Сближение

— Сасадзука-сан позвал меня в театр, — сообщает между делом новость лакомка.

— Ну и жук, — ворчит Канаэ, — Только что чуть не помер, а всё лезет.

— Ой, да брось. Сасдзука-сан так долго лежал в больнице, неудивительно, что ему хочется куда-то выбраться.

Ещё до своего самоубийственного по задумке исчезновения и плана мести Сасадзука-сан пару раз проявлял к Кацураги Яко весьма недвусмысленный интерес. Покупал цветы, пытался брать за руку, предлагал отпраздновать день рождения вдвоём в ресторане, а ещё подарил очень красивое — и весьма дорогое — платье. Хотя основное проявление было даже не в этом, а во взглядах, прикосновениях и нарушении дистанции.

Канаэ знает об этом — Яко сама ей рассказала. А потому видит в приглашении очеребной намек. Лакомке с ней готова поспорить, ко всему прочему, они всё ещё друзья и коллеги — у неё нет права отказать другу, что пролежал так долго в постели. Тем более, он всё ещё передвигаетя с трудом. Отпускать его одного весьма опасно.

— Ну-ну, — лицо подруги становится ещё хмурее. — Только не жалуйся потом, что он целоваться полез.

— Он этого не сделает!

— Уверена? Сама говоришь, что он “с приветом”. Вон что выкинул, — это Канаэ говорит про попытку убить Сикса. Яко не может тут спорить: сама проболталась, что у Эйши-сана, можно сказать, есть проблемы с головой, да и про месть, чуть не закончившуюся смертью, тоже в подробностях рассказала. Последнее время она вообще очень многое рассказывает подруге — слишком много нервотрёпки и её необходимо хоть кому-то выговориться.

Сасадзука-сан тяжелый, травмированный человек, Яко знает. Он полон исключительно добрых намереней к ней, но даже то, как он эти намерения выражает, вызывает смятение, а зачастую и испуг. Это волнует детектива, пробуждает в ей искреннее — и при этом абсолютно больное, как её личная мания, — желание помочь. Поэтому она ещё ни разу не прервала его флирт резко и откровенно, и потому хочет пойти в театр. Если у него и есть шанс начать жизнь сначала, откзааться от прошлого, ну или хотя бы побороть его влиние на настоящие и будущее, то этот момент наступает сейчас. Когда Сикс мёртв, Японии и всему миру ничего не угражает, а работы, которой можно забить время и мысли, в ближайшее время не предполагается. Если честно, Яко даже поцеловаться с ним готова, лишь бы вытащить его из бездны прошлого.

Последнего она, конечно, подруге не говорит. А то та и её примет за чокнутую. А вот остальное в общих чертах обрисовывает.

— Нельзя спасать всех подряд, Яко, — качает головой Канаэ, но затем всё же признает. — Но я понимаю тебя. Пожалуй, если у кого и хватит сил и терпения, то у тебя. Только не сгори сама, хорошо?

— Обещаю.

Яко клянётся искрене. Слишком многим людям она дорога, чтобы бросить всю жизнь на кого-то одного. И всё же она не может — хотя бы — не попытаться.

А потом на следующей неделе в четверг, вечером, они встречаются у входа в театр.

Яко, желая поднять мужчине настроение, надевает то самое платье — юбка карандашь чуть выше колена, объемные рукава-фонарики, открытые плечи и ключицы. Подчеркивает все её достоинства, сглаживает все недостатки. И не слишком откровенное для театра. Она даже добавляет немного макияжа — в основном блеск для губ вишнёвого цвета и чуть-чуть румян; на остальное у нее не хватает времени, и лакомке приходится в попыхах бежать до метро.

Когда она добирается до места, Сасадзука-сан уже ждёт её. Яко находит его чуть вдалеке от входа, с тростью и стоящего прислонившись к стене. Кругом нет скамеек, и Кацураги читает на мужском лице боль. Он всё ещё ходит в повязке-корсете, похожем на настоящий панцырь, и обычно не передвигается на большие растояния. О постоянной боли говорит и немного помятая одежда, и неаккуратно заправленные брюки; галстука нет вообще — Сасадзука-сан специально выбрал лёгкую льняную рубашку, чтобы она смотрелась хороше и без него.

— Сасадузка-сан, дорбый вечер! — Яко подбегает к нему, улылается и склоняется в неглубоком поклоне. — Не слишком долго ждали?

Она не спрашивает “Как ваше самочувствие?”, потому что знает — он ненавидит этот вопрос.

