Когда дверь открывается, Барок в первую очередь видит газету – четыре полосы, желтая бумага и смазанные из-за плохой печати фотографии. Все удовольствие дурных слухов за ничтожный пенс.
К сожалению, привычная в последнее время картина.
– Доброе утро, лорд ван Зикс, – голос спрятанного за страницами Казумы звучит глухо.
– Доброе, – отзывается Барок скептически.
Тот, не отрываясь от чтения, снимает кепку и закидывает ее на крючок вешалки. Барок уверен, что тот что-нибудь уронит: или кепку, или вешалку, или себя самого. Но нет, он определенно недооценивает меткость своего ученика.
– Советую вам отдавать предпочтение вечерним газетам – у них не хватает времени нафантазировать черте чего в своих новостных сводках, – на самом деле Барок бы посоветовал Казуме перейти на более «приличные» издания, если бы он не уже – его заинтересованность общественно-политической жизнью радует.
Оттого такое искренне увлечение низкопробными газетами Барока настораживает. Пусть бы там печатали эти… «истории с продолжением», они иногда занимательны. Но внутри – только «утки», настолько очевидные, что даже нет необходимости помечать их «N.T.».
– Зато утренние можно читать в омнибусе, – Казума пожимает плечами. – Вечером у меня абсолютно не варит голова.
– Но сейчас вы уже в прокуратуре, – прозрачнее намека Барок не придумает, останется только прямо сказать: «Уберите это с моих глаз».
Казума все-таки отрывается от газеты: сложив со скрипящим шуршанием тонкую бумагу в четыре раза, кладет ее на стол. Видимо, так она и промаячит до конца рабочего дня перед глазами. Почему бы не отправить ее сразу в урну или камин?
– Наше вчерашнее слушание произвело впечатление, – только Барок возвращается к записям, как Казума вновь его отвлекает.
Еще не хватало завести об этом разговор!
– Вам нравится подобная… известность? Не думал, что вы тщеславны, – Барок фыркает.
– Просто нахожу это забавным.
– И что же они там наплели такого… «забавного»? – слово на языке ощущается чуждым. «Забавное» - легкая комедия в театре, сказанная вовремя шутка, безобидный курьез. Но никак не бездарная писанина тиражом в сотни тысяч экземпляров.
Казума выразительно прокашливается и декламирует (наизусть! Видимо, настолько впечатляюще, что въелось в голову):
– «Лорд Барок ван Зикс стоит за спиной молодого японца, как Дьявол, высматривающий невинные души. Сегодня они не упустили свою жертву, и беднягу увели из зала суда в наручниках».
Барок абсолютно уверен, что в статье не упоминалось, что «бедняга» прирезал двоих подельников и прохожую, оказавшуюся не в то время и не в том месте. Впрочем, информация – всегда такая. Выборочная и фрагментированная – важны только куски, подтверждающие мысль. А недостающее все равно никто искать не будет. Такая тактика, что грустно, и в суде работает.
– Ничего нового я не услышал – все возможные словесные изыски они исчерпали еще на первом году… работы Жнеца, – Барок старается говорить ровно, словно о пустяке, но это, как слона в комнате не замечать. Гиблое дело.
– Вы когда-нибудь пробовали подать в суд на клевету? Тем более сейчас у вас есть все основания, – действительно, формально Барок не Жнец, и уж тем более не «Дьявол» (от мысли, что доказывать придется еще и это, внутри начинает робко клокотать смех; Барок его обрывает) и никогда им не был. Но кому это теперь докажешь? Да и надо ли?
Спустя год после выхода из-под стражи, Барок так и не перестает быть «жнецом Бейли». Честно говоря, даже если бы его прекратили так называть, все равно бы не перестал – так прочно навязанный образ устроился в голове не только любого лондонского обывателя, но и в собственной. Без него будто бы и Барока нет.
– Боюсь спросить, почему вы решили задать этот вопрос.
– Из праздного любопытства. Удовлетворите его? – и проскальзывает в этой фразе что-то на грани непристойного – Барок только тяжело вздыхает. А Казума смеется.
Невыносимый.
