Из костра вылетали искры целыми стаями, как рой насекомых. Мгновение вспышки перед угасанием в темноте. Пахло дымом и ночью.
Человек подчинил себе огонь, чтоб было тепло и была еда. Огонь от божеств, в этом нет сомнений. Но сейчас, усмирённый людьми огонь согревал божество.
— Мясо будешь? — прозвучало совсем рядом. Такое инородное, даже резануло по слуху. Иногда казалось, что этот голос звучит из другого мира. Неправильного мира.
Но этот мир уже давно вклинился в реальность Тейвата, в реальность Куникудзуши и вцепился ядовитыми клыками в холку.
— Не буду.
— Как знаешь, но рано или поздно поесть придётся, — Дайнслейф с охотой откусил от поджаренной птичьей ноги шмат жестковатого прикоптившегося мяса. Отвратительно.
Есть — отвратительно, дышать — отвратительно, спать — терпимо, потому что для Куникудзуши привычно, но в перспективе, когда его совершенная форма, его скрывающаяся за коконом слепящая глаза форма, будет готова, и сон станет рудиментом.
А ещё пропадёт потребность в тепле. И огонь будет восприниматься обыденно. В него можно будет уверенно шагнуть и выйти невредимым, не прикоптившись, как кусок птичьего мяса.
Ночь выдалась звёздная и свежая, очередной сноп искр будто смешался с высокими звёздами в далёком небе. Луна кокетливо показалась в пол-лица и, сщурив по-лисьи глаз, смотрела на Куникудзуши.
Куникудзуши захотелось взять эту несовершенную, половинчатую тарелку и разбить, разбить, разбить.
— Ты стал более нервным, — отметил Дайнслейф, это был не его голос в голове Куникудзуши, эьо точно говорил он, отряхивая руки после птичьего мяса, — И откуда столько желания губить то, что для твоего же народа красиво?
Не дожидаясь ответа, он ушёл, прихватив с собой ведро.
Куникудзуши съёжился.
Дайнслейф вернулся через минуту с ведром, наполненным водой, склонившись к костру, он безжалостно залил его водой. Огонь зашипел от боли.
Огонь никогда не умел говорить громко, кричать, это от него все кричали: от счастья, от страха от боли, но он сам был тишайшим, шепчущим трескучим шёпотом что-то тайное. И даже умирая он только шипел, будто пытаясь прошептать побыстрее, побыстрее и погромче тайны прежде чем настигнет небытие. Куникудзуши сразу обдало ветром, он невольно сжался, но постарался сделать это неброско, незаметно, медленно, пытаясь не выдать себя треском шарниров и стуком челюсти.
— И откуда в тебе желание губить то, что никак не мешает? — буркнул он, поднимаясь и обхватывая себя руками, пытаясь удержать тепло в районе груди.
Он очень хотел бы, чтоб живое тепло поселилось в нём огоньком, свечой, ядром всей сущности.
На плечи опустилась тяжёлая ткань, Дайнслейф как-то повертел его, чтоб полностью Куникудзуши укутать. И это в гробовой тишине. В эту ночь даже цикады не пели. Куникудзуши, конечно, мог бы что-то ответить, но «Спасибо» этот проходимец не заслужил.
Хотя во рту и в горле было чувство, что отблагодарить следовало бы. Так учил Нива ещё несмышлённого, глупого, как целый свет и бессмысленного, как целый свет, Кабукимоно. «За чужую услугу всегда благодари.»
Кажется, так он говорил, уже и не упомнить. Глупый был человек, как и все люди. Но и по-своему умный, понявший свою жизнь. Над этим воспоминаниями, над образом из этих воспоминаний не получалось насмехаться, но и гордиться, восторгаться им тоже не получалось.
— Пойдём? — спросил Дайнслейф.
— Даже спать не будешь?
— Если пойдём сейчас, то к утру выйдем к постоялому двору. Там отдохнём несколько дней и пойдём дальше.
Дайн проверил ещё раз, удалось ли затушить подарок божеств людям, окинув кострище взглядом, которого лучше опасаться. От такого взгляда костёр и без воды бы затух. Куникудзуши поплёлся в тишине за ним. Холмистый подлесок закончился побережьем. У воды ветра было больше, Куникудзуши укутался плотнее, закрыв почти всё лицо, только глаза торчали и светились в темноте.
У воды всегда можно поймать угрей, крабов. Куникудзуши едва успел переступить через полуобъеденную подгнившую рыбу. Видимо, какая-то кошка сегодня поживилась, но не доела. Это, так или иначе, ненадолго. Вороны или лисы быстро с падалью закончат. Все эти животные… Беззаботные, потому и счастливее людей. Они тупые, да, но их тупость их жизнь облегчает. А люди, эх… пытаются складывать камни друг на друга, плести интриги, создавать историю. Жалко. Никому не подвластно то, к чему высокомерно подсознательно стремится каждый человек. И божественная природа вещей, подобно медузе, лишь кажется переливающимся весёленьким корабликом на солнышке, который так легко схватить рукой и погладить, а, главное, так хочется, так манит. Но последствия у этого…
Куникудзуши выбил из равновесия скрипучий стон в ста метрах от него.
