По ком звонит колокол

Старый друг, давно не виделись! К сожалению, сегодня не моя смена — у стойки Витя, ты его наверняка видел. У меня сегодня не лучший день для забавных историй. Почему? Памятный он, приятель. Понимаю, я с виду на тридцать едва тяну, но ты ведь знаешь, что это не так. Такие, как я, не стареют, мы духи, помнишь? И живём мы намного дольше людей, ведь нам потом проводить их души в наш мир. И мы ничего не забываем. Просто не можем, такова уж наша природа.

Каково это? Я сказал бы, что везде есть свои преимущества. Это довольно удобно, ведь если ты помнишь, что что-то было, то это что-то точно было, но когда в твоей памяти остаются воспоминания всех людей, которых ты оберегал и оберегаешь, становится тяжело. Особенно если помнишь нечто ужасное, вроде войны. Конечно, не каждый человек с таким справляется, но мы ведь не совсем люди. Правда, наша сила не всегда помогает пережить все кошмары истории. Я, вот, до сих пор сожжённые деревни вижу, едва глаза закрою. И крики погибших всё ещё слышу.

Я, помнится, рассказывал, где застал тридцать девятый и как его провёл. Самое страшное началось потом, в сорок первом. Помнишь Вильгельма? Да, того добряка с печальным взглядом. Первые два года мы были бок о бок, в оккупированной Польше. Он рассказал мне о наступлении на Союз. В середине июня мы разминулись, у каждого теперь была своя цель. Вильгельм отправился на запад, чтобы помогать сопротивлению внутри самой Германии, я — на восток, чтобы сохранить своих людей.

Удивлён? Слушай, приятель, я могу долго ругать коммунистов — да хотя бы за отрицание существования подобных мне! — но это власть, а Хранителям она не важнее остальных людей. Тем более, война — это не то время, когда уместны прошлые разногласия. Я шёл защищать свой дом и близких, как и миллионы людей по всему миру.

Ладно, пожалуй, хватит ходить вокруг да около, ты здесь не для пространных размышлений, да и… Это нужно озвучивать, чтобы люди тоже помнили.

Не думал, как Витя и остальные согласились здесь работать? Всё же это не обычный кафе-бар, тут кроме людей и мифические существа бывают, а ты по себе знаешь, что встреча с ними — не самое приятное событие. Для живых людей, правда. Теперь догадываешься? Я собрал тех, кто умер во время той войны, но пожелал остаться здесь. У каждого из них своя история, по-своему трагичная. В этот раз расскажу только про Витю, извини. Мне… Тяжело возвращаться к воспоминаниям о нашем знакомстве.

Этот парень родился и жил в посёлке Затишье, на юге нынешней Беларуси. Шёл август, когда туда заявились немцы. Они сразу установили свои правила: Красная армия отступала, и защищать людей было некому. Я только опомнился от событий на границе, едва на ногах стоял. Ещё одна проблема, если ты Хранитель, — каждая война для тебя начинается с такой боли, будто горишь заживо. Но со временем можно привыкнуть и не к такому.

Первую неделю никого в Затишье не убивали, хотя такие угрозы начались сразу. Люди боялись, не понимали, что делать и как дальше быть. Витька в том году девятый класс закончил — ещё совсем юнцом был, понимаешь? Попробуй представить его эмоции, когда парень впервые чужих солдат увидел, ещё и настроенных отнюдь не мирно. И это ведь было только началом…

Каким был Витя тогда? Не от мира сего, если говорить с позиции человека. Молчаливый он, сам себе на уме, сидит тихо в дальнем уголке и что-то решает, если возможность есть. Он не был лентяем, совсем нет: помогал, когда просили, но не стремился к работе руками. Позже рассказывал мне, что хотел стать учёным. Такие ребята, стоит сказать, очень тонко чувствуют мир и неосознанно тянутся к его скрытой стороне, а эта самая скрытая сторона временами отвечает им. Это и помогло нам найти друг друга.

