В покоях королевы всегда было довольно холодно. Тристиан заметил этот холод еще в ту относительно далекую пору, когда Арборею именовали баронессой - он много раз заносил ей документы и теплый чай, когда она засиживалась за работой допоздна. Ритуал был привычным: стук в толстую деревянную дверь; скрип при ее открытии, не дождавшись ответа - не потому, что он не уважал её время и личное пространство, а потому что в один из первых таких визитов Арборея заверила, что он может не стесняться и заходить в любое время; шорох бумаг, опускаемых на стол, и звон чашки об блюдце, когда она ставится рядом с левой рукой полуэльфки. Она в такие моменты выходила из рабочего транса и поднимала на Тристиана усталые черные глаза с возникшими мешками --- и всегда улыбалась виду жреца перед ней. Он тоже ей всегда улыбался и старался удостовериться, что правительнице Украденных земель не нужно с чем-либо помочь. Иногда Арборея просила его посидеть с ней немного; Тристиан в какой-то момент начинал ёжиться от холода в комнате, а полуэльфка всё сидела смирно, и жрец всякий раз задавался вопросом, как ей это удается - либо привыкла к этой температуре, либо каким-то чудом сохраняет вокруг себя тепло.
Нет, она излучает тепло --- каждый раз думал Тристиан. В её взглядах, в её рукопожатиях, в её речи текли теплые реки; падший даэва, вынужденный называть себя человеком, приметил это еще в тот миг, когда она спасла его в храме Оленя. Когда он лежал на каменном полу, измождённый и израненный, из последних сил молящийся Саренрэй о спасении и исступленно смотрящий на солнце; когда девушка с обеспокоенным лицом цвета луны и копной волос цвета вороного крыла склонилась над ним, загораживая своей головой солнце и заливая исцеляющие зелья в сухие губы. Несмотря на перенесенную тогда боль, Тристиан всякий раз глупо улыбался, вспоминая этот момент; Арборея тогда поддерживала его голову и нащупывала пульс на тонкой руке - сквозь завесу времени эти прикосновения казались ему первым проявлением нежности. Он иногда восстанавливал в сознании образы того, как они раньше касались друг друга: одергивали руки, если случайно соприкоснулись пальцами при передаче предметов; когда Тристиан лечил её раны, он всегда действовал особо аккуратно, дотрагиваясь лишь подушками пальцев; когда Арборея помогала ему встать, она старалась не держать его руку слишком долго.
Конечно, всё это менялось по мере того, как они открывались друг другу. Неловкое "я бы хотела познакомиться поближе", искреннее "я бы не хотела, чтобы ты меня покинул", интерес и забота --- и в какой-то момент они уже поправляли непослушные волосы друг друга в пути, стояли совсем близко при разговоре, долго жали друг другу руки при встрече; когда Арборею мучали кошмары и мертвецы каждую ночь являлись во снах, когда она вскакивала посреди лагеря в холодном поту, Тристиан всегда оказывался рядом и держал ее за плечи, притягивая к себе, нашептывая какие-то глупые обыденности: "Я рядом", "Всё хорошо". Всякий раз он думал, что не может всё быть хорошо, когда Нирисса жива и строит новые козни, но Госпожа Цветов была далеко, а дрожащая Арборея, судорожно цепляющаяся за его белые робы в попытках прогнать жуткие образы --- рядом.
Всякий раз Арборея думала, что не может должным образом отплатить Тристиану за его поддержку. С одной стороны, с чего бы ей это делать - она же баронесса, а жрец --- ее подданный. Эту сторону своего сознания она предпочитала заглушать. С другой стороны она старалась заваливать его неочевидными подарками - лучшее вино, помощь в канцлерских делах, поиск свитков в библиотеке. В бою она всегда посматривала на Тристиана, убеждаясь, что он в порядке, а если вдруг кто-то или что-то ему угрожало - летела на помощь. Когда выдавался шанс, она брала его на закатные прогулки по столице и урывками любовалась его лицом, позолоченным светом уходящего солнца, спокойным, как будто эти лучи освобождали его ото всех забот, и наслаждалась вечерним теплом остывающего мира. Она не могла должным образом объяснить свою привязанность к этому мужчине: может, ей нравились блондины; может, злую шутку играло влечение к священнослужителям. Так или иначе, все ее слова про близость и желание проводить больше времени вместе были абсолютно искренними.
