Заскочив в номер вслед за Курьером, Джимми торопливо закрыл дверь и беззвучно выдохнул: наконец-то одни. Ох и сглупил же он, так неосторожно подставив Курьера! Закатил истерику прямо в коридоре, прекрасно зная, что Милашка Сара и так вся на нервах после того случая с нападением. Правда, до такого, чтобы напрямую угрожать клиенту, дошло впервые, и это было странно. Странно и стыдно, учитывая, что он не давал ни малейшего повода так себя вести.

      — Прости за эту неприятность с Сарой. — Джимми виновато опустил голову. — Она не со зла, просто часто переживает по пустякам и…

      — Ничего страшного, — перебил Курьер, даже не оборачиваясь.

      Джимми сразу почуял неладное. Как будто в идеально отлаженном механизме их взаимоотношений произошел непредвиденный сбой. Курьер застыл с мрачным видом в центре комнаты, явно не желая общаться, и Джимми не понимал, чем вызвано такое поведение. Он продолжал стоять у входа, прислонившись спиной к двери, как будто это могло остановить Курьера, если тот вдруг решит уйти. Тоже молча, без объяснений.

      — Что я сделал не так? Почему ты сердишься? — не выдержал Джимми, устав от гнетущей тишины. Совсем не так он представлял себе их долгожданную встречу, и тем обиднее было, что все стремительно скатывалось в пропасть. Но из-за чего? В чем причина?

      — Джимми, нам надо поговорить. — Курьер наконец обернулся, и Джимми увидел на его мужественном лице не упрямую сердитость, как предполагал до этого, а… крайнюю озабоченность, граничащую с абсолютной растерянностью. Удивительно, но впервые за все время всемогущий Курьер выглядел так, словно оказался в чрезвычайно затруднительном положении. Неужели после всех опасностей, через которые прошел этот бесстрашный человек, его еще могло что-то всерьез тревожить?

      — Хорошо, я за. Давай поговорим. — Джимми кивнул, присаживаясь на кровать. Руки заметно похолодели, под ложечкой ощутимо посасывало. Что-то подсказывало, что разговор будет не из легких.

      Взяв стул, Курьер тяжело опустился рядом, потер лицо ладонями, тщательно собираясь с мыслями. Джимми буквально ощущал, как сомнения пожирают его изнутри, с каким трудом дается каждое слово.

      — Джимми, послушай… Знаю, я никогда не говорил, но… Я прошу тебя быть откровенным со мной. Почему ты ничего не сказал о том, что тебя пытались убить?

      — А что тут говорить? — Джимми нервно развел руками. — По-моему, и так очевидно, что жизнь здесь не сахар. Всякое бывает.

      Джимми мысленно передал пламенный привет Саре, из-за которой ему приходилось вести разговор на больную тему, задевающую его почти так же сильно, как его рабское прошлое в плену у Легиона. Здесь нечего было обсуждать, кроме очевидного фиаско с не самым худшим исходом, ведь все обошлось лишь мелкими травмами и смертью обидчиков. Обычный рабочий момент, который мог произойти с каждым. Несмотря на то что Курьера это происшествие заметно взбудоражило, Джимми не хотел, чтобы он превращался в еще одну няньку, вечно подтирающую ему сопли.

      — Но ведь это не шутки! Тебя могли убить! — с нажимом подчеркнул Курьер.

      — И что? Ты тоже рискуешь жизнью каждый день, — резонно заметил Джимми. — Думаешь, каково мне провожать тебя, зная, что каждый раз может стать последним?

