— Я досчитаю до десяти… — начинает Уильям.
— До двадцати, — перебивает Альберт. Спорит. Выгадывает время. Ждёт, наверное, смешка — ещё не настолько изучил поместье, чтобы найти место спрятаться? Забыл, как они всего пару месяцев назад бегали от мастера Джека, в уме и на бумаге — идея Уильяма — поделив территорию на квадраты?
Уильям рассмеётся, и спросит что-то из этого, а Альберт парирует, что не всем из них дано помещаться в камине.
Льюис недовольно поджимает губы, и Альберт давит порыв взъерошить ему волосы. Он, если задуматься, никогда и ни для кого не был хорошим братом.
— До двадцати, — соглашается Уильям с улыбкой. И начинает считать.
Дьявол в деталях и красота в деталях: например, в том, как Уильям перелистывает страницу — мыслями явно далеко отсюда, но всё равно наверняка ухитряясь запоминать прочитанное, и Альберт опускает взгляд на его руки, и не может отвести. Дьявол в деталях, и Альберт успевает представить, как касается этих пальцев губами, и как, обманчиво-бережные, эти пальцы с лёгкостью оставляют синяки — прежде, чем Уильям сам поднимает на него взгляд и улыбается. Если есть улыбки, подобные объятию, и есть улыбки, подобные выглянувшему из-за облаков солнцу, то эта, кажется, вспарывает ему горло. Альберта это устраивает. Уильям до сих пор щедр на улыбки, расточителен, и Альберт неизменно цепляется за них, как три года назад — редкие и не всегда честные, которые следовало сохранить в памяти во что бы то ни стало, как шесть лет назад, как девять лет назад, как с самого начала.
Когда Уильям поднимает голову, чтобы посмотреть на него, прядь волос падает на здоровый глаз, и Уильям убирает её, пропуская между пальцев. Альберт, конечно, цепляется за это движение взглядом, будто утопающий за соломинку.
Хочется целовать эти пальцы.
Хочется целовать Уильяма.
Жесты накладываются на то, какими Альберт их запомнил, картинка двоится, тут Уильям поворачивается — на звук, не на движение — зато всем корпусом, если подойти с неправильной стороны, тут — задевает пальцами чашку, обжигаясь, когда она оказывается чуть ближе, чем в его представлении.
— Я досчитаю до десяти, — говорит Уильям буднично, — и ты остановишь меня, если потребуется.
Сейчас десять кажется невозможно огромным числом.
Сейчас взгляд невольно замирает на бледных пальцах Уильяма.
Впрочем, промедления не получается — Уильям опускается на его бёдра, тяжёлый и теплый, и щекотно касается шеи, пока что лишь кончиками пальцев. Альберт ловит его руку в свои ладони. В плохие дни что-то переворачивается внутри, колется льдинками возле рёбер, и правда оказывается неправильной и искажённой, и мир идёт рябью, будто воздух вокруг дрожит от жара. В плохие дни ему бывает нужно напомнить себе, что Уильям жив — но вот беда, верить себе Альберт давно перестал.
Пальцы Уильяма холоднее, чем его, и Альберт привычно растирает их своими, вызывая у Уильяма смешок. Они так близко друг к другу, что Альберт чувствует его смех телом.
Уильям толкает его в плечо свободной рукой, вынуждая лечь.
Альберт не отпускает его руку — не сразу, сначала притягивает ближе, чтобы губами коснуться кожи. Даже не глядя на Уильяма, он знает, что тот улыбается.
Между ними — всего несколько слоёв ткани.
И Уильям — Альберт знает — сейчас превосходно чувствует его реакцию. Уильям сразу охотно демонстрирует это движением бёдер одновременно с тем, как возвращает ладонь на его горло и на ощупь находит нужные точки.
А потом действительно считает.
Пальцы Уильяма жёсткие и тёплые.
— Один, — говорит Уильям.
Альберту кажется, что его сердце сейчас бьётся прямо в горле, под рукой Уильяма. Это ещё не дискомфорт — только реакция на близость.
— Два, — говорит Уильям. В его взгляде пляшут бесенята. Альберт старается не дёргаться, но на полную неподвижность его уже не хватает, и он устраивает ладони на пояснице Уильяма, медленно ведёт ниже, забирается пальцами за ремень.
— Отвлекаешься, — говорит Уильям, — четыре.
И ёрзает.
Это немилосердно — как удар, как укус в шею. Альберт всё-таки вскидывает бёдра, и Уильям наваливается сильнее, прижимает его к постели. Альберт в отместку смещает руки на пряжку чужого ремня. Уильям тотчас кладёт ладонь поверх его запястий — и почти сразу возвращает на место, давит на грудную клетку.
— Пять, — говорит он.
Альберт щурится — но стоит ему лишь на дюйм отодвинуть пальцы от пряжки, как Уильям мотает головой. Это… достаточно однозначно.
На счёт «семь» Альберт уже обхватывает ладонью его член.
Дыхание Уильяма даже не сбивается — и это почти оскорбительно на фоне усиливающейся тяжести в груди.
Альберт гладит большим пальцем головку, двигает рукой плавно и бережно, пока ещё может хоть как-то себя контролировать.
— Восемь, — говорит Уильям хрипло.
Это — награда.
Зрение выхватывает только разрозненные фрагменты — каплю пота в яремной впадине, растрепавшиеся волосы, чуть сползшую повязку, и Альберт ухмыляется, сражаясь с почти уже невыносимым желанием хватать воздух ртом.
Невыносимее только желание целовать Уильяма.
Уильям целует его сам и легко отталкивает запястье, отводит ладонь от своего паха.
— Девять, — говорит Уильям, разрывая поцелуй, и стискивает член ладонью сквозь ткань.
Альберт, кажется, выгибается — или, может быть, только запрокидывает голову, и это немилосерднее вдвое, будто в него ударила молния. На мгновение он чувствует сразу близко и далеко каждую шероховатость одежды, каждый дюйм кожи Уильяма — и, кажется, его волосы снова щекочут лицо. Обе ладони Уильяма горячие, обжигающие.
Он не чувствует собственный вес, но чувствует вес Уильяма, слишком близко, слишком далеко — невозможность прижаться теснее болезненна до ужаса. Альберт даже не может тереться о его ладонь или бёдра, и это граничит с жестокостью.
— Десять, — говорит Уильям, и его почти не слышно за шумом в ушах.
Альберт знает, что Уильям целует его снова, как знает, что его собственные глаза широко распахнуты, но ничего из этого не чувствует. Воздух едва ли проталкивается в лёгкие. Ему жарко. Ему холодно. Ему так хорошо, что это невозможно выдержать.
— Уилл, — шепчет Альберт пересохшими губами.
Тот лежит на нём, выцеловывая на шее какой-то узор. Альберта немного потряхивает — значит, прошло не больше нескольких минут.
— Ты всегда это говоришь, — отзывается Уильям задумчиво, — каждый раз. Ты знаешь?
Альберт знает.
Альберт смеётся, и горло немного саднит.