Искренность вышла ей боком, когда Тристиан сбежал с Оком Абаддона, когда она узнала, что он всё это время служил Нириссе и принимал участие в попытках погубить её новорожденное баронство. Тот момент в гробнице Вордакая она не забудет никогда: затхлая холодная пещера наполнилась божественным светом, таким ярким, будто он стремится обжечь всех вокруг; она пыталась прорваться к Тристиану через этот свет --- она слышала его крики боли, пыталась добежать, дотронуться до жреца, привести в чувства, но что-то преграждало ей путь. Невидимая стена пропала в тот момент, когда Око разбилось, а Тристиан открыл свету незрячие глаза, через секунду с еле слышным "Прости меня" шагая в портал за спиной. Почти весь отряд тогда испытывал невероятное желание найти жреца --- маленького предателя, по версии некоторых --- и прикончить на месте. К счастью, Арборея не дала им этого сделать, когда жрец таки нашелся --- сначала на Мерцающем озере, а потом и в Зеленых чертогах.
Когда баронесса отбила у големов и нимф своего канцлера, он был больше похож на измученного щенка, чем на жреца великой богини. В сочетании с тем, что пару минут назад Арборея услышала о его божественной природе, это вызывало у нее смешанные чувства. Помогая Тристиану подняться, она нечаянно вспомнила их первую встречу в храме Оленя; в целом, сейчас все выглядело примерно так же, разве что на глазах бедолаги появилась повязка --- Арборея могла поклясться, что она намокала от слез, пока он рассказывал свою историю. Дослушав его излияния до конца, она объявила, что решила его судьбу; в ответ Тристиан вздрогнул как лист на ветру, и баронесса почувствовала необычайной силы жалость к юноше (можно ли его так называть ввиду его сущности?). Когда она впервые за то, что казалось вечностью, запечатанной в одно мгновенье, обняла его, она почувствовала, как тело жреца почти что тает в её руках, как он из последних сил обнимает её в ответ.
После этого Тристиан долго не показывался ей на глаза, а если они и пересекались, то старался как можно скорее отчитаться и уйти прочь. Тем сильнее было удивление баронессы, когда по пути на её коронацию этот самый жрец, который от стыда за свои поступки начал избегать той, кому чуть ли не клялся в любви, почти преградил дорогу. Когда фигура в белой мантии, отдаленно похожей на саван, приблизилась (Арборея всякий раз задумывалась, а как Тристиан вообще видит мир в его новом состоянии) и начала говорить о втором шансе для них, баронесса вновь испытала приступ желания заобнимать жреца и долго, долго гладить его по голове. Но подобные жесты от нее были ожидаемы --- Тристиан и раньше сталкивался с наглостью полуэльфки. Неожиданно здесь было то, что будто в ответ ее мыслям жрец-недотрога, единожды слегка коснувшийся губами руки баронессы, после чего зардевшийся и убежавший восвояси, взял руку Арбореи в свою и поцеловал; его губы касались загрубевшей кожи чуть дольше положенного, а держался он так, будто от этого зависит его жизнь, будто он сейчас за эту руку ее притянет к себе и зацелует в губы до последнего вздоха. Но, к сожалению, пришлось прерваться на коронацию.
За торжествами по поводу создания нового королевства Арборея и Тристиан не смогли продолжить начатый ранее разговор и лишь с улыбкой переглядывались, когда находили друг друга глазами в толпе. Когда празднество заканчивалось, а гости расходились по своим комнатам и домам, Тристиан решил все же подойти к Арборее; новоиспеченная королева, слегка опьяненная медом, улыбнулась, вновь увидев своего жреца.
- Ваше величество, - даэва поклонился, а его волосы растрепались.
- Тристиан, ради всего святого, - Арборея дотронулась до его плеча, будто поднимая из поклона, и заправила за уши особенно настырные пряди, - хватит ко мне так обращаться. Просто Арборея, ты же знаешь.
- Прости, - жрец смущенно улыбнулся. - Я хотел еще раз поздравить тебя. Стать королевой - большая честь и ответственность, но я верю, что ты со всем справишься, - последние слова заставили улыбку Арбореи стать шире.
- Спасибо, Трис, - Арборея чуть подалась вперед, но вовремя одернула себя. - Знаешь, я бы очень хотела тебя поцеловать. - Щеки жреца окрасились в смущенный румянец; если бы его глаза не были закрыты повязкой, Арборея увидела бы, как они расширились от удивления.