      Курьер поднял на него многозначительный взгляд, как будто только начал замечать, что их уже давно связывают не только лишь деловые отношения. Какие именно, Джимми и сам пока не понимал, ибо еще не познал всех прелестей любви за пределами постели и не мог судить об этом. Но все было серьезно, очень серьезно, ведь одно дело — бездумно трахаться с каким-нибудь легионером или бродягой, просто чтобы выжить, а совсем другое — с полной самоотдачей заниматься сексом с тем, кто тебе небезразличен, ощущать его в себе, думать о нем, ждать его снова и снова, чтобы убедиться, что с ним все хорошо, что он жив-здоров, радоваться, что снова забежал на огонек, хоть и ненадолго…

      — Я ценю твои чувства, Джимми, но я могу себя защитить, а…

      — Я тоже в состоянии это сделать! Вот, смотри! — Джимми вскочил с пружинистой кровати, открыл прикроватную тумбочку и извлек нож, спрятанный в потайном отделении. Замахнувшись, Джимми рассек воздух широким лезвием, представляя, что пронзает невидимого врага. — Видишь? — Убирая непослушные волосы с глаз, Джимми энергично размахивал ножом, нанося удары в разные стороны. — Сколько дохлых легионеров ты насчитал?

      Курьер усмехнулся, и Джимми улыбнулся тоже, радуясь тому, что все удалось свести в шутку. Оказывается, у него весьма неплохо получалось поднимать не только крепкие члены своих клиентов, но и их мрачное настроение, испорченное тревогами и заботами. Он больше не был маленьким испуганным мальчиком, которого силой забрали из сожженной деревни, и Курьеру с Сарой давно следовало понять это и перестать видеть в нем беззащитного ребенка, нуждающегося в постоянной опеке и нравоучениях. Он и так рано повзрослел, пройдя через плен и работая в борделе, и быстро учился на собственных ошибках, предпочитая не зацикливаться на неудачах.

      — Хочешь, я научу тебя стрелять? — неожиданно спросил Курьер. Джимми прекратил размахивать ножом и убрал сальную челку с мокрого лба. Хочет ли он?! Черт возьми, конечно же, да!

      — Было бы здорово, только… — Он озадаченно почесал затылок. — У меня пушки нет.

      — А вот и неправда. — Курьер вытащил из кармана пистолет и протянул его Джимми. — Этот ствол принадлежал Бенни. Из него он пытался убить меня и еще кучу народа. Пусть теперь послужит на благо.

      — Вау… Это же охренеть как круто!

      Джимми с благоговением принял пистолет из рук Курьера и принялся разглядывать его, словно игрушку. Изящный никелированный ствол был украшен фигурной резьбой практически по всей поверхности; на перламутровых щечках рукояти виднелось изображение Девы Марии — фигуры, широко известной в религиозных кругах довоенного мира. Не оружие, а произведение искусства! Даже не верилось, что из такой красивой штуки можно кого-нибудь убить. Неужели Курьер всерьез доверял ему такую возможность? Помня о строгом отношении Сары к личному оружию, Джимми решил уточнить:

      — Ты действительно хочешь отдать мне эту вещь? Она ведь редкая и наверняка очень дорогая.

      Курьер загадочно улыбнулся.

      — Я победил Бенни в честном бою и могу распоряжаться его вещами, как считаю нужным. Например, это безвкусное тряпье, — Курьер указал на свой аляповатый костюм в черно-белую клеточку, — будет прекрасно смотреться в качестве входного коврика на пороге Лаки 38. Ну а этот легкий, прочный, идеально сбалансированный пистолет будет охранять твой покой, пока меня не будет рядом.

      Вместо слов благодарности или легкого поцелуя Джимми озадаченно посмотрел на Курьера. Что-то не сходилось в его словах, и он пытался понять, что именно.

      — Погоди-погоди, ты же говорил, что настиг Бенни в Форте, разве нет?

      — Да, в Форте, в котором до задницы полно легионеров, во главе с самим Цезарем. — В голосе Курьера снова стали проявляться нотки былой беспечности, за которую его хотелось хорошенько треснуть по голове. Отложив пистолет от греха подальше, Джимми прошелся по комнате, пытаясь нащупать тонкую ниточку, ведущую к клубку противоречий. Курьер терпеливо ждал, давая сообразительному юноше как следует поразмыслить и высказать все сомнения.

      — Ага… Значит, он полез в Форт, попался стражникам, а те взяли его под охрану. Так? — Джимми вопросительно посмотрел на Курьера, и тот кивнул. Подтянув махровый воротник, скрывающий следы компрометирующих засосов, он продолжил рассуждать вслух: — О’кей… Выходит, Бенни имел для них ценность, раз его не убили на месте… И что же, получается, ты проник туда и разобрался с ним прямо у них под носом?

