Легкий ветерок играл с листьями деревьев, они стучались об решетки окон. Тепло и уютно. Жаль, что это огромная вещь, которую я помню из детдома. Материю я не видел ни разу, да и не слышал. Ее бы и не было! Отца в реальности я не только, фотография в местной лаборатории, рыжий мужчина с щетиной, карие бездушные глаза, выглядел он серьёзно.
Я пару раз слышал разговоры учёных, слышал, что мой отец был довольно резок в своих действиях и словах, иногда глупых, делал что-то безумное и опасное, но, возможно, он поэтому немного хорошо запомнился среди них. Но я сказал, что пошёл в мать. Чаще всего я тихо прятался в кухонном шкафу и читал там толстые научные книги. Их я краль из местных библиотек. Они были про инженерию, про механизмы, про порталы… Часто я задумываюсь о том, чтобы сделать по стопам отца. Надо мной смеялись мальчики постарше, они пинали меня как мяч, как тряпичную куклу.
Воспитательница говорила мне не провоцировать. Отвратительно. Блевотно. Девочки перешёптывались сзади, они говорили, как я слаб, как я жалок, как похож на гея. Отвратно. Я никогда не мог быть драгоценным! Ужасно. Всю злобу я приветствовал как толстый черный комок в горле. Я не плакал, я не орал, это только больше их раззадорит.
Я пошёл по стопам отца. Учился на инженера, думал стать аспирантом. Часто пролазил в университетскую лабораторию, там я и слышал свои опыты, собирая порталы из говна и палок. Дальше я точно не помню. Помню кричали, что люди останавливаются. Помню белый осветляющий цвет. Помню громкий писк в ушах. Помню чувство невесомости в теле. Так я и оказался здесь. Обездвиженный, без силы, с уродливыми черными волосами и фиолетовыми глазами перед ногами… Перед его ногами. Темнокожий, волосы трёхцветные- салатовый, голубой и лиловый, чёрные очки. Да, он так серьезно на меня смотрел, а потом вроде как взял за руки, куда-то понес. Дальше не помню, вырубился полностью.
***
Вы кричали на меня, сказали есть. Я не мог, ничего в горло не лезло. Меня тошнило, сильно тошнило. Вы так со мной мучились. Так со мной намучались. Помню, вы вылили меня за шиворот ту кашу. Она неприятно холодная ползла по моей спине. Я лишь чуть щурился, не подавая вида, что мне неприятно.
Помню, как вы принесли мне тяжёлые инструменты в лабораторию. Помню, ту длиннющую лестницу. Я еле шагал по ней. Каким я был слабым и жалок. Помню, как спина трескалась, как кости словно бы ломались. Упав у порога, ты сказал, что я слабак. Что даже такие легкие вещи не могу донести. Вы правы. Я пожалел, как вы меня терпели? Я бы себя точно прикончил, такого бесполезного, такую тряпку.
Помню, обнимали ребенка кто-то. С такой завистью на эту мерзость я никогда не смотрел. Вам дали подзатыльник. Объяснили, что мне это не нужно, такие дети становятся мягкими, не готовы к трудностям. А я же должен быть значительным, должен все уметь преодолевать, не проронив слезинки. Как я был глуп. Зачем такое завидовать? Нужно завидовать достижениями других. Нужно отобрать эти достижения у них или собственные достижения. А завидовать мерзкому устройству, хм, просто глупо. Так делают глупые. Но тогда я был тупорылым, но сейчас, сейчас то я поумнел, сейчас я понимаю учителя.
Помню, вы развалились на своей кровати, я рядом, на коврике. Тогда из моего водопада лились слезы. Я попробовал их вытереть. Я ругал себя. Что я мразь слабая, трус, что я недостоин того, чтобы быть рядом с учителем. Что сейчас я плачу, плачу как последняя тряпка! Как мерзко! Меня от самого себя выворачивает. Глупый слабый тощий мальчик.
Помню, съел больше калорий, чем надо. Тогда вы кричали на меня, называли жиртресом. Заперли холодильник на пару дней. Вы выбрали из холодильника на своей работе, я не ел ничего. Я шатал тогда, падал в обморок, был и так худощав, а в некоторые моменты становился похожим на скелет. И это правильно, пусть я завидую вам и стыжусь данной мерзкой поступкой. Пусть мне будет стыдно быть свиньёй без контроля.
Помню, смотрел в зеркало. Синяк на глазу. Такой ярко-фиолетовый. Были синяки на шее, на груди, на животе. Больновато было их трогать. Тогда я ощупал свою спину. Подтянув пальцы к себе, я увидел алую кровь. Возможно, раны от остались на ремне учителя.
Помню, мозоли на руках, синяки, не зажитые раны. Вы сказали, что так и надо, что если бы у меня не были рабочие руки, то я бы не был человеком. Ведь обезьяна стала человеком за счёт упорного труда. Если бы я не трудился, я был бы глупой мартышкой. Это правильно, в книгах я читал, что это правда. «Трудовая гипотеза». Слышали?
Помню, я ошибся, случайно сделал ни то. Помню, вы таскали меня за волосы в лаборатории. Пару волосинок точно упало. Помню, вы били меня по всем участкам тела до посинения. Помню, как кричали, и уши заложило. Это правда, это правильно, я не должен был допустить ни единой ошибки.
Помню, подарили мне черные очки, как я тогда радовался. Это была моя самая главная радость в этой жизни. В них я видел, как обычный человек, все было таким ярким, таким цветным, оказывается, я видел мир черно-белым, а он был таким все это время… Как необычно. Я не мог посмотреть в очках. Меня переполняли ощущение неистовой радости.