— Привет. Нет, не очень, — она не может понять, правда это или нет.

Эйши её не ждёт, тут же направляется к театру. Сейчас даже то самое платье не производит на него вречатление — всё это длится до того момента, пока он, наконец, не садится, чуть съехав вниз, чтобы не сгибать грудную клетку, и не переводит дух. Яко держится спокойно, старается не терять лица (даже при обили внимания со стороны других посетителей) и хранит молчание. Ждёт, пока боль отступит и Сасадзука-сан сам заговорит.

— Тебе очень идёт это платье, — вот первое, что он произносит, и Яко не удивлена.

— Спасибо! — она искрене улыбается и чуть поправляет волосы. Платье, и правда, красивое, она не может поспорить. — Я хотела побольше накраситься, но не успела.

— Тебе и так хорошо.

— Ой, прекратите, Сасадзука-сан, — она немного наигранно, как истиная японка, смеется и чуть ударяет его по руке. — Расскажите лучше, почему вы выбрали эту постановку?

— Когда не знаешь, чего хочется, лучше современного театра не придумаешь.

— Правда? Мне казалось, большинство относится к нему с подозрением. Вернее… хм, в общем, я видела мало фанатов.

— А я и не фанат. По классике всегда понятно, с какими чувствами ты выйдешь из зала. С современными постановками это не работает. Ты никогда не знаешь, чего ожидать. И никогда не угадаешь, понравится тебе или нет.

Яко улыбается. Это приятно. После того, как его любовный интерес к ней стал заметным, Сасадзука-сан стал открываться ей всё больше и больше. Оказывается, он обожает играть в бильярд, а ещё молодость провёл в азартных играх, любит теарт, а ещё — читать журналы, причем неважно, какие. Он не любит ни собак, ни кошек, оставаясь к ним абсолютно спокойным, но, возможно, завёл бы себе крысу. Ему нравится арабская и индийская кухня, а ещё он почти во все блюда кладёт вареную кукурузу. В детстве не любил смотреть по телевизору мультики и хорошо пинал мяч. В 8 лет решил, что будет работать продавцом в магазине — потому что ему нравилось перекладыватьв вещи с полки на полку и расставлять в правильном порядке, и этим решением вызвал у родителей шок. И ещё много маленьких деталей. О Яко теперь мужчина знает меньше, чем она о нём. Он отдавал истории о себе по кусочкам, аккуратно и бережно, и почти всегда смотрел при этом особым взглядом: “Вот, я даю тебе самое ценное, что у меня есть. То, что никому до тебя не давал.” Вот, что было в нём.

— Я редко бываю в театре. Так что, спасибо, что позвали! — Яко вытягивает ноги вперед, смотрит на свои колени. Они острые и болезненно красные. А чуть ниже, под коленной чашечкой — пара царапен от бритвы. Девочка тут же прячет ноги под стул.

— Если честно, я не читала Шекспира.

— Вы не проходили его по школьной программе?

— Проходили, но я ограничилась кратким содержанием. Был бы это роман, одна дело. А пьессы… Совсем не моё.

Сасадзука-сан вдруг погружается в раздумья, поднимает взгляд к потолку и роняет обратно, словно на него мгновенно сошло озарение.

— Наша учительница литературы отвечала за театральный кружок. Она не давала нам отдыху от всего, что хоть раз было поставленно на сцене.

— Жестоко…

— Пожалуйста. Тогда я тоже не любил театр и всё, что с ним связанно. А потом пару раз сходил с семьей и всё изменилось.

По залу проносится звон. Ласковый женский голос объявляет второй звонок.

— Посидим ещё или пойдём? — спрашивает лакомка.

— Пойдём. Я не так быстро хожу теперь.

Вдвоём они неспеша бредут к входу в зал. Капельдинер проверяет их билеты без очереди и предлагает свою помощь, чтобы пройти. Сасадзука-сан хмуро молчит, поэтому Яко самой приходится вежливо отказываться. Когда она поворачивается в сторону прохода, мужчина уже стоит посреди амфитеатра, рядом с их рядом. Яко приходится догонять его быстрым шагом.

— Куда вы умчались? Сасадзука-сан, если вам станет плохо или шов разойдётся, вас снова положат в больницу.

— Мне стало противно от его взгляда, — Эйши-сан отодвигает трость и протягивает руку. — Но здесь мне, похоже, нужна будет помощь.

Девочке требуется пара секунд, чтобы понять, что он имеет ввиду.