      — Одолел в честной схватке, один на один, — уточнил Курьер. Похоже, для него эта деталь много значила. Но именно она и выбивалась из всей истории. Джимми просто не понимал, как такое возможно провернуть и выбраться живым и невредимым с территории, охраняемой десятками тысяч врагов, если только… Если только ты не работаешь на них! Его как молнией поразило. Он замер возле кровати, испугавшись, что рухнет без чувств от такого ужасающего открытия.

      — Скажи, тебя заставили сражаться? — Джимми нашел в себе силы зайти издалека, едва сдерживая горькое чувство разочарования. Может быть, он ошибается? Может быть, Курьера схватили тоже и заставили драться на арене рабов? Это было бы самым жутким, но самым приемлемым объяснением.

      — Честно говоря, я сам настоял на таком способе решения проблемы. — Курьер с хрустом размял сильные пальцы. — Он и так был приговорен к смерти, а другие варианты, вроде их любимого распятия, мне не по душе. Можно сказать, я убил его из милосердия, дав шанс сохранить лицо. Цезарю такое нравится, он даже наградил меня за красивый бой.

      — Боже, — выдохнул Джимми, пятясь. Тонкие икры уперлись в кровать, и он упал на нее.

      — Джимми? — Курьер вскочил со стула и бросился на помощь, но встретился взглядом со стволом пистолета, смотрящим ему в грудь.

      — Не подходи! — велел Джимми, вцепившись в оружие трясущимися руками.

      — Джимми, пожалуйста, успокойся, — попросил Курьер, окинув входную дверь беспокойным взглядом.

      — А то что?! Тоже убьешь из милосердия?! А трахаешь меня тоже из жалости?! Или на радость своему Цезарю?! — Джимми дрожал как осиновый лист, целясь в того, кому еще не так давно всецело доверял и отдавался со всей страстью, на которую только способен. Курьер, напротив, вопреки всему сохранял выдержку и хладнокровие.

      — Все совсем не так. Я не работаю на этих подонков. Я презираю их. И если надо это доказать, я могу принести тебе голову Цезаря. Или привести его живьем, чтобы ты мог самолично отомстить за всю боль и страдания.

      Джимми опустил пистолет, беззвучно глотая слезы. На смену быстро вспыхнувшему гневу пришло обезоруживающее смятение.

      — Откуда ты знаешь?

      — У тебя все на лице написано, — признался Курьер. — Всякий раз, когда я произношу слова «Цезарь» или «Легион», в тебе как будто что-то меняется. Как будто резко дергают рубильник и все разом потухает: взгляд, улыбка, эмоции… Все, за что я тебя так люблю, оно… оно гаснет при упоминании этих чертей, понимаешь?

      Джимми хмыкнул: понимает, да еще как! А какая еще реакция должна быть на выродков, которые разрушили его жизнь? Когда каждый день начинается с сосания грязных немытых членов и раздвигания ног перед всяким сбродом, в голове постоянно всплывает причина, из-за которой это дерьмо повторяется снова и снова, а вечером, под тяжестью дешевого пойла, остается лишь тихонько хныкать в подушку, не в силах вырваться из замкнутого круга. Мысли о лучшей жизни остались далеко позади, в растоптанных детских мечтах. Он хотел поскорее вырасти, пойти по стопам отца, стать фермером, обзавестись домиком, разводить скотину, создать семью… А вместо этого его увели в рабство, заковали в кандалы, посадили в клетку и месяцами нещадно сношали в чертовом Форте, из которого едва удалось унести ноги! Брошенный, обесчещенный, без роду и племени, он мог заниматься лишь тем, к чему его приучили, — быть послушным мальчиком для утех в обмен на еду и крышу над головой. По сути, один вид рабства сменился на другой, даже «потрясающие» особенности в виде возможности быть убитым или оплеванным остались на месте. И даже так, несмотря на свое скотское существование на самом дне послевоенного общества, Джимми ни за что бы не променял его на ошейник Легиона. Лучше мучительная смерть от удушья в бесславной попытке насосать на сигареты, чем опять становиться чьей-то личной сучкой без прав и имени.

