Он определённо не тот, за кого себя выдаёт. Сколько же тайн у этого Гончего?..
Сандей застал Галлахера в собственном кабинете. Тот сидел у него за столом, согнувшись, сгорбившись — уронив голову на сложенные перед собой прямо поверх небрежно разбросанных бумаг руки. Вероятно, ждал его, и не дождался. Недопитая банка чего-то крепкого — Сандей догадался по лёгкому запаху, витавшему в комнате, — стояла на столе рядом, а этот назойливый пёс явно был слишком пьян. Как он вообще здесь оказался?..
В полной растерянности глава клана Дубов застыл на месте, не зная, стоит ли ему попытаться привести незваного гостя в чувства или оставить его здесь и уйти. В конце концов, принял необходимость остаться и добиться от него каких-нибудь объяснений, и подошёл, разглядывая его. Хоть лица и не было видно, его внешний вид ещё больше подтверждал его состояние. Галлахер выглядел весьма потрёпанным — его волосы были в полном беспорядке, а одежда чуть помята. Наклонившись над ним, Сандей уверенно положил руку ему на плечо, намереваясь разбудить, но не успел предпринять ни единого жеста — его вдруг резко и больно схватила за запястье до того безвольно лежащая на столе сильная рука, а Галлахер угрожающе поднял голову и посмотрел на него.
Прямо в глаза, прямо в душу посмотрел, вместе с тем глядя мутным взглядом словно сквозь него, куда-то ему за спину, куда-то за пределы стен этого кабинета и за пределы Пенаконии, в глубины бесконечной Вселенной. Сандей попытался отдёрнуть руку, но чужие пальцы на его запястье сжались только сильнее, причиняя отчётливую боль. Но он сохранял лицо, превозмогая это неудобство. Хотел понять, что ему нужно.
— Кажется, птичка наконец-то попалась, — скучающим тоном заговорил Галлахер и с усмешкой потянул его за руку к себе, дёрнул резким сильным жестом, так, что тот неминуемо свалился бы, не в силах устоять на ногах, если бы он тут же не подхватил его и не усадил к себе на колени, по-прежнему держа за запястье. Сандей возмущённо трепыхался, сопротивляясь его наглым жестам и пытаясь освободиться, но Галлахер держал его слишком крепко, впившись в него насмешливым взглядом.
— Я требую объяснений. И для начала убери руки, — требовательно заговорил Сандей, уставившись на него с явным пренебрежением, словно его компания и его наглые прикосновения были ему неприятны.
— О, моей пташке не нравится? — Галлахер по-кошачьи прищурился, склонив голову на бок. Он слишком много себе позволял, зная, что ему ничего за это не будет.
— Прекращай паясничать и отпусти меня, — Сандей снова неловко дёрнул рукой, сжатой почти до хруста тисками чужих пальцев, однако задел локтем забытую с краю Галлахером банку с остатками алкоголя и опрокинул на себя и на него. Тот раздражённо зашипел и выпустил его запястье из хватки от неожиданности, а Сандей воспользовался этим, чтобы наконец освободиться, и спешно отстранился.
Он разглядывал расплывающееся по одежде у него на груди пятно, на всякий случай отойдя от Галлахера на приличное безопасное расстояние, пока тот, не сдерживая отборной брани, заглядывал в опустевшую банку с самым разочарованным видом.
— Между прочим, я собирался допить это, — проворчал он и отбросил её куда-то в угол. Сандей стерпел и эту наглую выходку, подавляя раздражение. — Будешь мне должен.
Глава клана Дубов тяжело вздохнул, игнорируя неприятное ощущение, что доставляла ему промокшая рубашка, и на всякий случай коснулся крыльев, чтобы убедиться, что перья остались нетронутыми чужим мерзким пойлом. А затем ответил с нескрываемым раздражением:
— Я не собираюсь становиться спонсором твоего алкоголизма.
Галлахер недовольно хмыкнул, окинув его обиженным взглядом, но тут же растянул губы в улыбке, придумав новый способ поддеть его.
— Ну же, куда ты сбежал, птенчик? Иди сюда, — с едкой усмешкой он похлопал себя по коленям, приглашая Сандея присесть обратно. Тот нахмурился и смущённо отвернулся, проигнорировав эту навязчивую провокацию.
