прилив

В этом человеке все какое-то приторное.

«От добра добра не ищут», как говорила в детстве мама, не особенно понимая, к какой именно ситуации в жизни это можно применить. Вот, пригодилось.

Все в нем слишком. Просто, что ли. Конечно, это можно списать на обычную тревогу — дело не новое, да и место другое, никак не удается до конца освоиться, — но в каждой его улыбке, в каждом приветственном взмахе тощих рук читается это невнятное «берегись». Не бойся, он шепчет, гладя по спине во время особенно сильной панической атаки.

Его мягкий голос вселяет практически животный страх.

Осенний ветер перебирает желтеющие листья — самое время задумываться о навязанности собственных решений. Непривычно воспринимать осень как начало чего-то нового — непросто перестроиться под новое расписание после переезда из Японии. До конца тревожность не отступает никогда, но он говорит, что временами это даже забавно — словно потерялся в пространстве и времени.

Да. Он.

Лучший друг.

Самый опасный человек на свете.

***

Он выглядит так, словно обязательно принесет беду.

Вечно рваные шмотки.

Полупустой рюкзак.

Не курит, но носит с собой зажигалку — «на пары мимо курилки идти».

Никогда не приходит вовремя, но всегда оказывается в нужном месте в нужное время.

В общем, именно такой, каких родители перед самым отъездом настоятельно просили остерегаться. «Будь осторожен, — они говорили, — таким трудно отказывать».

Ирие Шоичи лежит на траве и смотрит на ясное небо на территории университетского кампуса, когда солнечный свет перед глазами загораживает знакомое счастливое лицо:

— Привет, — говорит знакомый голос. Имеет свойство выдергивать из размышлений, заставляя полностью фокусироваться на себе.

Бьякуран имеет свойство пугать своей внезапностью и при этом приносить спокойствие одним своим присутствием. «В нашем скромном тандеме я принимаю решения», — объясняет он, если Шоичи пытается подметить эту деталь. Звучит обидно, но обижаться почему-то не хочется.

— У нас следующая пара вместе, — продолжает Бьякуран, все так же беззаботно заслоняя солнце своим лицом. — Мне скучно одному.

Шоичи не может быть уверен в том, что таким образом Бьякуран ненавязчиво напоминает ему о расписании, которое он никак не может запомнить, но лучше, наверное, воспринимать это как жест доброй воли.

Шоичи приподнимается на локтях:

— Тебе всегда скучно.

— Так заметно?

Отвечать на это нет смысла. Когда Шоичи поднимается окончательно и разворачивает свою куртку, на которой и лежал, в затылок дует ветер, скидывая отросшую челку на глаза. Прохладно, но не холодно — приятно, но в воздухе уже витает это чувство, что скоро тепло закончится. Не так скоро, чтобы спешить, но достаточно, чтобы напомнить о том, что зима уже ближе, чем кажется.

— Тебе постричься бы, — замечает Бьякуран, бесцеремонно пропуская сквозь пальцы волосы на затылке. Он ни в какие времена не отличался особой тактичностью.

— Да, наверное, — неловко отвечает Шоичи, дергаясь прочь от его касания.

Комфортно, но почему-то не хочется, чтобы он так делал.

— Можем потихоньку идти, в принципе, — заключает Шоичи, взглянув на экран телефона. — Если не спешить.

— Как скажешь, — Бьякуран пожимает плечами, как будто не он первым заявился сюда и начал портить (украшать) день своим присутствием.

Он сам никогда не следит за временем: часы не носит, в телефон тоже старается особенно не залипать. «А в чем тогда интрига?» — обиженно скажет он, если его спросить, почему он так делает, так что проще просто принять это как одну из его многочисленных особенностей.

Шоичи вздыхает. Они никогда не учатся, если садятся вместе. Только херней страдают да новые детали к «Чойсу» придумывают.

Об этом можно будет подумать ближе к сессии, каждый раз заключает про себя Шоичи. Предыдущие же закрывал. Эту тоже закроет.

