Ты мое все, слышишь?

Нет, значит, не слышишь.

Я не буду кричать,

Я не буду… молиться.

Ведь ты…

Ты никогда меня не увидишь,

Не узнаешь,

Моя любовь — это дурость,

Чувства — это ошибка,

Действия — это зависимость,

Мне искренне жаль — я не могу принести тебе пользу,

Ведь все, что я могу,

Это замереть и смотреть вперед,

Пялясь в желтую стену,

Желтый успокаивает…

Но лишь на мгновение,

Мгновение,

Где этот сломанный разум

Представляет тебя —

Мою мечту.

Несбыточную,

Нереальную,

Из другой вселенной,

Из другой галактики,

Из другой жизни…

Я не помню, откуда это пришло ко мне,

Но я страдаю.

Сильно.

Мне больно,

Милый…

      Горький омыватель течёт по стеклам.

      И линзы… Линзы сверкают ярко. Нереальным голубым светом.

      Твои — мои, это так неважно. Мы рядом, но не вместе. Ты далеко, у тебя слишком много проблем этого мира, той планеты, где ты находишься, и они заставляют твою искру страдать, разрывая крепкую душу на части. Где ты готов положить всё, свой актив и будущее, на алтарь этого проклятого вечностью мира, который только ткни — и в эфир завьется золотая ржа. Такая же яркая и ядовитая, которую пускают в глаза народу власть держащие, сильные этого, не твоего, мира. Такую, которую ты искренне ненавидишь, но вынужден глотать, давиться, отплевываясь исцарапанными воздуховодами в твоей броне от этого ядовитого смрада. Где взгляды — лезвия режут тебя по живому. Скрипя, сдирают последние краски. Но ты стоишь им назло.

      Сильный. Статный. Несломленный.

      Смотришь прямо, вещая мудрость в массы, которая будет заштрихована и замазана перед публикой. Отшлифована так, что едва кто узнает, что ты пытался до них донести.

      Раскрыть их слепые, но зрячие глаза? Нет.

      Они лишь становились злее, сильнее. Их много, а ты один. И те, ради кого ты сражался… Что толку, ведь ты тянул всё это на своих крыльях. Всегда с ними, для них, для дома, и всегда один… Сражался ради тех, кто никогда не узнает, как больно, горько и тяжко было тебе.

      И я влюблена? Взбудоражена твоим отражением.

      Отражением того, кого им удалось сломать, но кто так и не был сломлен.

      К чёрту суффиксы, падежи и лживые маски. Я люблю тебя, Шоквейв.

***

      Мне не интересны слухи и предположения. Если отбросить кодекс и навязанные мне мысли, то можно свободно вздохнуть. Так, гул вентсистем отзывается где-то в топливном приемнике — горле. Сладкий вздох воздуха, который есть здесь. Это другой воздух! Не тот, что там. Немного тяжелый, немного сладкий и металлически-горький, с оседающей пылью разрушенного мира, с городами, вбитыми в землю, в материнский металл, разрушающими основы планеты. Где по ветру вьется ржавчина — тень чьей-то памяти…

      Надежда.

      Если отбросить чужие желания, кем-то придуманные правила, забыть о недозаконе нашей — твоей родины, то я, не задумываясь, сделаю шаг.

      Один.

      Второй.

      Третий.

      Мне нет дела до красно-синего. Он не важен. Больше нет, хотя потом… «Потом!» — мечтательно тяну глифы в своем странном и раздробленном разуме — «От него будет столько проблем!»

      Мысль с нездоровым возбуждением заканчивается, но я иду дальше. Петляя между тысячами слепцов, которые его никогда не узнают.

      Шаг.

      Один.

      Два, и еще один шаг.

      Мне всё равно. Ноги несут вперед, педали трепетно ступают по железным оковам гиганта, который закован в металлические города и цепи мостов, раны его — кровоточащие моря и энергоновые реки, его сосуды.

      Я иду вперед, гонимая моментом. Попытки представить миг нашей встречи, когда ты обернешься ко мне.

      И тогда!

      Слежу за тобой, не давая себе потеряться в толпе. Это действие — скорее твое присутствие — мне необходимо. И когда я теряю твой фиолетовый корпус в ней же, я готова взвыть раненым зверем.

      Я потеряла тебя, любимый, раз и навсегда…

***

      Я помню желтые стены, которые когда-то говорили мне, что они успокаивают и помогают избавиться от раздражения. Они не позволяют нервничать, как простой белый цвет.

      Но стен не было.

      Были только высотные здания и толпа, которая готова была смыть меня своим нескончаемым потоком. Я не сразу поняла, где нахожусь и кто меня окружает. В тот момент я не задумывалась о том, что вообще происходит. Я помню только, как смыкались веки, связанные руки и тепло в сковавших меня путах.

      По правде говоря, я давно не чувствовала свои ноги.

      Сейчас же я стою на своих двоих и четко ощущаю, что стою вертикально! Стою сама, без чьей-либо помощи. Детский, невинный восторг обуял меня, окрыляя и даря счастье. Тогда я без задней мысли ощутила, что хоть и в дреме, хоть в странном сне, где в небо упирали золотые шпили, я живу.

      Эйфория прошла не скоро. Помня еще что-то от себя той, я вспомнила одно правило: если ты не знаешь, где ты и что тебе при этом делать, замри на месте и никуда не уходи, никого не ищи. Кто-нибудь да тебя найдет.

      С одной стороны, я понимала, что это глупо, ведь искать тех, кому я была бы нужна, не было смысла. Кто вообще будет меня искать, кроме санитаров? И я не могла покинуть стен палаты, не могла... С того дня, как отнялись ноги, как...

      На плечо легла чья-то ладонь, и тихий голос спросил: «Всё в порядке?» Я увидела белый халат, голубую оптику и красные цвета в броне смешались в цветастую кашу. А дальше... Дальше тьма и звон в ушах. Видимо, закончилось действие лекарства.