Вместе они садятся: все места у прохода раскупили заранее, поэтому Яко приходится идти по другому ряду, подставив руку мужчине через спинки стульев, пока он не дойдёт до своего места, а потом возвращаться назад и садиться рядом с ним. Пока она усаживается, пытаясь поудобнее пристроить свою сумочку, она нервно думает о том, что будет, если им придётся раз за разом вставать и пропускать других гостей. Ей остаётся лишь надееться, что люди сжалятся над ними и пройдут с другого прохода…

Эйши-сан, кажется, не думает об этом совершенно. Он вновь вытягивает ноги чуть вперед, под спинку кресла перед ним, аккуратно прислоняет трость к подлокотнику и с интересом разглядывает сцену. Вместо обычного занавеса с полотка свисают кроссовки: они связаны между собой шнурками и образуют длинные причёдливые верёвки. В конце концов, Яко тоже отвлекается на них и забываает о своём недавнем беспокойстве.

— Разве мы не пришли на Ромео и Джульетту?

— Да, Ромео и Джульетта.

— Это… не очень похоже, — Яко немного хмурит брови и уже думает высказать возмущение, как замечает, что Сасадзука-сан пристально рассматривает её лицо: отчего-то ему ужасно нравится, как она хмурится; и тут же возвращает своему лицу расслабленное выражение.

— Ладно, думаю, потом мы поймём, причем здесь кроссовки.

— Обязательно, — кивает мужчина, а сам не сводит глаз с её лица. Словно он пришёл смотреть не на представление, а исключительно на неё.

— Кхм, Сасадзука-сан? У меня что-то на лице?

— Только макиях, ничего более.

— Тогда, — Яко немного посмеивается, чтобы не звучать грубо, — прекращайте рассматривать меня, как картину.

Эйши в ответ чуть дергает уголком губ — жесть недовольства и сожаления. И всё же отводит взгляд, вместо этого смотрит на свою рубашку.

— Что на счёт меня? Я пытался выбрать что-то, что легко надеть, но и вид чтобы был приемлемый.

— Вам это удалось, — кивает девочка, а затем погружается в раздумья. — Мне кажется, это первый раз, когда я вижу вас не в костюме. Ну, не считая больничной пижамы.

— Да, пожалуй, — он пару раз поглаживает ткань. — За эти недели я успел отвыкнуть от пиджака и галстука. Даже не знаю, как вернусь в офис.

Яко позволяет себе негромкий смешок, а затем раздаётся третий звонок. Гости спешат в зал; пару раз их паре всё таки приходится встать, чтобы пропустить людей на их места, а вскоре суматоха утихает и начинает медленно гаснуть свет. В предвкушении чего-то необычного и нового, Кацураги немного нервно делает глубогий вдох. А на выдохе, когда в зале становится совсем темно, Сасадзука-сан аккуратно накрывает её руку своей.

Вечерний, уже почти ночной Токио похож и одновременно совершенно не похож на дневного себя. С одной стороны, это всё ещё столица Японии, один из самых безопасных городов в мире, с другой — огни ночной жизни, бурлящей, шумной и совсем не такой, как дневная, вселяют в улицы другой, с непривычки пугающий дух. Именно в такой город, душный и влажный, с опустившимся сумерками туманом, успевшем осесть на асфальте и стенах, Яко и Эйши выходят после спектакля. Они выходят одними из самых последних, неспешно, но весело. Яко бесконца болтает про постановку.

— Ладно, иногда их шутки были немного… м-м-м, слишком, но в остальном — мне так понравилось! — она чуть не спотыкается в дверях, но всё же сохраняет равновение и замолкает.

Свежий воздух после полного зала непривычен.

— Я бы сходила на что-то такое ещё раз!

— Не факт, что другая постановка будет такой же удачной, — качает головой Сасадзука-сан, но прячет улыбку в уголках губ. Держит её там недолго, а затем позволяет стать более явной, отразиться на его голосе и глазах. — Я рад, что тебе понравилось.

Они отходят от театра и останавливаются посреди улицы. Мужчина всей рукой опирается на трость, но присланиться к стене не выйдет — она вся мокрая от влаги. На улице уже не просто влажно, а мокро, и Яко кажется, что у неё текут румяна. Совсем скоро сезон дождей и Токио будет не узнать под стеной непрекращающегося ливня.

— И всё же, нам так и не объяснили, причем тут кроссовки.

— Ну, Ромео забрасывал их… куда-то?

— На провода, он бросил связанные кроссовки на провода. Только непонятно, как это связанно с убийством или смертью.

Яко погружается в недолгое размышление.