— Он вообще не смотрел, куда прёт!? — Куникудзуши сорвался на бег. Громовая сакура, как сошла с ума, била не переставая, в одну точку. Это даже нельзя описать словом «била», она просто проводила энергию электро. И та проходила аккурат через пальцы Дайна в его правую руку.
Его тело сводило судорогами ежесекундно, у него подгибались колени, с губ потекла кровь — видимо он прикусил язык или щёки, левой рукой он держался за запястье правой, пока разряды электричества вонзались в тело. Зрелище было даже… красивое. Ну по крайней мере, интересное. Но для Куникудзуши так вообще захватывающе. Беспомощность человека перед стихией, которую он привык держать под контролем всегда.
Но почему-то Куникудзуши, оказавшись вблизи, схватил за правую руку, пытаясь вытеснить Дайнслейфа из цепи, пнул ногой туда, куда энергии сакуры не хватило бы достать. Он остался стоять под деревом и несколько разрядов прошло через него. Будь у него электро сердце бога — и это была бы просто щекотка. Но он ощутил… необычно, сакуры не бывают настолько аномально наэлектризованными.
Он поспешил отойти, но ногам было тяжеловато. Да, именно тяжеловато. Всё же электричество… ощущалось. И отчего-то в левой руке стало больно.
Дайнслейф лежал на песке, тяжело дыша. Куникудзуши в нос ударил запах жжёного мяса. Он опустился на колени рядом.
— Ты как? — шёпотом спросил он. Голубые глаза с белками, налившимися кровью медленно переползли на лицо Куникудзуши, но взгляд был расфокусированный. Дайн поправил левой рукой волосы, открывая лицо и прошевелил губами слово.
Куникудзуши не поверил самому себе. Точно ли это было то слово?
— Чего? — Куникудзуши наклонился почти вплотную.
—…. Принеси воды…
— Какая непозволительная наглость, — Куникудзуши вскочил на ноги, подбросив песок. — Ладно, жди здесь, сейчас найду пресную.
Река была неподалёку, Куникудзуши налил полную флягу и вернулся. Дайн чуть приподнялся и облокотился на каменный утёс. Рука у него ходила ходуном. Воду выпил за два глотка. Дальше затих.
Куникудзуши сел рядом. Ему было даже неловко. Он никогда ничего ни для кого не делал, спасительного. И никогда не слышал слова.
— Я и, — вкрадчиво начал Куникудзуши, — не знал, что ты такой хороший проводник. Тебя б с руками оторвал какой-нибудь мастер по электро элементу.
Дайн глухо усмехнулся. Неясно из вежливости или нет.
У Куникудзуши стала ныть рука. Он раздражённо потёр её, снова принюхиваясь. Всё ещё горелое. И как Дайн не завопил только? А если б Куникудзуши не услышал с такого расстояния?
Он чувствовал себя вымотанно. Его тут по состоянию чужого здоровья превратили в божество на побегушках, позорище. Следовало бы это припомнить, когда в следующий раз подпадёт случай высказать все претензии касаемо неблагоприятности этого путешествия. Оставалось надеяться, что это будет скоро, пока чувство не смазалось и не забылось. Сейчас возмущаться было бессмысленно, Дайн всё так же смотрел расфокусированно перед собой. Ладно, пусть отдыхает, у него в жилах кровь точно неверную форму приняла от разряда током, тут нужно время.
Куникудзуши устало откинул голову на утёс. В плаще оставалось ещё немного тепла и Куникудзуши попытался удержать его на уровне груди.
Он приоткрыл глаза от того, что его потряхивало. Сначала он увидел землю, потом чужие ноги, чужое плечо. Он что, у Дайна на спине едет? Комфортно, самое то для божества, конечно. Мир тонул в утренней заре, красная полоса горизонта делала красным и море, но, отдаляясь от горизонта, оно становилось сине-фиолетовым и отражало последние звёзды на небе и не успевшую скрыться половинку лунного диска.
Куникудзуши хотел сказать что-то, но Дайн начал первым:
— Не говори ничего. Ты тоже чуть пострадал, пока геройствовал. Но это можно подлатать.
Куникудзуши взглянул на задравшийся рукав на левой руке. По предплечью к кисти шла длинная глубокая трещина. Его снова склонило в сон, он лёг на плечо Дайна и прошевелил одними губами:
— Спасибо.
Ветви древа были изломаны и не один раз. Порой это было забавой людей, порой забавой природы, можно сказать, что всё это было забавой судьбы. Ветви дерева уже не разрастались, а стояли засохшими, но заботливая рука, что накрыла собой шрамы древа однажды, решила, что древу можно подарить новые ветви.