— Три виски.
Проклятый английский жест. Всё тело будто прошибает электрическим током. Выражение лица штурмбаннфюрера меняется мгновенно. Он наверняка мог бы сдержать эмоции, без сомнений, мог бы, но... Он так разочарован. До глубины души. Не просто разочарован — разъярён. За кого они его принимают? Это уже личное оскорбление. Он смотрит прожигающим, немигающим взглядом на лейтенанта. Тот точно так же смотрит в ответ.
— За тысячелетний Рейх, — поднимая бокал, произносит Хелльштром достаточно торжественно, но не слишком громко, быстро пробегаясь взглядом по сидящим за столом, но тут же возвращая его на Арчи.
— За тысячелетний Рейх! — восклицает в ответ Арчи, не сводя глаз с гестаповца.
Они пьют. Атмосфера за столом до ужаса напряжённая. Хелльштром жмурится, делая несколько глотков пива за раз, а, поставив бокал на стол, уже готовится вытащить вальтер из кобуры, однако почему-то сдерживает свою злость, а вместе с ней и этот порыв.
— Герр гауптштурмфюрер, я думаю, нам с Вами следует переговорить, — говорит он внезапно, снова растягивая губы в противной теперь до тошноты улыбочке.
— Пожалуй, что так, — кивает в ответ Хикокс, отставляя в сторону стакан скотча, и тоже улыбается. — Прошу нас простить, господа, фрау фон Хаммерсмарк, мы вынуждены вас ненадолго покинуть, — обращается он к Хуго и Вильгельму и коротко целует тыльную сторону ладони Бриджит.
— Ничего, ничего, мы подождём... — кивает та в ответ, стараясь звучать как можно более уверенно, что, впрочем, не особо выходит.
Арчи и Дитер же встают из-за стола. Они всё ещё не прерывают зрительного контакта. Это даже напоминает игру, соревнование — кто раньше сдастся и отведёт взгляд. Пока что никто не проигрывает, они идут на равных, смотрят друг другу в глаза, не отрываясь.
Они проходят по длинному узкому коридору. Дитер открывает небольшую деревянную дверцу, придерживая её, как самый настоящий джентельмен, жестом предлагает Хикоксу зайти в комнатку. Тот улыбается акульей белоснежной улыбкой, от чего гестаповец морщится, и проходит внутрь, осматриваясь. Темно и тесно. На потолке — одна единственная лампочка, и та мигает. По-видимому, это нечто вроде кладовой. И зачем только этот петух привёл его сюда? Если хотел пристрелить, мог бы сделать это ещё в самом баре.
Как только лейтенант оказывается в комнате, Хелльштром буквально за секунду оказывается рядом с ним, с громким стуком захлопывает дверь, вжимает Арчи в стену и, в одно движение вытащив пистолет, вплотную приставляет дуло к его груди. Раз — и слышится щелчок снятия предохранителя. Хикокс спокойно смотрит в голубые глаза мальчишки — в них огнём сейчас пылает ненависть.
— Не потрудитесь объяснить, что происходит? — спрашивает он у Дитера абсолютно невозмутимым тоном. Тот аж замирает. Как же он, блять, бесит. Делает вид, будто всё под его контролем? Думает, что сможет выкрутиться? Какой бред. Хелльштром сильнее — почти до боли —прижимает дуло к чужой груди.
— Вы себя выдали, гауптштурмфюрер, — он говорит полушёпотом, но это звучит настолько зло и обиженно, что получается почти надрывно. — В Вас не больше немецкого, чем в том виски, что Вы пили.
Мужчина усмехается:
— Почему же Вы не раскрыли меня прямо в баре, перед всеми, и не поленились привести меня сюда, герр майор?
— О, мне хотелось бы лично увидеть, как Вы захлёбываетесь собственной кровью. Не хочу делиться этим зрелищем ни с кем. А с остальными я потом разберусь, будьте в этом уверены.