Бьякуран жизнерадостно улыбается, подставляя лицо тусклому и уютному осеннему солнцу. Почему-то кажется важным. Те нечастые моменты, когда думаешь: «Я это запомню», — и реально запоминаешь.

— Кстати! — говорит он. — Есть у меня пара идей.

И он начинает говорить про «Чойс». Жить становится проще, а беседу поддерживать — легче и спокойнее.

Что-то идет не так, когда перед глазами начинает рябить, а в ушах — звенеть. Колени дрожат — Бьякуран часто шутит о том, что рано им еще, двадцати еще нет даже, — и подкашиваются. К горлу подступает ком, как будто вот-вот вырвет.

— Эй! — обеспокоенный голос. — Ты в порядке?

В итоге на пару Шоичи так и не попадает.

***

Это раздражает и его самого. За столько лет бесконечной тревоги уже ко многому привык и давно уже потерял энтузиазм что-то с этим сделать — перетерпеть, мол, проще. Все знают, что это он тот неудачник, который хватается за живот, как только в голове появляется очередное «а если».

Наверное, не то, за что следовало бы благодарить Бьякурана, но только его негласное покровительство позволяло его жизни не становиться еще труднее, чем она есть. К слову, а что именно настолько плохо?

— Хреново выглядишь, — подмечает Бьякуран, когда Шоичи наконец перестает тошнить, и он нетвердой походкой вышагивает из туалета. — Ты не болен, Шо-чан?

В его голосе слышится искреннее беспокойство и только оно, но отчего-то к горлу подступает новый ком тошноты. Тошнить больше нечем, так что хочется просто лечь и умереть, потому что лучше не становится, никак не хочет становиться.

— Я в порядке, — осипшим голосом давит Шоичи. Бьякуран стоит перед ним, опираясь спиной о стену и скрестив руки на груди. Он немного выше и выглядит куда здоровее, хоть и в меру помято, и сам себе Шоичи кажется немощным, который пришел за советом к мудрецу. «Хватит самоунижений! Научись себя уважать!» — сказала бы мать, но лучше бы ей никогда ни о чем из этого не знать.

— Давай проведу, — предлагает Бьякуран. Он умеет говорить так, что всегда понятно, что он хочет услышать. Сейчас ему можно сказать, что угодно. Почему-то ясно, как белый день: примет.

— Давай. Только не к тебе в комнату.

Шоичи выдавливает из себя виноватую улыбку, и Бьякуран улыбается шире:

— Разумеется.

Он и сам знает, не может не знать, не может такого быть, чтобы никто ему не говорил раньше. Его слишком много. Он не делает ничего особенного, но почему-то он становится главным событием, куда бы ни пришел и где бы ни оказался.

Он жжет сладкие благовония в своей комнате в общаге, хотя правила это запрещают. Ни разу не спалился, когда приходили с проверками, и умудрился не впутаться ни в одну разборку с недовольными по этому поводу.

Во многих вопросах этому человеку всегда сопутствовала непонятная удача.

Он выращивает растения, которые почему-то никогда не умирают, хотя, когда бы Шоичи ни заходил и на сколько бы ни оставался, не уделяет им особого внимания. Больше всего он любит цветы. Шоичи чихает, а Бьякуран только смеется — нравится ему.

«Подарю тебе парочку, как подрастут, — обещает он, если замечает заинтересованный взгляд. — Как только пойму, что нужно делать, чтобы они не умирали так часто».

Шоичи не очень любит цветы, но это почему-то кажется важным.

В комнате Бьякурана светло. Светло вообще везде, где он появляется, такое уж у него свойство. Светло, и пахнет сладко, и сам он приносит расслабление и счастье своей непонятной уверенностью в том, что все в любом случае будет хорошо.

Возможно, это Шоичи и не нравится. Возможно, этим Бьякуран ему и не нравится. Такой светлый. Такой спокойный. Такой идеальный. Наверняка он не сидит в обнимку с унитазом от очередного приступа тревоги, в причины которой лучше даже не пытаться лезть — она становится только хуже, если попытаться залезть ей под корень. От нее гниет разум и сама душа — а Бьякуран похож на воплощение чистоты. Воплощение самоконтроля.

