Они делили одну на троих любовь — нежную, сильную, как воздух необходимую всем им. Они курили одну на троих сигарету — передавали её друг другу, либо выдыхали едкий табачный дым в поцелуи. Они спали в одной большой трёхспальной кровати — лежали, обнимаясь, переплетая пальцы.
За окном шумел сильный дождь, капли с громким стуком ударяли по стеклу, а ветер так и норовился сломать ветви дерева, растущего неподалёку. В доме же, несмотря на непогоду, царил покой и уют. Маргарита лежала на груди Воланда, обняв одной рукой Мастера. Тёмные распущенные волосы её словно растекались по чужому торсу и слегка щекотали; ночная шёлковая сорочка задралась, но никого из них это совершенно не волновало и не смущало.
— Мессир, могу я задать вопрос? — спросила женщина, водя кончиком пальца по груди дьявола, не прикрытой рубашкой, и как будто вырисовывая на ней узоры.
— Хоть тысячу, моя королева, — кивнул тот, улыбнувшись, и провёл ладонью по её спине.
— Даже глупый, личный и странный?..
— Даже самый глупый, личный и странный.
Она замолчала ненадолго, будто колебалась, а затем, неуверенно подняв взгляд, тихо спросила:
— Мессир... А каково это было — падать?..
На пару секунд вся комната погрузилась в какую-то неестественную, пугающую тишину. Воланд замер. А потом внезапно и резко дёрнулся, сел на кровати, сбросив Маргариту со своей груди, чем даже напугал её и Мастера, который от неожиданности приподнялся на локтях, глядя на дьявола. Небьющееся сердце провалилось куда-то, дыхание сбилось и участилось слишком сильно. Страх. Он чувствовал какой-то непрекращающийся, животный страх. Точно так же, как тогда.
* * *
Тогда он совсем не ожидал момента, когда земля под ногами разойдётся в стороны, раскрывая под собой пропасть, у которой, кажется, не было дна. Либо же оно было так хорошо скрыто кромешной тьмой. Белокурый юноша, будто бы сотканный из самого света, судорожно озирался по сторонам, пытаясь понять, что происходит. Он бросил последний взор на чужой засвеченный, строгий — до бешеной дрожи, до горьких слёз — лик впереди и потянулся к нему:
— Отец!.. — только и успел крикнуть мальчишка, хотя криком это было трудно назвать — настолько это вышло сдавленно и тихо. А потом...
А потом белоснежные, украшенные по краям золотом, ранее совершенно невесомые крылья за спиной стали такими тяжёлыми, что, казалось, вот-вот оторвутся. Но они не оторвались. Они потянули его за собой вниз — в ту самую бездонную яму, разверзнувшуюся под ним. И как бы ещё-не-дьявол не старался махать ими, как бы не тянулся тонкой юношеской рукой вперёд, всё было тщетно. Люцифер падал. И падал стремительно. Нет... Этого не может быть!.. Точно, не может! Ему сейчас всё это просто снится! Но он скоро проснётся, и!..
Послышался запах горелого. И почти сразу же всё тело прошибло резкой, жгучей болью. Юноша вскрикнул, метаясь, попытался посмотреть назад — на собственные крылья, пылающие каким-то чёрным огнём, который быстро перекинулся с одних крыльев на спину, на белоснежные одежды, которые тут же начинали пылать, но не сгорали до конца, а лишь начинали прилипать к коже, даря нестерпимую боль.
— Отец, прошу!.. — снова крикнул Люцифер, пытаясь дотянуться рукой вверх — до света, но даже если его и слышали там, то ни за что бы не помогли.
Он всё же смог развернуться и схватить рукой собственное крыло в надежде потушить его или хоть немного уменьшить боль, однако единственное, чего он добился — так это обжёг собственную ладонь, на которой тут же появились чёрные, страшные разводы ожога.
В следующий момент боль юноша почувствовал уже на своём лице — это горели мелкие перья на щеках. Они мгновенно обугливались и начинали больше походить на змеиную чешую. Мальчишка попытался вырвать их, однако это почему-то не получилось: чешуи будто были теперь приклеены к щекам.
Дальше... Вскрикнув, он внезапно почувствовал, как рвётся кожа на лбу, а в местах разрыва начинает не только болеть, но и ужасно сильно чесаться. Трясущимися руками Люцифер даже не сразу смог дотронуться до ран — настолько он был дезориентирован — но когда же это получилось... Он понял, что это проступили уродливые козлиные рога, которые быстро вытягивались и загибались назад.
Точно такая же боль появилась в пояснице, и уже в следующий момент из разорвавшейся кожи показался и вытянулся хвост — как и щёки, он был покрыт чёрной чешуёй, а на конце его был острый треугольник.
Всё-ещё-не-дьяволу казалось, что он сорвал голос и что кричать теперь не может — а может лишь шипеть и издавать какие-то низкие утробные звуки; казалось, что он падает уже целую вечность, а дна у пропасти всё никак нет; казалось, что хуже быть уже просто не может — ибо куда хуже, когда он уже стал таким чудовищем? — однако в следующую секунду почувствовал боль в руках. Кости в них ломались, вытягивались неестественным образом, белоснежная ранее кожа совсем обуглилась и почернела, а ногти выросли и сильно заострились.