— Неужели?
Далее следует тишина. Арчи почему-то начинает рассматривать лицо Дитера — и тут же замечает россыпь веснушек на щеках, замечает небольшие родинки у рта и на шее, замечает эти голубые, долгие глаза, в которых мелькает что-то ещё помимо чистой злобы и ненависти. В общем-то, милая мордашка. Даже очень. Ему вдруг будто что-то ударяет в голову. Возможно, как раз тот самый скотч, в котором действительно немецкого не больше, чем в нём самом.
— Вы целитесь не туда, штурмбаннфюрер, — говорит он и кладёт руку на корпус вальтера.
— Что?
— Я сказал, что Вы должны целиться ниже, — и он медленно, ужасно медленно ведёт дуло ниже и останавливается, когда оно доходит до паха.
Хелльштром замирает и почему-то коротко облизывается, словно ящерица. Не убирает руку с пистолетом, но и не надавливает сильнее. Он, кажется, перестаёт понимать, что происходит. Он прекрасно знает, что может выстрелить прямо сейчас. Закончить этот чёртов фарс прямо сейчас. Может... Но почему-то лишь молча стоит и не двигается с места.
Хикокс наблюдает за тем, как гестаповец теряется, и он вполне удовлетворён такой реакцией. Более того, он хочет сбить его с толку ещё сильнее, а потому сам немного подаётся вперёд, плотнее прижимаясь к вальтеру, и шумно вздыхает от приятных ощущений.
Мальчишка тут же дёргается от этого и... Внезапно выпускает пистолет из руки. Обезоруженный теперь в прямом и переносном смысле, он нечитаемым взглядом смотрит на лейтенанта. Тот в ответ улыбается обворожительно:
— Ну что же Вы, штурмбаннфюрер?
— Вы... Что творите? — спрашивает Хелльштром, нервно сглотнув. Он больше не звучит так уверенно и зло, как до этого. Он будто... Заинтригован.
— Вы ведь привели меня сюда, не для того, чтобы убить, разве нет? — мужчина наклоняется к нему ближе, тяжёлым дыханием обжигает шею, бархатным голосом обжигает слух. Дитер будто бы хочет что-то ответить, но не может, а потому просто облизывает пересохшие губы.
Арчи же всё так же медленно, чертовски медленно — будто нарочно растягивая свои действия — опускается перед гестаповцем на колени. У того дух перехватывает. Фантазия рисует грязные картинки... И все они мгновенно разбиваются о реальность, когда лейтенант, резко схватив с пола пистолет, снова поднимается, разворачивается и приставляет оружие к его шее — чуть ниже подбородка. Теперь вжатым в стену оказывается Хелльштром.
— Вы ведь не думали, что Вы один тут такой умный? — Хикокс насмешливо смотрит в голубые глаза мальчишки. Тот не может пошевелиться.
— Падаль шпионская, — только роняет он тихо. — Ты ещё ответишь за это.
— Вы сейчас не в том положении, чтобы угрожать, — отвечает Арчи с улыбкой, однако уже через пару секунд лицо его становится серьёзным. Он начинает говорить строго, отделяя каждое слово:
— Вот как мы поступим, штурмбаннфюрер. Сейчас мы вернёмся в бар, позовём остальных и...
— Не-не-не, этого не будет, — нагло перебивает его гестаповец.
— Да? Почему же?
— Я уверен, сейчас Вы и сами не захотите туда возвращаться.
И с этими словами Хелльштром немного отодвигает от себя вальтер, но лишь для того, чтобы приблизить его к своему лицу. Лейтенант даже не успевает осознать момент, когда ствол оказывается у мальчишки во рту. Мужчина смотрит шокированно. Тот смотрит в ответ нагло и довольно. Хикокс напряжённо держит палец на спусковом крючке. Ладони потеют. Одно небольшое движение — и гестаповец упадёт замертво, заливая комнатку своей кровью. И он уже готовится выстрелить, но... Дитер, по-прежнему не выпуская ствол изо рта, кладёт руку на его пах. Он всем своим видом говорит, мол, не выстрелишь, ты ведь не хочешь стрелять. И он, сучка такая, прав. Совсем не хочется убивать его, совсем не хочется выстрелами портить эту смазливую мордашку. По крайней мере, не сейчас. Сейчас хочется...