Он идеален. Даже его недостатки — это его достоинства. С ним никогда не скучно, но с ним постоянно хочется соответствовать. Чему-то. Кому-то. Лучше не пытаться копать глубже.

Зато ему нравится обсуждать «Чойс». За это ему можно простить многое. Даже эту чертову идеальность.

***

— Ты странный в последние дни, — беззаботно заявляет Бьякуран, развалившись у Шоичи на кровати. Закинул руки за голову и ноги скрестил. Чья это комната вообще?

— Тебе не надо было на пары?

— Забей, — Бьякуран даже не переводит взгляд с потолка, на который таращится уже какое-то время. — Сегодня нет ничего важного.

Пропускать так-то нельзя ничего, но интуиция у Бьякурана во все времена была хорошей, так что на него можно смело положиться, если он говорит, что ничего важного сегодня нет.

— Ой, подожди, — он резко переводит взгляд на самого Шоичи, и его тошнит только больше от невинности его взгляда. Как будто специально играет настолько убедительно, что аж переигрывает.

Бьякуран смотрит ему прямо в глаза, и Шоичи становится страшно, настолько страшно, что он в панике не может контролировать себя и падает на колени. Хочется кричать, но это просто нелепо: давай, закричи в собственной комнате и при собственном же друге. Не хватало же еще только, чтобы и он решил свалить из твоей жизни подальше.

— Тебя ждут приятные новости, — улыбаясь до ушей и глядя прямо в глаза, сообщает Бьякуран, и его становится так много, он занимает так много пространства, хотя он не двигается с места и не предпринимает ничего особенного. — Что? Думал, тебя это порадует.

Шоичи хочет спросить, откуда он знает. Шоичи хочет спросить, что вообще происходит. Бьякуран улыбается так лучезарно, как улыбаются убийцы, когда яд, подсыпанный в обед самому заклятому врагу, сработал.

***

— В этом и проблема! — восклицает Бьякуран, воодушевленно наматывая круги по своей комнате. Туда-сюда. Туда-сюда. — Мне кажется, я близок, как никогда. Но. Чего-то не хватает, и я не могу понять, чего, и меня это бесит. Понимаешь?

Он заглядывает в глаза Шоичи с такой честностью и наивностью, что ему невозможно не ответить и вовсе ничего. Почему-то хочется злиться. Что произошло?

— Прости, — тихонько произносит Шоичи, утомленно потирая лоб. — Я внезапно забыл, о чем мы говорили.

— Звучит как отвратительная отмаза не продолжать.

— Прости. Я правда забыл.

— Это нормально, — разводит руками Бьякуран. — Сегодня же тот самый день, да?

Реальность рассыпается мелкими осколками прямо на глазах.

***

— Что-то не так, — говорит Шоичи, утягивая друга за руку подальше от чужих ушей. На свежий воздух, прочь от вечерних огней в окнах. Когда только успели зажечься?

— Шо-чан? — осторожно спрашивает Бьякуран, но не противится. Идет, куда ведут. Игра или искреннее удивление, сейчас разобрать невозможно, но почему-то кажется, что он должен знать об этом. Это кажется важным. Как что-то, о чем думаешь: «Я обязательно это запомню».

— Мне надо кое-что тебе сказать.

Здесь они встретились сегодня. Или вчера. Или когда это было? Сейчас здесь нет никого. Общежитие закроется чуть позже, но на улице уже слишком холодно, чтобы торчать подолгу без повода. Здесь не подслушают. Здесь все будет хорошо. Это кажется правильным.

— Это так романтично, — тянет Бьякуран. Он даже куртку не накинул — так и стоит на промозглом ветру в своей рваной футболке. — Не заболею, не волнуйся.

Его глаза холодные, цвет уж такой. Он близко, и это кажется важным: почему-то по всем органам чувств бьется, что больше такого шанса сказать — что-то — не выйдет. Больше никогда не будет возможности подобраться так близко.

А почему его, собственно, так волнует эта самая необходимость подобраться ближе, почему неизбежность не пугает, а подстегивает к действию, заставляет спешить, как будто есть что-то еще более весомое кроме неизбежности времени и будущего?