— Итак, что же ты всё-таки хотел? — спросил он в ответ, пытаясь казаться уверенным. С этим человеком всегда было невероятно сложно иметь дело. Галлахер был совершенно невыносим и пользовался этим, чтобы из раза в раз доводить его. Их связывали… действительно странные отношения. Сандею всегда казалось, что этот Гончий ловит взглядом каждый его шаг и каждый жест, не упуская ничего, и оценивает его, словно ища способ использовать всё, что он о нём знает, против него, когда появится удобный случай. Порой он смотрел на него таким страшным взглядом, что в его глазах Сандей видел собственную смерть. Однако он не показывал страха. Возможно, Галлахер преследовал какие-то свои цели, но он казался слишком простым и прямолинейным для интриг.
Недолго думая, Галлахер совершенно искренне и совершенно серьёзно ответил:
— Тебя.
Сандей вздохнул снова, начиная испытывать усталость из-за его компании.
— Может быть, перестанешь дурачиться? Говори, что тебе нужно, и уходи.
На лице Галлахера показалось какое-то угрожающее выражение, но взгляд его оставался всё таким же мягким и чуть насмешливым.
— Я уже озвучил, что мне нужно. Мой ангелочек не расслышал? — усмехнулся он, слишком настойчиво уставившись на мокрое пятно у него на груди. О, как сильно ему хотелось стянуть с Сандея эту промокшую рубашку и прижать к себе, так, чтобы он дрожал и очаровательно пытался закрыться и сбежать…
Он давал ему бесчисленные глупые прозвища, которые Сандея неизменно раздражали больше всего в его поведении. Так сильно, что хотелось заткнуть наглому Гончему рот, чтобы он больше не дразнил его, прогнать, выставить за дверь и запретить впускать, но это было бы слишком грубо, и… он ведь не хотел избавляться от него насовсем — только хотел, чтобы Галлахер прекратил эти язвительные шуточки и оставил его в покое. Не то чтобы ему было это неприятно или как-то задевало его, просто произносил он это всегда таким тоном, что вгонял его в краску, отчего он напрочь терялся и робел, как ребёнок.
— Что-нибудь более срочное?.. — на всякий случай уточнил Сандей, хоть и знал, что ничего более срочного у Галлахера к нему нет, и он пришёл только для того, чтобы доводить его. Его выдавала довольная наглая ухмылка.
— Разве может быть что-то более срочное, чем мой очаровательный пернатый друг? — с самым неискренним удивлением спросил он в ответ, словно говорил о чём-то слишком очевидном. — Ты же знаешь, этому старому псу порой не помешает расслабиться, а твоя компания для этого идеально подходит.
— Раньше тебя вполне устраивало просиживать вечера в баре, — с лёгким упрёком заметил Сандей, скрестив руки на груди. — У меня много дел, Галлахер. У меня нет времени на эти глупости, — на этом он тяжело вздохнул и отвернулся к окну, заложив руки за спину. Услышал, как тот поднялся со стула и подошёл, и совсем скоро ладони легли ему на плечи, и он почувствовал тяжёлое дыхание у своей шеи, когда эти руки скользнули ниже, крепко обхватывая его за талию и сцепив пальцы у него на животе.
— А сейчас не устраивает, — Галлахер вёл себя словно щенок, напрашивающийся на ласку. Устроил голову у него на плече, тесно прижавшись к нему сзади, и говорил с ним таким скучающим тоном, словно это Сандей раздражал и утомлял его, а не наоборот. — Птенчик мой, почему ты меня постоянно отталкиваешь?
— Прекрати, — Сандей попытался вывернуться из его объятий, но тот держал слишком крепко. Просто так мириться с его наглостью не хотелось, хоть он и совершенно не умел ему противостоять. Ему не то чтобы не нравилось… просто в этом Гончем была какая-то загадка, которую он всё никак не мог разгадать, а его личность была крайне пугающей. Рядом с ним просто было неуютно, всякий раз, когда он подходил слишком близко, в груди разливался неприятный жуткий холод, и Сандей цепенел от страха.