- Я... я бы тоже хотел тебя поцеловать, - тихо произнес Тристиан, потупив голову. Королева молча дотронулась до его щеки, как уже делала когда-то давно, и жрец накрыл ее руку своей, а головой уткнулся в ладонь будто котенок.
- Тогда давай уйдем от посторонних глаз, - холодные пальцы Арбореи дотронулись до теплой руки Тристиана. Она осторожно сделала шаг назад и потянула жреца за собой; тот покорно шел следом.
Стук кавалерийских каблуков о каменный пол, шорох тяжелой ткани робы, легкое дыхание и дружеское - нет, уже влюбленное - молчание, и меньше чем через минуту они оказались за дверью королевских покоев. Арборея задвинула щеколду; теперь они точно остались одни. Обернувшись на Тристиана, она заметила, что он все еще ежится от холода в этой комнате. Вновь взяв жреца за руку, королева повела его к своей кровати, сев и усадив его на край. Тристиан сжал пальцы Арбореи, будто говоря "подожди минуту", и снял повязку с глаз. В тусклом свете свечей Арборея впервые после инцидента с Вордакаем увидела глаза своего жреца: их радужка была всё такой же солнечно-золотой, но зрачки затянулись дымкой. Королева долго вглядывалась в лицо жреца - так давно она не видела его без повязки, таким спокойным, как сейчас. Тристиан закрыл глаза и отвернулся; словно пытаясь повернуть его голову обратно, Арборея положила руку ему на щеку.
- Трис, ты чего? - холодные пальцы массировали горящую со стыда кожу; в какой-то момент Арборея почувствовала под ними влагу слёз. - Ох, Трис, ну что с тобой...
- Ты так долго молчала, - сказал он совсем тихо, будто их пытались послушать, - что я решил, что противен тебе в таком состоянии.
- Ну что за глупости, Трис? - жрец наконец поддался попыткам Арбореи обратить его лицо к ней. - Не надумывай. Ты прекрасен - по крайней мере, для меня. Слышишь? Посмотри на меня, Трис. - Жрец покорно открыл глаза. - Ты самый прекрасный мужчина на свете. Мое солнышко, - Арборея улыбнулась, стирая со щеки Тристиана слезу. Тристиан в ответ усмехнулся.
- А ты - моя луна, - голос его все еще был тихим. - Величественная, затмевающая другие светила и манящая, - жрец протянул руку, чтобы дотронуться до лица Арбореи. Его пальцы проскользили по щеке, мельком дотронулись до шеи, очертили край челюсти и застыли около тонких губ. - Можно?
Арборея улыбнулась и подалась навстречу Тристиану. Ради всех богов на небесах, подумала она, как же долго я этого ждала. Тристиан же мысленно благословил Саренрэй, благодаря ее за то, что продлила его жизнь до этого момента. Проделав свою половину пути, жрец осторожно коснулся губами её губ - легко и невесомо, будто целует икону. Этот поцелуй продолжался совсем недолго; Тристиан отстранился и улыбнулся.
- Рея, - он взял ее за руку, сжимая холодные пальцы в своих, пытаясь передать толику тепла. Короткий путь языка по небу, гласные, произнесенные на выдохе - такие мелочи, но сердце Арбореи сжалось, когда Тристиан назвал ее Реей. Никто еще ее так не называл. - Я люблю тебя, Рея, - дрожью откликнулось где-то внизу живота Арбореи, когда Тристиан снова поцеловал ее руку. Королева пустила скупую женскую слезу - еще никто ей не говорил эти заветные слова.
- И я тебя люблю, Трис, - услышав эти слова, жрец притянул ее к себе за руку, снова соединяя губы в поцелуе - в этот раз уже более чувственном. Арборея вцепилась в его белую мантию, будто бы она могла упасть куда-то, а Тристиан положил руку ей на затылок, прижимая к себе, не выпуская, закапывая светлые пальцы в черные волосы.
Поцелуй за поцелуем, прикосновение за прикосновением - Тристиан твердо решил, что не пойдет ночевать к себе, а останется здесь. Арборея была не против.
Утром, когда первые лучи солнца, пляшущие на ресницах, как всегда, разбудили даэву на заре, он впервые почувствовал, что в королевских покоях Арбореи тепло.