– Решение, касаемо того, порочит журналист кого-то или нет, тоже принимают присяжные. А я… определенно не пользуюсь симпатией у людей.
«Каков старший, таков и младший», – Барок пытается не вслушиваться в уличный шепот, но что-то в его мыслях задерживается. Клинт взирает с портрета с ангельским спокойствием (хотя он определенно где-то в аду); Барок ему немного завидует.
– Думаю, им стоить промыть глаза.
– Была бы моя воля, я бы отказался от любого внимания к себе.
– Была бы ваша воля, вы бы заперлись в своем поместье и носу не казали оттуда.
Барок не отвечает. Абсолютно невыносимый. Особенно в своей правоте – пришел с дрянной газетой и перелопатил всю душу.
Разговор остается незавершенным, а на следующее утро оказывается еще и бессмысленным – Казума вновь притаскивает в кабинет газету. Забавно же.
Впрочем, цепляется он не только за журналистские россказни.
– …Особенно мне нравится часть про «черные колдунства». Как описано! «Ваши кровавые инсинуации рано или поздно будут наказаны – не человеком, так Богом»…
Казума явно переигрывает: в голосе едкой злобы больше, чем возвышенного пафоса, предполагаемого письмом. Барок его не винит – он тоже приходил в ярость от подобных сообщений. Правда, это было больше десяти лет назад. Сейчас осталась только тусклая тошнота.
Дочитав, Казума помахивает конвертом и, перед тем как выбросить его в камин, отдирает печать – один раз она знатно надымила, пока плавилась в огне. Видимо, кто-то купил самый дешевый сургуч и, надо сказать, неплохо им подгадил – хоть и не словами, как запланировал изначально. Проветривать кабинет пришлось долго.
Слыша, как Казума вскрывает следующий конверт, Барок не удерживается от вопроса.
– Как вам не надоедает это читать? Содержание письма ясно по первому абзацу. Здорово экономит время.
– Но это так уморительно, – смеха из уст Казумы Барок не слышит, только плохо скрытый сарказм. Сказать бы, чтобы перестал душу себе (и Бароку заодно) трепать, но не поймет же. Шишки набиваются всегда свои, а Казума в этом упорен и чертовски успешен. Талантливый человек талантлив во всем. – Как вы разбирались с почтой раньше?
– Игнорировал. И вам советую.
Опыт в игнорировании у Барока солидный, больше, чем судебный. Долго учился – но все же смог. Суд над Стронгхартом выбил почву из-под ног, но не настолько, чтобы не удержать равновесия.
«Да, я уважал брата».
«Да, я ни в чем его не подозревал».
«Да, я полностью признаю его вину».
Возвращаться к бумагам тяжело.
Казума выбрасывает последний на сегодня конверт – огонь с радостным шипением принимает подношение.
– Газеты тоже сожгите.
– Там им и место, согласен, – Казума пожимает плечами.
…На следующий день он покупает новый выпуск.
Судебный воздух наполнен напряжением. Даже после завершения заседания оно накапливается под высоким потолком, нависает над сиденьями присяжных и обычных, обуреваемых праздным любопытством граждан. Слышится свист работающей гильотины и скрип натянутой веревки, хотя до ближайшей тюрьмы – не один десяток километров.
На улице Барок вдыхает свободнее – но не полной грудью. Не посреди шумной улицы.
– Свежие новости! – мимо пробегает мальчишка, неся кипу газет, которая больше него самого раза в два. Логично ли продавать новости там, где они появляются? Наверное, в Олд Бейли никто и не заинтересован в…
– Дай-ка одну, – Асоги выуживает из кармана монету.
…Никто, кроме него.
– Да, сэр! Ой!.. – сначала мальчишка обращает внимания на Казуму, потом – на Барока, и неясно, кого он боится больше. Или в ком больше заинтересован – глаза сверкают любопытством, и бежать распространять газеты дальше он не спешит.
– Спасибо, – Казума улыбается, выхватывая газету. Мальчишка все-таки убегает. Барок на реакцию сил в себе не находит – только провожает взглядом сверкающие пятки. Обувь у него совсем разваливается.
