Противоядия нет

— Как будет по-французски «люблю тебя»?

«Angel baby»* гаснет в наушниках, и Хонджун отчаянно цепляется за мысль, что Уён, наверное, смотрит на него, как на сумасшедшего. Но он просто идет рядом, лениво и безучастно подметая слишком широкими штанинами мостовую. Изредка поднимает взгляд в облачное небо. Делает вид, что ему совершенно все равно.

И тем не менее — не дает окончательно соскользнуть в вязкую темноту воспоминаний. Только не теперь, когда осколочные ранения на разбитом сердце едва-едва начали затягиваться.

Хонджун ему признателен. Их персональный enfant terrible, Уён слишком проницателен, когда дело касается эмоций. Слишком.

Огни небесной реки плывут мимо, над погруженной в ночь Землей, над спящими городами, над волнами океанов. Уён точно знает, к кому именно.

— Je t’aime, — произносит Хонджун, старательно, но немного небрежно, так, чтобы не казаться смешным.

Уёну не смешно.

Прощания. Прощения. Смертельная доза. Острая игла Эйфелевой башни, искристо вонзающаяся в угрожающе низкое небо. Черная Сена узко и элегантно сияет отражениями. Вечер — теплый, безветренный, предвещающий утренние туманы, повисает на фонарях.

Уёну страшно. Принц, ненадолго вновь облачившийся в лягушачью шкурку, впрочем, безупречно элегантную, чтобы показать ему вечерний Париж, вздергивает подбородок. Нечего на него так смотреть. В конце концов, Хонджун здесь капитан и если решил пойти на дно с этим кораблем — он пойдет.

Уёну хочется кричать ему, что он идиот, по-французски или по-корейски, хоть и героический. Он не кричит и не говорит ничего, просто знает, что ничего-то здесь не исправить.

Оба знают.

Яд о падших ангелах вновь струится по наушнику-капельке — теперь Уёну хочется на корейском матерном спросить, зачем он так себя мучает. Хонджун бы не ответил, даже если бы Уёну хватило наглости задать этот вопрос вслух.

— Merci, — шепчет капитан и не смотрит в его сторону, но Уён и без перевода понимает, о чем это, и что это — ему.

Не сговариваясь, оба поднимают лица вверх: в просветах облаков должны показаться первые звезды. Сопровождающие топчутся на месте шагах в пяти — неуверенно, до отеля — меньше квартала.

Хонджун вытаскивает наушники. Небо натягивается и выгибается — парусом.

Звезд нет. Противоядия нет. Небесная река, огибая сталь и стекло, уплывает, унося с собой обрывки мелодии, за горизонт, куда-то на другой конец земного шара.