— Я… — начинает Шоичи, переминаясь с ноги на ногу. Ему холодно, но не слишком сильно. Просто некуда себя деть. Хочется чем-то занять и на бесконечное множество долей секунды оттягивать то, что можно при иных обстоятельствах и не успеть. — Я чувствую себя странно.

Бьякуран смеется, картинно упираясь руками в бока.

— А я подумал! — смеется он. — Не пугай меня так больше.

Это несправедливо, хотя и очевидно, почему ему хочется так думать: Шоичи никогда не бывает на сто процентов хорошо. Но он же не глуп, просто не может быть, иначе они бы и не стали общаться вовсе.

— Нет, это не то, — спешно поправляет он, хотя чувствует себя при этом, как ребенок, который оправдывается за неловкий поступок.

Осенние звезды тусклые. Они появляются редко — тучи становятся куда более частыми гостями в последние дни — и светят неярко. Возможно, оттого они и кажутся куда более важными. Доля магии в мире, где нет магии. Невольно начинаешь думать о судьбе и прочих неприятных вещах. Это неприятно, но, если отбросить эмоции в сторону, становится очевидно: это запомнится. Это никуда не исчезнет.

За спиной поднимается промозглый ветер, и нечастые деревья недовольно, но покорно склоняют голову перед ним.

Бьякуран выглядит неестественно, словно не принадлежит этому месту. Справедливости ради, невозможно представить, а какому, собственно, месту он может принадлежать, чтобы вписаться туда. Слишком счастливый. Слишком непринужденный. Слишком идеальный.

Слишком спокойный, чтобы с ним было по-настоящему спокойно.

— Я не знаю, как это описать, — Шоичи опускает голову, решая говорить, как скажется.

— Ты всегда объяснял лучше меня.

— Нет, это… — как же сложно подбирать слова. — Я не уверен, что вчера было вчера.

Бьякуран молчит. Откуда-то издали доносятся отголоски очередной шумной вечеринки (это ненадолго, скоро всех разгонят — справедливо, что все стараются урвать столько веселья, сколько получается). Ветер треплет его волосы. Душу терзает смятение. Что-то не так, но что именно, понять невозможно.

Бьякуран Джессо редко выдает свои настоящие эмоции. Проще всего, конечно, предположить, что их у него и вовсе нет. Или что он настолько боится раскрывать их, что прячется за счастливой маской. Не то чтобы Шоичи хорошо разбирался в людях, но тут, он уверен, случай совершенно другой.

— Это должно было случиться, — как-то потерянно изрекает он. Так говорят люди, которые хотят что-то сказать, но не могут сформулировать ничего конкретного. Поддержать чем-то, но не утруждать себя поиском каких-то более личных слов.

— Ладно, — отмахивается Шоичи, — не думай об этом. Я просто немного устал.

— Нет уж, — странный огонек зажигается в светлых и, казалось бы, бесчувственных глазах. — Если уж взялся путешествовать во времени, будь добр — отвечай за последствия.

Я тоже не понимаю, что происходит.

Но я точно знаю, что виноват в этом ты.

Паника!

***

Самый лютый страх накрывает в самый неподходящий момент.

Они выпили — немного, Бьякуран еще знатно прошутился на тему того, как Шоичи быстро развозит, невинная он душа. Имеют право: наконец-то закончена игра, над которой они честно страдали каждую скучную пару в каждом семестре и которую честно не забросили даже под гнетом академических обязанностей и необходимости зарабатывать деньги. Проект не коммерческий — просто хотелось, чтобы у идеи было какое-то воплощение.

Они слушали музыку — Бьякуран в очередной раз хвалит музыкальный вкус Шоичи, а он и рад. Похороненная мечта не переставала быть мечтой ни на секунду.

— Да ты не понимаешь! — заходился в объяснениях Шоичи, жестикулируя руками и доставая из общего срача своей комнаты журнал со своими записями. — Все куда хуже, чем я предполагал! Взгляни, вот.

В песне, играющей через динамик ноутбука, начинается припев, и устоять перед желанием подтанцевать просто невозможно. Пусть сам разбирается, говорил же вроде, что понимает его закорючки.