Витя в тот день помогал матери по хозяйству. Первым меня заметил не он, а Шарик, домашний пёс. Их дом стоял на самом краю посёлка, почти у леса, а забор там был невысокий — через такой легко перепрыгнуть, особенно для собаки. Животные чувствуют наше присутствие намного лучше людей, вот Шарик меня и заметил. Подбежал, облаял, даже попытался укусить, но затих, едва подбежал сам Витя. «Я не с ними, парень, — сказал тогда я. — Я хочу помочь».

Да, он мне поверил не сразу, но я быстро нашёл общий язык и с Витей, и с его окружением. Мы собирались вечерами в домах на окраине, я рассказывал всякое: когда о своём прошлом, когда о нынешних событиях. Днём я перемещался по фронту, проводил погибших в мир духов, не давал им потеряться, а ночью скитался по захваченным городам, наблюдал за местными и немцами. Искал в себе силы на что-то большее. Знаешь, мой друг, в такие времена ведь важно сохранять веру людей, но ещё важнее — действовать.

Пока я медлил, Витя и его приятели в Затишье собрали целый подпольный отряд, не дававший немцам спокойно жить. То агитационные листовки ночью расклеят, то несколько винтовок унесут и спрячут так, что только сами и найдут, — деятельные ребята, словом. Пару раз мы устраивали диверсии сообща. Я отвлекал солдат, пока остальные проворачивали задуманное. Здесь можно пошутить, что когда Хранитель не знает, что делать, на помощь ему приходит в первую очередь молодое поколение. О, ты прав, я гордился ими, в особенности Витей!

Пожалуй, здесь стоит упомянуть ещё кое-кого. Нам помогала учительница из местной школы, Настасья. Молодая девушка, едва из института выпустилась и первый год отработала. Она вела химию до войны, а потом стала разведчицей и, кстати говоря, самой старшей в отряде, если не считать меня. Знаешь, бывают такие люди, которым так и хочется поверить, что бы они ни говорили? Вот Настасья была из них.

О ней много разных слухов ходило, далеко не самых приятных. Говорили, мол, с полицаями спуталась, и старались стороной обходить. Отчасти так и было: к сожалению для Настасьи, одним из полицаев стал её жених. Впрочем, это сыграло на руку и нашему отряду, потому что днём Настасья разыгрывала поддерживающую немцев, а вечером рассказывала нам всё, что узнала. К тому же, если было нужно, Настасья настойчиво звала жениха на свидание и не принимала отказов, так что тому приходилось соглашаться. А обойти одного полицая проще, чем двух, верно?

Очень смелая девушка была, согласен. Настасью любили в нашем отряде и как учителя, и как подругу, Витя и вовсе считал её своей сестрой. Было ли что-то между нами? Помню-помню, я сам себя называл дамским угодником, но это было раньше, намного раньше. Мы часто общались, делились воспоминаниями о мирной жизни; она рассказала мне, как собиралась выйти замуж за своего любимого, как чувствовала себя преданной после его поступка… Я мог только посочувствовать: хоронить живого человека, продавшего свою честь, ещё паршивее, чем мирно усопшего. Позже Настасья сама застрелила своего несостоявшегося мужа и скрылась. Я видел её ещё несколько раз с другими отрядами, орудовавшими в окрестностях.

Но это был всё ещё сорок первый, тогда счастье не длилось долго. После очередного дня я вернулся в Затишье, но обнаружил только пепелище. Немцы сожгли посёлок за укрытие подпольщиков, а отрядовцев казнили. В овраге к югу от посёлка лежали тела всей десятки. Не знаю, сколько я там простоял, всматриваясь в их побледневшие лица, но отвлёк меня знакомый оклик. Это был Витя. Он остался один, остальные исчезли. Нет, не обрели вечный покой, я бы почувствовал это. Их кто-то забрал, и Витя не собирался уходить, бросив своих друзей. Я не горел желанием брать себе ученика, особенно в такое опасное время, но не хотел оставлять эту историю незаконченной. Мёртвым нужен покой, и помогать его обрести — моя обязанность. Тем более, когда я знал их при жизни.

С той войны мы не расходимся. Может, ты прав, приятель, и я правда воспринимаю Витю как сына. Не стану с тобой спорить: этот парень мне близок. Жаль, правда, что свела нас такая большая трагедия.