— Может, где-то в сети или каком-нибудь журнале есть интервью со сценаристом? Поищите на досуге.

— Обязательно.

— Главное, что был хеппи энд. Не люблю, когда в конце тоска и все умирают.

Да, этот вечер прошёл хорошо. Несмотря на все “но”.

Когда свет погас, Сасадзука-сан взял её за руку — если можно так сказать. Положил свою ладонь на её, просто положил, без переплетения пальцев и всего прочего. И Яко, мучаясь сомнениями, не пожалеет ли потом, позволила ему её оставить.

— Ого, уже десять часов! — наручные часы показывают уже пятнадцать минут одиннадцатого. — Сасадзука-сан, мне пора бежать домой! Я на метро, а вы как добрались?

— На такси.

— То-очно, — Яко кивает сама себе. Для инспектора добираться на общественном тренспорте сейчас — мука.

— Не волнуйся, я вызвал такси к пол одиннадцатому. Ты можешь пока идти.

Что ж, это хорошая идея, чтобы попращаться. Яко уже сказала, что торопиться, и их пути могут разойтись безболезненно. Никаких двухсмысленных жестов на прощание — большое везение для Яко. Но, в конце концов, Сасадзука-сан всё ещё с тростью и раной в груди. Девочка просто не может его оставить одного на полупустой улице.

— Ладно, я подожду такси.

— Ты же спешила? — поддевает её мужчина.

— И что? Пятнадцать минут погоды не сделают.

И они остаются стоять. Яко тратит это время на то, чтобы выпытать из инспектора ещё информации. В основном — о других спектаклях, которые ему понравились. Яко правда почти не бывала в театре — пару раз в кабуки и всё: чета Кацураги всегда предпочитала кино. И сейчас она чувствует себя так, словно открыла подарок-сюрприз.

Пока она щебечет о постановке, Сасадзука-сан не сводит с неё глаз. Всматривается в глаза, ловит движения губ, взмахи рук, и Яко в конце концов тушуется и смущенно поправляет волосы.

— Сасадзука-сан, ваш взгляд снова очень пристальный.

— Прости.

Девочка вздыхает и взвешивает все за и против, и в конце концов решается заговорить открыто:

— Сасадзука-сан… то, что я позволила вам взять себя за руку, не значит… Кхм, это ничего не значит.

— Вот как? — мужчина реагирует спокойно. Наклоняет голову и просто смотрит: только вместо растройства во взгляде — интерес.

— Я серьезно, — добавляет Яко и даже пытается нахмурить брови; получается не очень. — Сасадзука-сан, у нас ничего не получится.

— Ага.

— Я ценю вас как друга и коллегу, но ни о каких отношениях не может быть и речи.

— Точно так.

— А ещё… Да что вы со всем соглашаетесь?!

Яко кажется, что её дурят. Эйши-сан не меняется в лице, всё ещё смотрит также — хитро и с интересом. Почти насмешливо, но не так, чтобы можно было оскорбиться. Но Яко всё равно возмущённо упирает руки в бока.

— Вы вообще слышали, что я сказала?

— Да, я слышал всё.

— И?

Яко меняет позу, теперь уже складывает руки на груди, ожидая услышать: “Да, Яко-тян, я всё понял.” Ну или что-то похожее.

Сасадзука-сан в ответ улыбается. Весьма открыто, и победного в его улыбке явно больше, чем недовольного в её недовольной позе.

— И всё же ты позволила взять себя за руку.

Иногда она забывает, насколько он может быть упрям.

Такси подъезжает как раз вовремя: Яко успевает обескураженно вздохнуть, но не успевает что-нибудь ляпнуть — что-то из того агрессивного и невежливого, что хранится в глубине её чистой и доброй души.

— Что ж, я поехал. Спасибо, что составила компанию. Я рад был тебя видеть, Яко-тян, — польуясь тем, что Яко всё ещё не до конца пришла в себя, мужчина легко треплет её по голове и сам, пусть и медленно, садится в такси, закинув трость на сидение.

Кацураги остаётся лишь проводить машину взглядом. Она злится, но злится не на него, а на себя. Позволила себе подумать, что поцелует его, если игра будет стоить свечь, а он — слизал её умысел также легко, как кот слизывает сметану с пальца. Как и с котом, ответсвенность на том, кто не доглядел, и девочка не знает, как будет расхлебывать эту кашу.

Яко не сдерживается и бросает себе под нос, вторя словам Канаэ:

— Ну и жук…

И уходит в сторону метро, утопая в ночном летнем Токио.