Арчи как-то судорожно вздыхает, когда мальчишка с абсолютно пошлыми звуками начинает вылизывать дуло пистолета, насаживаясь на него ртом. Он ни на секунду не прерывает зрительного контакта с мужчиной. Тот ждёт подставы: что Хелльштром ударит его, что сможет как-то выбить из рук вальтер... Но все мысли о возможной опасности моментально вылетают из головы, когда Дитер расстёгивает ширинку его брюк и через ткань белья слегка сжимает полувставший член. При этом он выглядит всё так же спокойно, нагло, и только румянец, предательски сильно заливший щёки, выдаёт его смущение.
Хикокс кладёт свободную руку немцу на шею, надавливает, прижимает к стене сильнее. Тот издаёт какой-то полухрип-полустон, но руку с паха мужчины не убирает. Тогда Арчи медленно вынимает пистолет из его рта и отбрасывает оружие куда-то в сторону, а затем наклоняется к Дитеру ближе и тихо, жарко шепчет в приоткрытые губы:
— Надеюсь, Вы не будете против, если я перейду на язык королей, — по-английски говорит он, сдерживая стон от чужих касаний и продолжая сдавливать шею мальчишки одной рукой. — Что Вы задумали?
— Как Вам будет угодно, капитан, — так же на английском, хоть и с заметным акцентом, хрипя, отвечает Хелльштром, а сам улыбается. — Вы были правы, когда сказали, что я здесь не для того, чтобы убить Вас. Вы такой... — он не договаривает, пытается податься вперёд — к чужим губам, но мужчина крепко держит его горло, а потому он только закашливается и не может отдышаться.
Хикокс чувствует фальшь. Но ещё чувствует, как от возбуждения совсем сносит крышу. А потому, недолго думая, сам целует Дитера, при этом ничуть не ослабляя хватку на его шее, а свободой рукой обнимая парнишку за стройную, почти что женскую талию и прижимая его к себе. Тот, кажется, готов потерять сознание от нехватки кислорода, закатывает глаза, обеими руками хватается за чужие плечи, сминая китель на них, пытается при этом отстраниться от Арчи, чтобы набрать воздуха в лёгкие. Но ничего не выходит — мужчина целует настойчиво, глубоко, долго. Единственное — он, видя, что Хелльштром уже вот-вот задохнётся, всё же убирает руку с бледной шеи, на которой теперь красуются яркие красные следы от его пальцев. Впрочем, это мальчишку нисколько не портит — даже наоборот. Освободившуюся руку мужчина кладёт на голову Дитера, немного сжимает короткие уложенные волосы и оттягивает назад, заставляя того оторваться от поцелуя и тихо простонать.
Арчи на шаг отходит назад, оценивающе смотрит. Парнишка уже выглядит потрясающе: волосы растрёпаны, щёки раскраснелись, дыхание абсолютно сбито, форма измята, ткань брюк в паху натянута возбуждением.
— Прекрасно выглядите, майор, — усмехается Хикокс, а сам не может оторвать взгляда. Только подходит к гестаповцу снова вплотную, со шлепком кладёт руку на его ягодицу и сжимает — не слишком сильно, не до боли, но вполне достаточно, чтобы заставить того сдавленно простонать, закусив нижнюю губу, и этим вызвать у лейтенанта самодовольную улыбку.
— Ну и что же нам делать дальше? — спрашивает он, потеревшись своим пахом о чужой и от того шумно выдохнув.
