I've been watching you
Я следила за тобой
For some time
Какое-то время —
Can't stop staring
Не могу перестать смотреть
At those oceans eyes
В твои глаза, как океан.
(Billie Eilish – Ocean Eyes)
Глаза-океаны.
Лиза скептично откидывает телефон подальше от себя на лавку, когда в интернете снова натыкается на тред, где так называют голубоглазых. Она натурой – тот ещё бунтарь, которого может задеть даже не та форма облака на небе, но очень, при этом, человек понимающий, потому не любит идти против правил. Это приносит лишь дополнительные хлопоты для неё и взрослых вокруг. Однако тут, в таких мелочах, ей хочется разбить весь устой и придумывать свои названия.
Джинн рядом изучающе смотрит за действиями девушки, а потом кладёт свою холодную ладонь на чужую руку.
— Что там такое?
— То, что мне не нравится, — хмыкает Минчи, поднимая свою руку и сцепляясь ею с Джинн, сплетая пальцы, и обратно остыв к поверхности лавки.
— Тогда можно телефон и в принципе тебе выбросить. Там разного напишут. Не всё понравится.
Лиза самолично лишила себя телефона, потому не знает, куда деть свой взгляд, своё бесконечное внимание. Тихий двор, в котором они сидят под холодным светом фонаря? Городское тёмное небо без звёзд, красующееся только одной неполной, будто откушенной луной? Нет.
Рядом есть Джинн, которая до последнего словесно билась с матерью, чтобы выйти поздно вечером во двор: где-то у бедра, опуская руку, она держала телефон с открытым чатом с Лизой, пока та молилась хотя-бы о десяти минутках совместного времяпровождения.
Джинн хорошо училась всю эту неделю, хорошо написала пробный экзамен. Потому кровью и потом выбила себе целый свободный час.
Крепче сжимая руку девушки, Лиза опускает голову и краем носа зарывается в свою бело-сиреневую олимпийку: весенний холод нещадно бьёт лёгкие домашние вещи. А рядом есть Джинн с вечно холодными руками. Которая восторгается красотой ночи, говоря такие умные слова, которые Минчи если и слышала, то только в художественных произведениях мировых классиков.
— Почему ты не смотришь на меня? — чуть с капризностью спрашивает Лиза, приблизившись к чужому лицу, край фразы уже потянув нараспев.
— А? Могу и на тебя, если хочешь, — спокойно кидает Гуннхильдр.
— Прямо в глаза, милая!
Лиза всегда просит лишь одного, являясь огромным любителем зрительного контакта: то было её огромной особенностью, потому что она умела смотреть на других, даже когда смущалась или боялась. Потому так и называли её все или наглой, или отчаянно смелой. А для её дорогой девушки, которая даже смущалась от одного слова "девушка", это всё имело и иной прикол.
Джинн поднимает свои светлые глаза, уставшие от бесконечной учёбы, смотрит от силы секунду, а потом тревожно шатается, когда Лиза, едва уловив любимый строгий взгляд, являющийся нежным только для неё персонально, тянется вперёд и целует Гуннхильдр. Несильно, но для Джинн любой поцелуй в губы был всегда сильным.
— Глаза-океаны и глаза неба, ля-ля, — отрывается Минчи, кончиком языка облизывая свою верхнюю губу. — почему их так называют?
— Всегда так делаешь.
— Не бухти, — смеётся снова непокорная Лиза. — Ты итак не любишь, когда при тебе курят. Я держусь из последних сил, чтобы не достать пачку. Поэтому дай мне хоть какую-то отдушину, когда я рядом с тобой.
— Курить – это плохо.
— Курю только тогда, когда не хватает тебя и твоих глаз, освещающих мне свободу всего этого мира. И твоих губ, конечно. Хе-хе.
Джинн смотрит той за спину, на многоэтажный дом рядом с ними, где свет в окнах всё активнее потухает, обращая и дом, и двор в темноту. Пытается так отвлечься, потому что смутилась. Но Лиза снова делает первый шаг и, довольно припрыгнув, ложится головой на чужое плечо, заставляя Джинн опять полностью развернуться и прислониться спиной к лавочке, на которой они пребывали.
Гуннхильдр, в силу своих возможностей, всегда старается делать всё, чтобы её огонёк почувствал комфорт. Даже в холодную ночь, будучи уставшей после буднего дня, будучи только в одной пижаме и плаще поверх.
И даже обсудив миллион тем и явлений, Лиза не готова просто так отпускать то, что приносит ей тепло. Лишь прижимается ближе, жмурится так сильно, что глаза затем будут нещадно болеть, – пытается запомнить момент, чтобы потом удерживать его в голове всю оставшуюся ночь и засыпать в любовном бреду.
Лизе важно почувствовать на себе этот взгляд. И любиться.
— Кажется, мне пора, — раздаётся неуверенное в тиши.
— Давай ещё немного так... — ласково подаёт голос Минчи, ставший чуть хрипатым от долгого пребывания не в тепле.
— Лизонька, ты же знаешь... — Джинн опускает голову и сама собою показывает, что не хочет уходить, даже применяя именно то обращение, за которое Лиза готова заживо сгореть и биться несколько дней в самых тяжких условиях.
Лишь назови... Лишь назови...
Всё обстоятельства.
Одинокие фонари ослепляют холодом, добавляют, кажется, в воздух как раз то, из-за чего хочется озябнуть даже в тёплых вещах. Или же девушка просто не хочет признавать, что начинает мёрзнуть, когда грустит.
Сигаретный дым неспешно рассеивается в ночи; наконец-то можно не бояться, что кто-то это увидит и наругает за нездоровый образ жизни. Свободная рука камнем утяжеляет карман, греясь в подкладке.
Лиза поворачивается от дома Джинн, когда видит, что в комнате Джинн включился свет – загорелось и окошко на верхних этажах. Отходит пару шагов, чтобы свет фонаря не слепил глаза, и откидывается к небу. Губами приминает сигарету, чувствуя горечь, потому убирает ото рта.
— Нет, всё же луна красивая, только не понимаю слов её заумных.
Смеётся.