      — Джимми, мой милый, верный, любящий, заботливый мальчик…

      Голос Курьера зазвучал неестественно сжато. Джимми поднял голову и увидел, что тот стоит на коленях. Хорошо знакомая поза, только обычно все бывало наоборот — это его, Джимми, ставили на колени, заставляя тщательно отрабатывать каждую потраченную крышку. Если Курьер и опускался на колени сам, то только для того, чтобы сделать ему приятно, отблагодарить за хорошо проведенное время. Черт возьми, как это бывало сладко! На кончиках пальцев, до дрожи в теле, до последней капли драгоценного нектара! Гладкие мальчишечьи ноги машинально раздвинулись, показывая, что под тонким коротким халатиком ничего нет. Неосознанное движение, вызванное долгой разлукой и накопившимся стрессом. Джимми спохватился, но слишком поздно: Курьер заметил нечаянный жест и с интересом разглядывал аппетитные юношеские прелести, позабыв все слова на свете, но пистолет, по-прежнему зажатый в нетвердой руке молодого любовника, быстро переключил его внимание, заставив снова сосредоточиться на важном.

      — Джимми, — Курьер облизнул пересохшие губы и умоляюще заглянул ему в глаза снизу вверх, — я… Я должен просить у тебя прощения.

      — За что? — Джимми с удивлением смахнул застывшую слезинку и сомкнул колени, чтобы не смущать бедного Курьера.

      — За что? Ты еще спрашиваешь? — Курьер невесело усмехнулся, как будто ответ был слишком очевиден, чтобы его озвучивать. Судорожно вздохнув, он продолжил: — За то, что не прислушивался к тебе и твоим чувствам, не считал нужным интересоваться твоей жизнью, просто… пользовался тобой и убегал, черт возьми! Как последний трус!

      Не выдержав, Курьер опустил голову между ног Джимми и горько заплакал. Пистолет сам выпал из руки ошарашенного юноши.

      — Господи…

      Боясь дышать, Джимми осторожно гладил большого взрослого мужчину, который плакал, словно обездоленный ребенок, ищущий поддержки и утешения. Бедрами он чувствовал горючие слезы Курьера, чувствовал, как они собираются в крохотные лужицы и растекаются по голой коже, быстро впитываясь в старый матрас.

      — Я гребаный эгоист, Джимми! Прости меня, прости! — убивался Курьер.

      — Это неправда! Ты не такой! — решительно возразил Джимми, перебирая роскошные пышные волосы Курьера, от которых пахло дорогой и приключениями.

      — А кто же я, по-твоему? Похотливая бездушная скотина, наверное, да? — Курьер поднял заплаканные глаза на Джимми, и того невольно передернуло. Таким разбитым Курьер выглядел впервые. Куда же делись живительная энергия и позитив, которые подпитывали душу Джимми? Куда пропали легкая дурашливость и беспечность, с которыми он шел по жизни, совершая судьбоносные подвиги? Нет, это неправильно, мир не должен потерять такого человека из-за каких-то глупых предрассудков! Джимми решил, что сейчас наиболее подходящий момент, чтобы сделать шаг навстречу и признаться в своих чувствах.

      — Ты шутишь, что ли? Только благодаря тебе я до сих пор не сдался! И ты не смей сдаваться, слышишь?

      — Я правда так важен для тебя? — с чувством прошептал Курьер. Джимми ласково взял его за затылок и притянул к себе.

      — Ты не представляешь насколько.

      Джимми жадно припал губами к губам Курьера и заставил его упасть вместе с собой на кровать. Соленый вкус слез вперемешку с пылью Мохаве приятно обжигал язык и щекотал нёбо, но хотелось большего. Не переставая целовать Курьера, Джимми принялся на ощупь расстегивать пуговицы дурацкого пиджака, который скрывал красивое мускулистое тело, нуждающееся в срочной ласке, да и его собственное тоже безумно жаждало волнующих прикосновений: из-под сбившегося халата выглядывал крепкий член, упирающийся в живот Курьеру, упругое колечко ануса пульсировало, предвкушая близость жаркого воссоединения. Все было почти готово для того, чтобы слиться в сладострастном союзе, но тут Джимми внезапно ощутил руки Курьера на своих тонких запястьях.

