в горе и радости

В империи эту болезнь прозвали "Цербера", в честь ядовитого растения севера, где она впервые и была обнаружена. Магические болезни мало были распространенны — потому что сама магия встречалась людям настолько редко, что о ней едва ли помнили — но почти все они классифицировались как "особо опасные". Цербера даже среди них сверкала своей уникальностью.

Прогрессия данной болезни непредсказуема: вчера ты чувствуешь лишь небольшой зуд, а сегодня тебе уже вывернуло ногу и пытается вывернуть вторую. Цербера пыталась обращать своих носителей во что-то, но никто никогда не мог понять, во что, потому что человеческие кости не могли подчинится ее плану.

Хотя, чаще люди умирали просто во сне.

Джаст ненавидел читать статистику.

Болезнь настигла его в нежные двадцать: поломка на станции, перенасыщение и отравление, потеря сознания и, в последствии, руки — она была поражена всем, чем только можно, и конечно же, спустя пару дней на мед осмотре в нем нашли черную мерзость. Тогда волноваться было не о чем, на ранних этапах вообще никто никогда не волнуется.

Милое время было.

Джасту сейчас двадцать девять.

Заслужив свое почетное звание инвалида степени G, он возвращался домой после полуночи и работал до изнеможения над своими чертежами, потому что он был одним из лучших инженеров при дворце. Алфедов — его милый сосед, лучший друг и министр финансов по совместительству — молча приходил к нему в кабинет с кофе и сидел, ожидая, пока Джасту надоест и он наконец-то пойдет спать. А Джаст не уходил, потому что сегодня с ним снова обращались, как с фарфором, и это выбесило его так сильно, что он почти врезал человеку в лицо: благо, побоялся за и так больные костяшки. Он сломал уже три карандаша и открывал новую пачку, чувствуя дрожь в руках.

Джаст не был ни стеклянным, ни хрустальным, ни каким там блять ещё его представляют — Джаст был грубым кирпичом, увесистым и тяжёлым, который на протяжении вот уже как девяти лет пытаются разбить об стену.

Джаст ждёт своей смерти в темноте при моргании. Никогда не дожидался.

Он затерпел ложь о своем выздоровлении уже так много раз, что плюнул на лекарства и начал бухать, потому что только утопив себя в алкоголе он забывал, что мир ненавидит его.

В любом случае, на самом деле мир все ещё делал это, а потому его друзья-параноики со службы всегда пытались следить за ним, словно Джаст был непослушным ребенком или диким животным. Оба варианта были потрясающи — Джаст запретил себе о них думать более минуты.

С Алфедовым было просто. Просто до странного и бесконечно благодарного, потому что Алфедов, кажется, знал Джаста лучше, чем свои обязанности по работе — а Алфедов прочитал все справочники по своей работе по раза четыре. От скуки.

Алфедов позволял ему лечится своими методами в своих объемах, при этом не забывая использовать силу, чтобы оторвать Джаста от горлышка или уложить его в постель. Алфедов выслушивал его пьяный и трезвый — что намного страшнее — плач, давая ему ту долю жалости, что ему нужна: хреново, брат, я знаю, но ты не инвалид, это я тоже знаю. Алфедов мог заставить его преодолеть боль, если это было необходимо. Просто потому что Джаст в любом случае умрет рано или поздно.

Зак таким не был.

Зак был мягкохарактерным, даже если делал вид, что это не так; Зак был неудачником, и все знали это, но ещё Зак был верующим, и это уже совсем другое. Зак уступал людям, когда не находил в себе силы возражать, и хохлился, когда эти самые силы вдруг в нем закипали — Джаст не может вспомнить ни единой ситуации, в которой обе этих реакции были бы уместны и привели бы к чему-то хорошему.

Зак не мог остановить Джаста, когда он пил — мог только словами просить остановится, что эффекта не возымало. Он также легко вливался в их мелкие попойки — Алфедов позволял себе целовать только пьяного Зака, потому что он не пытался сопротивляться из гордости и снимал маску, обнажая почти стертое временем клеймо. Джаст взял себе это на заметку.

В общем, за Заком самим нужен был глаз да глаз — потому ему поручали Джаста весьма редко, и то на короткие промежутки. Оттого и ужасно странна ситуация, когда Алфедов стаскивает со стола все свои бумажки и выскальзывает из квартиры с прощальным: "Приду ночью!" — очевидно предполагая, что в случае опасности Зак и Джаст спасать себя будут сами.

Мнда, его совсем сожрала работа. И оппозиция.

Джаст вздыхает, возвращая взгляд к чертежам — проект нового двигателя был совместным детищем двух горе-инжинеров, и совсем скоро он должен быть показан их великому императору, чтобы он оценил, стоит ли запускать его в производство. Данной хернёй они уже занимаются так долго, что сбились со счета заседаний их отдела, зато точно помнили, сколько раз отмазывали Зака от увольнения: целых шесть, что считалось практически новым рекордом.

Зак стучит карандашом, бормоча в маску расчёты и расписывая блокнот последовательностями формул и чисел. Джаст обратно берет линейку в руки, прикладывая ее к листку.

— Не думаешь, что давление будет слишком большим? — спрашивает он между делом, пока отчерчивает в верхнюю крышку; Зак поднимает на него взгляд, прерывая свои вычисления.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ну, в смысле-

Дальше слова не лезут.

Правую руку резко скручивает, от плеча до костяшек, и он шипит, сжимая ее другой рукой и тяжело вдыхая. Легкие тут же спирает, голову накрывает тяжестью: ах, ах, его любимые приступы, давненько не виделись. Он сжимает зубы до скрипа, вцепляется в себя ногтями, как по учебнику — краем сознания видит, как вскочил со стула Зак, но не слышит его, потому что мир теперь — банка с маслом.