— У тебя есть доказательства? — внезапно серьезно спрашивает Бьякуран, внимательно вчитываясь в заметки. Видит что-то, что видеть не хочет? Настолько скептически относится? Устал и пытается сосредоточиться на беспорядочных записях? Не время питать тревогу, которая отступила буквально на шаг назад, нет времени думать об этом.

— Поэтому и сообщаю, — Шоичи поднимает указательный палец. — В этом и проблема!

Он сначала говорит, а потом думает:

— Мне кажется, я близок, как никогда. Но. Чего-то не хватает, и я не могу понять, чего, и меня это бесит. Понимаешь?

Бьякуран не умеет кричать. Он никогда не кричит. Медленно оседает на землю, схватившись за голову. Боль, должно быть, невыносимая, и он складывается в клубочек в тщетной попытке хоть как-то унять внезапный приступ.

До последней страницы незамысловатого журнала он так и не успевает долистать.

«Он важнее всего, поскольку, похоже, единственный понимает, что происходит, когда я сам не понимаю уже ничего», — стирается за ненадобностью.

Некоторые страшные, даже самые страшные события не настолько страшны. Ожидание куда неприятнее. Неизвестность куда мучительнее. Он не останется в жизни навсегда — это простое осознание не оставляло разум Шоичи ни секунды с тех пор, как они познакомились.

Он никогда и не был там в полной мере.

Но как же не хочется его терять.

***

Запретный плод сладок.

Пахнет благовониями — Бьякуран часто жаловался, что большинство пахнет мылом, так что с недавних пор берет только ванильные. Ему подходит.

Окна закрыты. «У меня аллергия на свет», — стабильно раз в неделю шутит кто-то из них.

На самом деле, они оба по-своему наивны.

Если свет не будет заливать комнату полностью, это будет казаться куда более важным.

Это чувство сложно описать. Реальность ускользает от понимания, как вода ускользает сквозь пальцы, но почему-то, если не будет так много света, если останется какая-то загадочность, если останется какая-то недосказанность — почему-то кажется, что это отпечатается в голове очень ярким воспоминанием.

— Эгоист, — улыбается Бьякуран, по традиции лениво развалившись на кровати. На этот раз он не один. — Ты больше будешь любить воспоминание, нежели любишь этот момент.

— С чего ты взял? — Шоичи смотрит ему прямо в глаза, смотрит сверху вниз, и это удивительное ощущение, вызывающие не тревогу, но трепет.

— Мне надо кое-что тебе сказать.

У него нет поводов сомневаться в себе. Нет поводов думать, что что-то пойдет не так, как он думает. Может перескакивать с мысли на мысль, сколько захочет. Реакции не последует.

— Но не сейчас, — нарочно тихо шепчет он и подается вперед.

Он носит рваные и неряшливые вещи, но от него пахнет кондиционером для одежды. Ему нравится производить хорошее впечатление — ему нравится быть хорошим впечатлением. Целуется он мягко, словно знает, насколько хрупкое ощущение реальности происходящего. Он улыбается. Так улыбаются охотники, заполучившие свою добычу.

Но он не жесток.

Не так, как обычно.

Он водит кончиками пальцев по позвоночнику, пытаясь успокоить тревогу, что до конца не утихает никогда.

Он обхватывает ладонями лицо и заставляет смотреть себе в глаза — ничего страшного, как оказывается, в этом нет, но все тело прошибает острое чувство важности происходящего.

— Я вообще-то не особенно люблю, когда ко мне прикасаются, — хмыкает Бьякуран. — Считай, тебе повезло.

Может, это просто стандартное гипертрофированное желание додумывать вещи, но Шоичи кажется, что смысл этих слов глубже, чем может показаться на первый взгляд.

Он чувствует себя наглым, чувствует себя сломанным, чувствует себя так хорошо, как не чувствовал никогда раньше, убирая за ухо непослушные белые пряди и целуя в висок. Сердце щемит и терзает от невыносимого чувства, которое нет смысла объяснять, потому что все равно ничего не выйдет.