      — Джимми, подожди. — Курьер с трудом оторвался от сладких юношеских губ и привстал с постели, словно боялся, что потом договорить уже не удастся. Джимми сдержанно вздохнул: если попусту тратить время, то они и заняться сексом толком не успеют. Он приподнялся на локтях, искоса взглянув на свой торчащий член, оставшийся без должного внимания.

      — Ты не хочешь меня? — Джимми озадаченно закусил губу. Он все еще не понимал, к чему должен привести этот затянувшийся разговор.

      — Хочу, еще как! Я безумно сильно хочу тебя, как в первый раз, — без промедления ответил Курьер, неловко поправляя стояк, зажатый в тесных брюках. — Но я больше не могу делать вид, что мне безразлично, где и в каких условиях ты живешь, чем зарабатываешь на жизнь, с какими людьми вынужден проводить время… Это не дает мне покоя.

      — Что ты имеешь в виду? — Джимми заинтересованно сел на кровати, свесив голые ноги. Похоже, они сегодня так и не доберутся до той части программы, в которой он растирал бы душистое масло по телу Курьера мягкими ступнями, уделяя особое внимание интимным местам.

      — Видишь ли, с момента нашей первой встречи я вел себя… скажем, не до конца открыто. — Курьер опустил руки на спинку стула и задумчиво задвигал железными ножками по раскрошенной плитке. — На самом деле за это время я многое успел подметить: что ты крайне не любишь говорить о прошлом; что наматываешь один и тот же бинт на руку и придумываешь всякий раз новую причину, почему ты его надеваешь; что от тебя иногда ощутимо веет спиртным; что на твоей коже частенько появляются синяки и ссадины и что порой ты заметно сдерживаешь боль, даже когда я беру тебя так нежно, как только умею. Я все это замечал и предпочитал молчать, просто потому что так было удобнее. Успокаивал себя тем, что это нормально, что каждый зарабатывает как может, но в глубине души все равно понимал, что это неправильно. Неправильно покупать твою любовь за деньги и уходить в закат, делая вид, что ничего нет. Есть, Джимми, есть. Оно вот здесь, это необъяснимое чувство. — Курьер распахнул верхнюю часть наполовину расстегнутого пиджака и ткнул большим пальцем в грудь, в область сердца. — И сегодня мне наконец хватило смелости признаться в этом. Я люблю тебя, малыш.

      У Джимми голова шла кругом. Слишком много важных слов, слишком много громких признаний, слишком много личных секретов, безудержно рвущихся из потаенных уголков души, и все это за один сеанс! Нет, конечно, нечто похожее случалось и раньше: примерно каждый пятый неотесанный мужлан прямо-таки обожал шептать ему на ухо нескладные слова любви, ожесточенно вгоняя свой распаленный хер до самых яиц. Как правило, чем больше дело близилось к оргазму, тем абсурднее и нелепее звучали и без того неуклюжие признания, но сегодняшнее перевернуло все его естество. Где же это видано, чтобы светлоликий Избранный влюблялся в обыкновенную проститутку? Да его же засмеют, когда узнают! Джимми привык любить и страдать тайно, но вот так, открыто услышать прямое и честное признание оказалось… непросто.

      — Я тоже тебя люблю, но если еще раз назовешь меня малышом, точно тресну, — честно предупредил Джимми, все еще переваривая услышанное. — И вообще, давай заканчивать с этими слащавыми «мальчиками» и «малышами», а? Терпеть такое в постели — куда ни шло, но когда называют просто так — выглядит еще нелепее, чем этот твой дурацкий костюм.

      — Да уж, костюм полное дерьмо, как и его владелец, — легко согласился Курьер, и оба засмеялись над удачным сравнением.