В завершение этого кошмара Люцифер почувствовал гадкое жжение в глазу. В попытках же облегчить своё состояние хоть немного, он потянулся когтистой конечностью к своему лицу. Случайно ли, специально ли — он, кажется, и сам не знал — однако уже через секунду он насквозь проткнул глазное яблоко когтем, несколькими пальцами проникая внутрь глазницы. Наружу тут же плеснула горячая тёмная жидкость с металлическим запахом, которая потекла по щекам и рукам. Только вот жжение совсем не ушло, и, напротив, сделалось даже сильнее. Это было последней каплей: он заревел, точно смертельно раненный зверь. Казалось, он терял не только ангельскую сущность сейчас, но даже и рассудок.
И вот наконец показалось дно бездны. Теперь-уже-дьявол с оглушительным звуком доломанных чёрных крыльев приземлился на потрескавшуюся землю, на какое-то время, по всей видимости, потеряв сознание. Открыв глаза, он понял, что не может пошевелиться. Всё тело ужасно жгло-трещало-болело. Даже дышать было больно, в груди всё будто было переломано, перемолото. Из глаза больше не текло — кровь запеклась и залепила чернотой пустую глазницу. Так бывший ангел лежал, почти не дыша, распластавшись на сухой земле, глядя единственным здоровым глазом, что теперь, правда, блестел странным, болезненным жёлтым светом, вверх — туда, где едва виднелось бледное пятнышко света. Спустя некоторое время он, превозмогая себя, слегка повернул голову — нужно было хотя бы осмотреться. Но даже такое небольшое движение принесло адскую боль, и из горла юноши вырвался то ли рык, то ли стон, а сам он зажмурился. Немного придя в себя, он всё же открыл глаза. Вокруг была лишь пустота и темнота, только в некоторых трещинах в земле была заметна искрящаяся лава. Он подумал, что, быть может, хоть что-нибудь ещё есть в другом месте, и потому, терпя невыносимую боль, попытался встать. Но крылья (если таковыми их ещё можно было назвать), казалось, стали даже тяжелее, чем во время самого падения, а потому, едва поднявшись на подгибающихся ногах, он вновь упал, на этот раз на колени. Тогда дьявол вновь громко закричал, зарыдал навзрыд, обхватил когтистыми лапами собственные плечи, впиваясь в них когтями, раздирая их в мясо, накрыл самого себя остатками сломанных крыльев, с которых опадали последние несгоревшие перья, что мгновенно заменялись змеиными чешуями, хвостом до боли обвил собственные ноги. Его било крупной дрожью. Физическая боль была невыносима, нестерпима, и всё равно не могла перекрыть собой моральную. И никто, совсем никто не мог помочь ему.
* * *
Воланд пришёл в себя, когда чужие нежные руки дотронулись его, мягко обняли со спины. Он почувствовал слабое жжение на щеках. Слёзы? Он прикоснулся к собственному лицу. Действительно, это были они. Сатана даже усмехнулся — он не помнил, когда вообще последний раз плакал. Это было так непривычно и... Глупо.
— Мессир...
Мужской голос заставил его выйти из размышлений и обернуться. Его любовники сидели рядом и смотрели так обеспокоенно и пронзительно, что у Воланда защемило в груди. Мастер нежно сжимал его ладони в своих, а Марго обнимала дьявола, прильнув щекой к его плечу.
— Мессир, простите... — тихо произнесла женщина, не поднимая взгляда, но обняв любовника крепче. — Я не должна была спрашивать...
— Вы ведь не знали, — покачал головой тот и улыбнулся ласково, но уставше. — Не вините себя, моя королева.
Повисло неловкое, однако недолгое молчание, которое нарушил сам Воланд.
— Я ведь так и не ответил на сам вопрос, да? — это прозвучало несколько потерянно. Сатана снова замолчал, а потом начал быстро, почти на одном дыхании:
— Это было... Страшно. Обидно. Очень... Больно. Даже не столь физически, хотя и физическая боль была просто ужасна. Меня... Некому было защитить. И я... — но он не договорил, чувствуя, как снова начинает трясти, а к горлу подступает горький противный ком слёз. Сам дьявол сейчас был настолько уязвим, что сердце у обоих его любимых людей разрывалось.
— Мессир, — тихо обратился к нему Мастер, нежно обхватив лицо любовника обеими ладонями и поглядев в разные глаза, полные слёз и надежды. — Вас некому было спасти и защитить тогда, но теперь у Вас есть мы. Мы всегда будем рядом, мы не бросим Вас ни за что.
— И мы будем следовать за Вами, куда бы то ни было. Мы так любим Вас, — закончила мысль мужа Маргарита, аккуратно поглаживая их мессира по голове.
Эти двое говорили так ласково, касались так мягко, что Воланд не выдержал: по бледным щекам с новой силой покатились жгучие слёзы, а сам он стал целовать своих людей поочерёдно, и поцелуи его чувствовались одновременно страстными, нежными и какими-то болезненными. Те целовали в ответ, крепко обнимали, прижимались так близко, будто хотели забрать на себя хоть часть той боли, что испытывал дьявол, и заменить эту боль своей бесконечной-вечной любовью. И Воланд спустя несколько тысячелетий наконец смог почувствовать тот самый покой, который подарил и своим возлюбленным. Одна на троих любовь смогла стать для него исцелением от мучившей его веками адской боли.