— Врешь, — на удивление, уверенно констатирует Шоичи.

Это не может повториться.

Не в том смысле, что события больше так не сложатся (а как они, к слову, и сложились?)

Вчера ли было вчера? Вот из той же оперы.

— Вру, — широко улыбается Бьякуран, прикрыв глаза. Даже так он выглядит не глупо, а красиво. Способен ли этот человек вообще выглядеть глупо? — Я вообще никогда не терплю прикосновений к себе.

Он не дергается, позволяя задрать на себе растянутую и разорванную на плечах кофту.

***

— Мне надо кое-что тебе сказать, — вторит Бьякуран запыхавшемуся и раскрасневшемуся Шоичи, словно зная, что он сейчас, что губка, впитает любую информацию, которую ему попытаются донести.

Не то чтобы Шоичи так уж хотел его слушать прямо сейчас, но ладно. Старый друг ни в какие времена не отличался особой тактичностью и уважением чужого личного пространства.

Он закрывает глаза.

Он делает глубокий вдох.

— Говори.

Вышло куда более уверенно, чем он ожидал.

Бьякуран впивается в волосы на его затылке, притягивая к себе ближе. Шепчет прямо на ухо, специально обжигая дыханием:

— Всему свое время, Шо-чан. Даже нам с тобой.

Шоичи вскакивает. Глаза его распахнуты в ужасе.

Бьякуран загнанно смеется:

— Расслабься.

И говорит:

— Конечно, я все знал с самого начала.

И говорит:

— Иди сюда.

Шоичи наклоняется к нему снова, не смея ослушаться. Тело сводит привычным страхом последствий неподчинения, хотя он не должен испытывать это здесь и сейчас.

Бьякуран говорит, и говорит он вещи, которые не должен говорить ни здесь, ни сейчас, ни когда-либо, ни где-либо вообще, и целует с таким упоением, словно…

Словно и сам боится, что в погоне за бесконечным знанием потеряет это незначительное. Словно и сам не уверен, что запомнит то, что сам себе пообещал запомнить.

Взъерошил рыжие вихры у своего лица. Поцеловал вспотевший лоб. Заботливо подал очки — знает, пусть ему никогда и не говорили, что без них еще неспокойнее. Мягкое осеннее солнце едва пробивается сквозь занавески, нехотя освещая что-то, что, по идее, должно быть скрыто даже от него.

Это настолько жестоко, что хочется рыдать. Но Шоичи не станет.

Он не сможет сообщить другим версиям себя о том, что смог узнать, о том, что смог найти. Даже если бы и мог, Бьякуран сделал бы все, чтобы у него ничего не вышло.

Шоичи ненавидит надеяться. Ненавидит уповать на лучшее. Ненавидит ждать, не зная, стоит ли ожидание того вообще.

— Пора взрослеть, — наигранно-нежно гладит его по спине Бьякуран. — Никто не может знать наверняка, что случится дальше.

Это был единственный раз, когда Шоичи ударил его по лицу. Бьякуран тогда засмеялся — и обнял так крепко, что сдержать слезы стало практически невозможно.

***

Мигрени заканчиваются в тот самый момент, когда удается разобрать последнее воспоминание.

Чувство неописуемое: помнить что-то, чего никогда не было. Быть кем-то, кем за долю секунды отвык быть.

Закономерная судьба ублюдков с синдромом бога: помни все, что ты натворил.

Это жестоко, думает Бьякуран, в панике перевязывая раны на запястьях. Он не помнит, как они появились. Он помнит, как уничтожил больше миров, чем есть звезд в галактике, чем есть звезд во всех галактиках.

Он помнит что-то, что никогда не случится.

Цветы на подоконнике колышутся от дуновения ночного ветра сквозь открытое окно. Пепел от потухшего ванильного благовония рассыпается с подставки на пол.

Кого ни спроси, все говорят, что все в нем какое-то приторное. Отполированное. Манерное. «От добра добра не ищут», учат родители своих детей на примере таких, как он.

«Привет. Мне надо кое-что тебе сказать».

Экран телефона освещает сообщение.