Мысль эта почему-то заедает в голове неисправной пластинкой, шуршащей противно, как дешевая бумага. С чего бы?..
А, точно, Казума листает рядом пресловутую газету.
– Вычитали ли что-нибудь? – черт знает, зачем интересуется.
– К сожалению, сегодня не радуют интересными… образами, – расстроен он или рад – не понять. Барок дальше не расспрашивает, и так уже от этих газет с ума сходит.
Как их только можно читать и не злиться на глупость человеческую?
***
Темный лондонский переулок далек от центра города, солнца и благополучия. Пахнет сыростью и безысходностью, и хочется поскорее уйти: по меньшей мере подальше от кровавого пятна на земле, по большей – в теплый кабинет. Сегодня на улице особенно зябко, плащ совсем не греет.
Однако погодные неудобства не мешают ни Бароку, ни Казуме рассмотреть место преступления со всей скрупулезностью. Осведомленность – залог успеха на суде, а ее качество можно поручить себе и только себе. Сегодня проделанной работой Барок доволен, и собирается в прокуратуру, уверенный, что для выстраивания линии обвинения знают они достаточно.
Уход их без внимания не остается (как и любое другое совершенное ими действие).
– О, Жнец со своей собачкой валят наконец, – услышанная мимолетом фраза разом сметает и разлившееся в груди довольство, и предвкушение неторопливой работы в кабинете. Никаких действий Барок предпринять не успевает.
Все происходит быстро.
Рука тянется к висящей на боку шпаге. Шаг вперед – выпад. Сапог шлепает звонко по луже, грязные капли орошают край брюк. Шуршит куртка, натягивается ткань рукава. Лезвие рассекает воздух, молнией сверкнув в свете ламп.
И тишина.
Когда Казума начал покупать те газеты, Барок еще не был уверен, но сейчас убедился полностью: тот читает их, чтобы привыкнуть. К каждому возможному слову, к каждой сказанной мерзости и каждому пожеланию сдохнуть в ближайшей канаве. Он сам так делал, и в какой-то момент понял, что настолько пресытился чужой желчью, что сам стал ей плеваться.
Любая чаша наполняется до краев. У Казумы она казалась бездонной, но все-таки пошла трещинной. И никакие его «забавно» и «уморительно» не помогли.
В груди распухает волнение – ни рукой двинуть, ни шаг сделать в сторону Казумы не выходит. Спина того напряжена, как натянутая струна – кажется вот-вот лопнет. А следом терпение. Потом – вены на шее незадачливого бобби.
Барок прикрывает глаза на секунду. Продолжение и так неприглядной сцены рисуется слишком ярко.
– Эй, вы не хотите своего щен… – шпага хищно дергается к шее ближе. Какая глупость – игнорировать человека, тыкающего тебе в горло сталью.
– Я прекрасно знаю английский и пойму ваши извинения, – но не факт, что примет. На самом деле происходящее – вполне закономерно. Не следует давать волю своему длинному языку, когда заблагорассудится. Правда, после такого выпада со стороны Казумы вряд ли они затихнут...
…но, возможно, перестанут быть настолько откровенными. В самом оптимистичном раскладе, конечно.
– Мистер Асоги, если хотите вызвать его на дуэль – кидайте перчатку, – бобби бросает на Барока затравленный взгляд. Просит помощи? Много чести. Тем более единственный, за кого Барок волнуется – это Казума. Волнуется – и надеется на благоразумие. А сказать ему прекратить прямо, значит публично надеть на Асоги ошейник.
Такого Бароку он не простит.
Что с собаками, что с японцами у него совсем не задается.
Кажется, проходит вечность. А потом Казума медленно убирает шпагу. Лезвие, раздразненное, елозит по ножнам. Угрожает. Взгляд у Казумы тоже острый – никакого оружия не надо.
– Советую вам впредь следить за словами, – Казума разворачивается и уходит. Быстро. Не сбегает, нет, но шаг широкий и резкий – не такой, как у победителя. Конечно, он им и не является и себя так наверняка не чувствует, но показывать этого не стоит. Впрочем, вряд ли горе-полицейский это подметил – он стоит неестественно прямо, будто его действительно нанизали на клинок, как на шпажку.