Я прекрасно помню вас, учитель. Помню ваше серьезное лицо, помню ваше твердое тело. В мгновение ока все это было ограничено в пепел. Ничего не осталось. Пепел на моих руках. Я попробовал вас собрать- не получилось. Как жалко я выглядел тогда. Фу. А сейчас вы спокойно хранитесь в белой металлической коробке в моей комнате. Возможно, вам приятно видеть меня таким успешным, уверенным в себе. Я надеюсь.
***
Как ты доверчива и глупа. Думаешь, муж твоего друга тебе не навредит? Как смешно. Если честно, я довольно долго над тобой смеялся. Ты что, каждому встречному доверяешь? Умора! Тёмная комната освещала лишь слабый свет ночного спавна из окна. Ты дрыгалась, прикованная к креслу и заткнутая железякой. Так было шумно с твоей стороны. Фу!
Нож скользил по моим жирным рукам в белоснежных перчатках. Толстенький, с лёгкостью лежал в руке.
-Как ты потешна в таком состоянии, где же дерзость? Где же крики про Арасак? Где же они? Я жду, Мутя! Что? Голос ослаб? Как жалко.
Так злобно ты на меня посмотрела, ты хотела, чтобы я испепелился от твоего взгляда. Как печально, что у тебя не получиться! Нож примкнул острый край к наружному слезному протоку глаза и забурился в глубину. От этого ты начала неистово кричать и дрыгаться. Жаль, ты была заткнута, криков слышно не было. Ах! А я так хотел бы их послушать.
-Как бы мне было тебя жаль, но жалость я забыл дома. Сейчас мне хочется лишь неистово хохотать над твоей слабостью, но надо быть потише. А то нас могут услышать.
Ты начала двигаться ещё сильнее и ещё громче. Как тебя легко обвести вокруг пальца, а я сказал лишь пару слов. Ты была как тряпичная кукла в моих руках.
-Забыл! Тут же очень хорошая звукоизоляция! Твои старания- напрасны!
Лезвие, прикоснувшись к венам внутри глаз, стало двигаться вправо. Было это легко, как будто режешь чуть подтаявшее масло.
-Твое тело было бы продано за тысячу алмазов.
Лезвие попыталось направиться наверх, в сторону лба.
-Если бы отрубили руки, то стоило бы твоё телосложение так 500.
Лезвие направилось влево, с лёгкостью продвигаясь по глазнице.
-Отрубив бы ноги- 100 алмазов. А если бы остался один глаз- то за один алмаз.
Мутный зелёный глаз под действием гравитации с лёгкостью выпал из глазницы. Видно, ты дрыгалась не так сильно, плакала, видимо словила болевой шок. Глаз остается лишь взять пальцами и придвинуться к себе.
-Но если бы они знали, что с помощью него можно узнать тайны мироздания, что можно предсказать будущее или пообщаться с предками. Твой глаз стоял бы дороже твоего тела! Надо было меньше говорить.
Глаз вытянулся из глазницы, остались вены, соединяющие его с мозгом. Они легко порезались ножом. И вот, глаз оказался прямо в моих руках. А Мутя окончательно потеряла сознание.
***
Пухлый мужчина, довольный и хитрая улыбка, каштановые волосы, переходящие в фиолетовый, лиловый костюм. Что же смущало рыжего муженька? Глаза. Один глаз был фиолетовый и бездушный, второй тёмный, зелёный и мутный. Тогда, по ощущениям, Гельмо словно выблевал все свои ноги на пол. Было противно и мерзко на языке, да и на душе. Он не хочет смотреть в глаза Нагибайки.
-Ну что же ты? Что случилось, милый? Что же тебя смущает? Мой новый образ? Ну да, он превосходный, я прекрасно знаю.
Гельмо ещё раз вырвало, но сильнее. Скоро в желудке то ничего не изменится, изо рта будет вырываться прозрачная белая жидкость. Из глаз веснучатого лились слезы, слезы падали ему на облеваную руку.
-Ну чего ты? Тебе ее жалко? Ах, какой ты чувственный, какой сладкий, какой дурной. Как ее можно пожалеть? Как ты глуп, за это я тебя и полюбил.
Гельмо сжимал плечи, чуть ли не рыдая взахлеб. Он сидел на коленях, согнувшись, чуть ли не целуя пол, или не целуя свою свежую блевоту. Нагибайка пальчиками подняла голову рыжего подбородка. У Веснучатого случился ещё один рвотный позыв.
-Ты так прост. Я уверен, пару моих слов, и ты можешь кого-нибудь прибить, например.
Гельмо удивлённо смотрел, измрудные глаза дрожали, слезы текли по щекам. По подбородку текла коричневая жижа. Кулаки у него сжались.
-Даа, тебе кажется, что ты даже не способен поднять нож в чью-то сторону, но поверь мне, ради меня, ты научился. Знаешь? А я же ради тебя даже пальцем о палец не ударю. Ты выражаешь бесценка! Ничего не стоишь! Да ты за один алмаз фиг продашь! Тратить на свое время, не сильно хочется. Но как же ты смешон, как же жалок.
Гельмо вновь рыдал, опять. Правильно говорила Опти, правильно говорила Вмутя. Зря.
***
Комната главы Арасака была окрашена в темный угол.
Ночь, полнолуние. Из глаз черноволосого лились слезы, не прекращаясь, как бы он их не вытирал, как бы не себя не материл, как бы ни злился, они продолжали литься. На столе, на против, в самом конце комнаты стояла белая коробка с Прахом Родфора. Нагибайке было стыдно за себя, ему не хотелось существовать.