоть немного увереннее.