Он выворачивает руку по часовой. Давит со всей силой, что есть, ищет необходимое место — в ушах бьётся сердце, а ещё тошнит до ужаса. Джаст стоически терпит.

Джаст уже много такого говна вытерпел.

Давай. Ну же, давай.

Он впихивает в себя ещё один вдох, и рука, наконец, щелкает, отпуская его бесконечным порывом облегчения и слабости.

В черепе звенит.

Джаст падает на стул — все его тело пробивает судорога. Он скукоживается, пытаясь ее хоть как-то прекратить.

В чем-то эта процедура похожа на вправление конечностей. От этого, правда, зрелище легче не становится.

Перед ним опускается стакан воды, и Джаст высасывает его одним глотком — мозолистые руки поднимают его из-за стола, и он даже не пытается сопротивляться. Сил больше ни на что нет — даже на жалобы о том, что с ним снова носятся как с инвалидом.

С руки снова гадость течет.

Тьфу, блять, полы снова мыть.

Зак тащит его в спальню и садит на кровать, тут же принимаясь обтирать поражённую часть. Джаст ждёт, пока он закончит, едва удерживаясь в положении сидя и не откидываясь назад. Он сосредотачивается на ощущениях: тряпка холодная, свет яркий; Зак теплый, одеяло темное. Зак вздыхает, почти всхлипывая — сил нет и на сострадание.

Его заматывают в новый комплект бинтов, и он наконец-то падает назад, тут же переворачиваясь на живот и устраивая щеку на подушке. Зак достает из под кровати бутылку — Джаст ему устало улыбается. Такое лекарство ему по вкусу.

— Что говорят врачи? — Зак стаскивает маску и делает первый глоток сам, и только после передает бутылку другу, падая рядом на кровать.

— Что мне становится хуже перед выздоровлением, — Джаст морщится, пытаясь совладать с пальцами и нормально обхватить предмет.

— И что, веришь им?

Джаст хмыкает.

— Пиздят как дышат.

Он делает глоток, и тут же кривится, вытирая губы.

— Ну и дрянь, опять от Душеньки?

Действительно, бутылка без опознавательных знаков — точно от их нового друга. Джаст ничего против Душеньки не имеет, и все таки, выбор в пойле у него был отстойным. Может, потому он и прикидывался непьющим.

— Сказал, последняя, — пожимает плечами Зак и забирает у Джаста алкоголь, смело отпивая, — Мне нравится. Эффект хороший.

Эффект действительно был хороший — Джаст уже чувствовал мягкое расслабление в теле и постепенно расплывался мягкой бессознательной лужей. Если затерпеть вкус, то, может, и неплохо.

— Все равно говно, — все таки сообщает он, — у Душеньки нет вкуса.

— Может, ему просто не приходилось выбирать.

Джаст переводит взгляд на Зака. Он выглядит слишком серьезно.

Он знает что-то — они с Аллом оба что-то знают про новенького в городе. А Джасту не говорят. Может, знают отдельно — а может, сами не осознают, что знают, а Джаст не знает. Он не переживает в любом случае, Душенька казался славным парнем, и все таки хотелось бы верить, что друзья с ним откровенны до конца.

Зак ложится рядом — плечом к плечу, снова передавая бутылку. Джаст ее принимает, входя в нужный ритм обмена и терпения. Комфортная тишина на некоторое время накрывает их, и даже чувствуется некая сонливость.

— Я почти уверен, — начинает Джаст, вспоминая прошлую тему разговора, — Что это приказ свыше — говорить мне, что все в порядке. Может, даже от Обси — нет, хуйня, от Диамкея, Диамкей на короткой ноге с докторами. В общем, хотят, чтобы я лучше работал и верил, что все в порядке.

Зак вздыхает.

— Это жестоко.

— А этот мир вообще жестокий, брат.

Тишина снова их обнимает. Джаст почти думает о том, чтобы уснуть вот так — с Заком под боком и ядом в желудке, больной и расслабленный. Остаться тут навсегда кажется прекрасной идеей. Он позволяет себе думать об этом.

— Знаешь, — вдруг говорит Зак, облизывая губы, — Я иногда не понимаю, как мы здесь оказались. Во дворе у короля, делая открытия и. . . Ну, знаешь. Вот это вот все.

Откровение не удивительно, но Джаст все равно глаза приоткрывает (когда он успел их закрыть?!) и щурится в потолок. Паутинка трещинок расплывается перед его взглядом.

— Я иногда не понимаю, что все это скоро закончится.

Зак привстает. У него лицо опять обеспокоенное и волнующееся, и он склоняется над Джастом, как принц над мертвой царевной, но у Джаста в мозг все же вдарил градус, и у него язык уже обмяк:

— Однажды я не проснусь, и я буду один, и всем вам придется тратить силы, чтобы забыть меня, и-

Зак целует его. Слова тают в горле, пока чужие пьянящие губы танцуют с его, неповоротливыми и обкусанными. Это не хороший поцелуй — Джаст знает, потому что с Заком здорово целоваться, а сейчас это так. Мягкое утешение.

— Прости, — шепчет Зак едва слышимо, — Я не могу.

Джаст вздыхает. Он знает, что Зак сам пытается забыть о факте смерти.

— У тебя есть время, приятель. Лучше поцелуй меня снова.

Зак исполняет.

Это даже горче, чем эта чертова выпивка.