Галлахер чувствовал, как подрагивают поджатые крылья — перья щекотали его щеку и шею, и он осторожно отодвинул мешающее ему крыло назад, а после оттянул воротник его одежды и коснулся чужой бледной шеи губами, назойливо потёрся о неё щекой, так, что Сандей вздрогнул.
— Ладно тебе, хватит занудствовать, — хоть Сандей и не видел его лица в том положении, в каком они находились, он почти физически чувствовал его чуть высокомерную насмешливую улыбку, от которой мурашки пробегали по коже, когда он представлял её. От этой улыбки ему всегда становилось не по себе. Он знал, что рано или поздно кто-то из них толкнёт другого в пропасть, потому что им обоим одновременно в этом средоточии сладкой лжи нет места.
Он не ответил, всеми силами пытаясь отстраниться если не телом, то разумом. Но Галлахер, казалось, охватывал его собой целиком, словно пытался поглотить. И его руки были везде, пока он прижимал его к себе так крепко, как только мог (а силы у него было достаточно). Сандей иногда видел в кошмарах, как эти руки сжимаются на его горле, сдавливают с силой, и слышал, как трещат сломанные позвонки; он просыпался оттого, что задыхается, жадно, обрывочно глотал воздух и всё никак не мог им насытиться, потирая шею, словно на ней могли остаться следы от чужих пальцев, и ждал, долго ждал, когда уймётся слишком быстро бьющееся сердце.
Галлахер отстранился, развернул его к себе лицом за плечи, посмотрел на него — заметил смятение на слишком бледном лице, заметил какой-то лёгкий мимолётный отголосок страха в его золотых глазах, заметил, как подрагивают кончики его перьев — и смотрел на него долго, пристально, заглядывая ему в душу. Сандей не мог отвести взгляда, хоть его и пугал этот вынужденный зрительный контакт, хоть ему и смертельно хотелось отвернуться, спрятаться, сбежать. Он застыл на месте, не пытаясь сопротивляться, и лишь смотрел на него широко раскрытыми глазами. В таком состоянии он Галлахеру больше всего напоминал пойманную птицу, впавшую в ступор от бессилия.
— Ну-ну, ангелочек, довольно этого упрямства, — Галлахер продолжал улыбаться ему той самой пугающей приторной улыбкой, когда притянул к себе, крепко сжав его руку в своей, а другой обнимая за талию. На лице Сандея вновь отразилось раздражение, и он вновь смолчал, стерпел эту наглость.
Даже тогда, когда Галлахер навис над ним страшной тенью и поцеловал его — резко, грубо, настойчиво, кусая его губы — Сандей не стал противиться. Словно смирился с тем, что у него нет путей для бегства, что он бессилен перед желаниями того, кто запросто однажды его уничтожит. Потому он покорно обхватывал его за шею сам, прижимался к нему, впитывая его наглую грубую ласку, чувствуя привкус крепкого алкоголя на губах после его поцелуя, позволяя ему то, чего никому другому бы не позволил. Галлахер, правда, был с ним осторожен настолько, насколько мог, пусть и казался весьма небрежным.
Этот Гончий определённо что-то скрывал и определённо нёс угрозу, слишком явную, слишком поверхностно запрятанную, угроза исходила от каждого его слова, от каждого жеста, когда он обращался к Сандею и смотрел ему в глаза, уверенно и прямо. Сандей оставался наедине с этой угрозой за запертой дверью собственного кабинета, даже зная, что идёт на риск. Он рисковал, отдавая себя на милость Галлахеру снова и снова, но не мог остановиться. Если такой должна быть его партия в этой затяжной игре, он согласен идти до конца, позволяя ему делать с собой что угодно. Сандей научился быть терпеливым и подавлять все излишние чувства внутри, не показывая того, чего не должны видеть посторонние. Натягивал вежливую улыбку с благонамеренным выражением, скрывая страх, раздражение и неприязнь, — должен был, как представитель Семьи.
