Венти гладят по волосам.

Волосы у него непослушные, жесткие, если не заплетать и не сковывать чарами — выглядеть будут, как-то же гнездо, ей-Селестия, и он сотни лет думает: да нет, гладить по волосам? Его? Зачем это?

Но чужая рука в волосах, тепло тела, окутывающее голову, доказывают обратное. Человек, прокрадывающийся в его душу этими своими руками, не жалуется — зарывается в волосы пальцами, тормошит косы, делая из них наверняка невесть что. Массирует голову, и Венти чувствует, что никогда не ощущал себя настолько блаженствующим. Настолько тяжелым приятно, притянутым к земле не оттого, что не может летать, — оттого, что земля греет, что там руки и тело, доставляющие удовольствие.

Венти не открывает глаз: не хочет вспоминать, кто он, где он и с кем, не хочет думать о том, что волосы у него не его собственные, не из-за его жизни они такими стали, не хочет возвращаться туда, где он бард, пьяница и беглый архонт, оставивший свой народ. Не хочет оправдываться: мой народ — свободный, независимый, ему без меня лучше.

Не хочет. Он про многое говорил «ему без меня лучше».

И на самом деле один из таких людей сейчас терпеливо оглаживает его уши.

Что ж, мысли настигли его — можно открывать глаза. Над ним, как и ожидалось, человек — тяжелый, к земле прижатый, не оторвать, хотя Венти, конечно, не пробовал. Гиммель грубый и резкий с людьми, потому что устал быть с ними мягким, но с Венти он — что-то между. Венти ему нравится.

Он, в общем-то, импонирует Венти.

Гиммель сознателен в отношениях с ним: они бесконечно милуются, чуть меньше трахаются и не надеются, что любят друг друга так, как любят другие люди. Как будут любить. Потому что ни Венти, ни Гиммель не для отношений — для жизни не созданы и жить не хотят. И пусть они тяжелы, пусть к земле прикованы, пусть — это не мешает им мечтать о небесах, хоть там холодно и высоко, высоко страшно.

Гиммелю страшно: он никогда не летал. Не знает, каково это — быть так высоко, что людей не видать, словно и нет их.

Венти знает. Знает, но начинает забывать.

Земля такая: разок ступишь на нее ногами, зароешься пальцами в мокрый песок, только проросшую траву, и вот она уже у тебя в сердце — прорастает, чернит, создает в твоей душе благодатную почву. Для чего?

Венти думает: для любви. Любовь — приземленное чувство, тянущее, привязывающее. Что-то, что скрепляет двух и больше людей, а не может быть так, чтобы двое и больше летали: у одного на двоих сил не хватит, придется остаться. Придется осесть.

Осядешь один раз — никогда не поднимешься.

Венти думает: Гиммель прижат к земле, но тянется ввысь, далеко — так далеко, чтобы людей будто и нет. Чтобы холодно, страшно, но вольно.

Гиммель тянется — думает каждый день, как покончить с собой, раздумывает и начинает сначала. Одно и то же, потому что убивать страшно даже себя.

Венти думает: сейчас он для Гиммеля самая веская причина продолжать жить.

Венти прикрывает глаза и думает.

Гиммель не улыбается, пропадая в его волосах.