Казума, конечно, не победитель, но бобби – проигравший без всяких «но».
Хмыкнув, Барок следует за Асоги. Тот успел уйти довольно далеко и все еще не сбавляет шаг. Хочет до прокуратуры добраться пешком, видимо.
– Я был не сдержан, – выпаливает, как только Барок его догоняет. В голосе – ни капли сожаления. Констатация факта.
– Зато вы показали зубы, – Барок удивляется собственному спокойствию. Ему бы рвать и метать, потому что сцена – некрасивая, неприятная, имеющая потенциал для долгоиграющих последствий. Но испуганное выражение лица того бобби греет. – Правда, стоит быть готовым к тому, что завтра все будут говорить, с какой злобой вы кинулись на несчастного офицера.
– Начинаю думать, что дуэль – не такая уж и плохая идея, – напряженные до этого плечи Казумы опускаются.
– Но…
– Но нельзя вызвать на дуэль каждого злословца. Я знаю, что вы скажете, – мимо проезжает омнибус, и Казума широко и раздраженно взмахивает рукой – сразу ясно, что не просто так. – И я более чем понимаю смысл этих слов.
Внутри омнибуса уже кто-то сидит, и Казума сразу же лезет на крышу. Барок с ним солидарен: ему не хочется греть уши случайных попутчиков.
– Дело не только в «злословцах» и прочих бестактных проходимцах, – хотя не будь их, многие проблемы испарились бы.
Казума снимает кепку – ветер дует не слабый, легко сорвет. Черные пряди падают на лицо – убирать он их не спешит. Взгляд совсем тяжелеет.
– На выходки аристократии закрывают глаза, но все реже и реже. Меньше власти – меньше возможностей. Простых же горожан судят как за убийство. Или за нарушение общественного порядка. А вы…
– А я японец, знаю. Меня и без суда с удовольствием вздернут на виселице, – ухмылка у Казумы кривая и болезненная. Барок бы хотел сказать, что это неправда, и есть справедливый суд… только он сам в нем разочаровался годы назад.
– Думаю, в Англии все-таки найдется парочка добросовестных прокуроров, – в рамках количества пальцев на одной ладони; Барок не тешит себя большими надеждами.
– Вы бы судили меня? – это такой завуалированный комплимент?
– Если бы я допустил ваше участие в дуэли, то я бы снял с себя все полномочия и ушел из суда навсегда.
– Но это же не ваше преступление.
– У меня не задавалось с японцами в суде, сами знаете, – почти шутка, – поэтому предпочту избежать.
– Будем надеяться на наше общее благоразумие, – Казума почти смеется, свистяще вдыхая воздух.
Барок согласно кивает.
Осадок от разговора остается. Хочется сказать что-то ободряющее – но с откровенностями у них не ладится, выходит колко, криво и бестолково. Но попытаться же стоит?
– Я так никого и не вызвал на дуэль, хотя мне и в глаза говорили, что я убийца. Немного… жалею о подобном благоразумии, – правда жалеет – список отвратительных, бестактных, озлобленных и просто не знающих границ мерзавцев рос в геометрической прогрессии из года в год за последние уже-больше-десяти-лет. – Я ваш поступок одобрять не должен и не одобряю, но… чувствую некоторое удовлетворение.
– …Поражаюсь вашей стойкости.
– А я поражаюсь вашему умению быть в благостном расположении духа. Буду честен, я искренне думал, что вы не видите ничего такого в чтении… не самых приятных вещей.
Казума улыбается – на этот раз довольно искренне. Насколько Барок может судить.
***
– Вы были правы – слухи пошли, – в руках у Казумы буднично лежит газета. У Барока дергается уголок губы. – «Пес сорвался с цепи!»? Еще более очевидного заголовка не придумаешь!
Барок не отвечает. Медленно встает из-за стола, выдергивает газету у того из рук и бросает в камин. Огонь мгновенно сжирает тонкую бумагу.
– Я вас понял.
– Вот уж надеюсь.