Часто Галлахер был слишком несдержан, особенно когда вваливался к нему пьяным. Позволял себе слишком много слишком личных вольностей без особого стеснения, и лишь смеялся, называя его этими глупыми лестными прозвищами, смеялся, когда он робел и отпирался, чувствуя себя неловко и неправильно. Галлахер вернулся обратно на его стул и вальяжно устроился на нём, а после притянул его за руку к себе и вынудил опять сесть к нему на колени. Сандей подчинился, чувствуя неприятное волнение, когда его за талию прижали к себе, снова закрывая все пути к отступлению. Отпускать его Галлахер не намеревался.
— Птенчик мой, — обратился он игриво, коснувшись кончика самого длинного из его мягких белых перьев, на что Сандей невольно дёрнул крылом, — подаришь мне пёрышко на память?
— Нет, — глава клана Дубов с раздражением откинул его руку, что нагло легла ему на бедро, и отвернулся, чтобы он не трогал его крыло, но Галлахер сразу переключился на другое, поигрывая с нежными перьями пальцами.
— Жаль, что ты такой жадный, — Гончий наигранно вздохнул и за шею притянул его к себе, сжав грубовато, поцеловал его снова, бессовестно забираясь рукой ему под одежду. Сандей пытался сопротивляться, не слишком активно, и скоро успокоился, затих в его объятиях, подчиняясь его желаниям. — Вот так-то лучше. Ты всё ещё должен мне, — Галлахер нагло ухмыльнулся, оторвавшись от его искусанных губ, и ткнул прямо в центр не успевшего высохнуть липкого пятна у него на груди. — Ты знаешь, что делать, ангелочек.
Разумеется, Сандей знал. Потому что так заканчивался почти каждый их совместный вечер, когда этот Гончий имел наглость приходить к нему без приглашения. Галлахер хотел его ласки, и не отстал бы от него, пока он не дал бы ему желаемого. Сандей шёл на риск, оставаясь с ним наедине, вот так, в его грубых объятиях, но в это время, он знал, Галлахер был безопасен, пусть он и был беззащитным перед ним и его угрозой. Что бы он ни замышлял, он не стал бы отказывать себе в маленькой бесстыдной шалости — и в том, чтобы видеть смущённое лицо Сандея совсем рядом напротив, в том, чтобы нагло дёргать его за перья, не слишком сильно, но и этого было достаточно, чтобы из раза в раз он вздрагивал и морщился недовольно. Вероятно, это было неприятно или даже больно. Сандей скрывал, что чувствует на самом деле — позволял ему и это, спускал ему с рук то, чего, возможно, не следовало.
Благо, Галлахер не принуждал его и не требовал от него чего-то большего. Ему хватало каких-то простых ласк. Возможно, ему особенно доставляло удовольствие то, что это делал Сандей, нравилось чувствовать прикосновения именно его рук, пока он расстёгивал застёжки его брюк и касался его прохладными пальцами, тщательно подавляя смущение. Галлахер лишь тяжело выдохнул, сжав сильнее пальцы на его бёдрах. Сандей всё ещё сидел у него на коленях, и он мог хвататься за него, как только хотел, прижимать его к себе и позволять себе какие угодно вольности, смущая его ещё больше, пока он его ублажал.
И в конце концов этот Гончий, как и подобает собаке, впивался укусом ему в шею, оставляя отчётливый след, так, чтобы скрыть его для Сандея стало действительно сложной проблемой после. Галлахер не задумывался о последствиях. Крылья его пташки дрожали, и он морщился от боли, потирая пострадавшую часть. Сандей старался не смотреть на довольную бесстыжую псину, развалившуюся на его стуле и едва только не закинувшую ноги на его стол (и был уверен, что если бы поза позволяла, он сделал бы это, ни на секунду ни задумываясь).
— Когда ты так ласков и послушен, ты мне особенно нравишься, птенчик, — с довольной ухмылкой заговорил наконец Галлахер, нагло оглаживая его бёдра. «Когда-нибудь я всё-таки повыдёргиваю тебе пёрышки», — он не договорил, но эта мысль крутилась у него в голове, и он смаковал её с особенным предвкушением. Потерпеть осталось недолго. Хотелось выпить чего-нибудь, однако у него больше ничего с собой не было. Это вызывало в нём чувство досады. На этом их встреча была окончена. Он отпустил — давая понять, что дарит Сандею свободу. Временную, иллюзорную свободу.