— А то Вы сами не знаете, — хриплым шёпотом отвечает Дитер, тянется одной руке к воротнику его кителя, чтобы расстегнуть верхние пуговицы и поцеловать в ключицы. Но Арчи опережает его, сам поцелуем впивается в юношескую бледную шею, выбивая из его горла очередной стон, на этот раз более громкий. И от этого он чувствует, как окончательно теряет самообладание. Хикокс теперь не просто целует его шею — он сильно кусает, подхватывает мальчишку под бёдра, сильно сжимая их пальцами, приподнимает, усаживая его к себе на талию и вжимая в стену, пока тот извивается, выгибается ему навстречу, стонет-хнычет и крепко обнимает чужие плечи. Мужчина недовольно рычит, пытаясь на весу стянуть с Дитера форменные брюки — он хоть и лёгкий, но всё же одной рукой, да ещё и в таком положении, это не особо получается. Или получается не так быстро, как хотелось бы. В конце-концов он таки расправляется с его штанами и откидывает их куда-то в сторону. Туда же летит бельё. Хелльштром тяжело дышит, краснея, облизывает пересохшие губы, пытается хоть немного потереться членом о чужой торс, а потому разводит ноги сильнее и сильнее прижимается к Арчи. Тот усмехается.
— Имей терпение, — шепчет он юноше куда-то в шею, прикусив в районе кадыка. Дитер же недовольно скулит, ёрзает и запрокидывает голову назад, открывая больше места для поцелуев и укусов. Лейтенант же, одной рукой продолжая удерживать гестаповца, в зачем-то в поисках смазки судорожно шарит другой по своим карманам, хоть и прекрасно понимает, что с собой её быть не может — он не планировал трахаться сегодня. Хмыкнув, он достаёт руку из кармана и, недолго думая, подносит её ко рту Хелльштрома. Объяснения не требуются — он тут же обхватывает два пальца губами, со всем возможным усердием и пошлыми хлюпающими звуками облизывая их. Арчи чувствует, как мурашки бегут по спине от этого зрелища.
— Ведёшь себя, как шлюха, — улыбается он, надавливая на его язык, на что тот лишь стонет. Мужчина вытаскивает пальцы из его рта, оставив нить слюны, тянущуюся от уголка губ, и кладёт ладонь на его ягодицу. Приставляет пальцы ко входу и, глядя в заплывшие от похоти глаза Дитера, проталкивает один внутрь. Тот дёргается, издаёт приглушённый то ли вскрик, то ли стон, больно хватается одной рукой за чужое плечо, другой — за волосы на затылке. Он понимает, что это всего лишь начало, а дальше будет больнее, и пытается, очень пытается сконцентрироваться не на боли, а на том, чтобы получить удовольствие... Все мысли вышибает, когда он чувствует внутри второй палец. Хелльштром дёргается снова, почти не сдерживая крик, хнычет, утыкаясь лбом Арчи в плечо. Тот смотрит на это как-то сочувственно и недовольно одновременно. С одной стороны, хочется просто получить удовольствие самому, воспользоваться чужим телом — да и сейчас бы ещё с нацистом церемониться (к тому же, он сам не был против!). С другой... Мальчишка, несмотря на звание, на статус, выглядит таким хрупким — до ужаса — что, кажется, причинять ему боль — слишком жестоко. Поэтому лейтенант, слушая чужое громкое сбившееся дыхание, выжидает некоторое время, чтобы дать ему хоть немного привыкнуть, и только после этого начинает вводить пальцы глубже, раздвигать их, стараясь нащупать нужную чувствительную точку и хоть немного перекрыть для юноши неприятные ощущения. Тот ёрзает, пытается найти положение, в котором было бы не так больно. Палец попадает по простате. Хелльштром стонет, выгибается, чувствует, как боль перемешивается с наслаждением, и от этого будто возбуждается только сильнее. С очередным стоном трётся членом о чужую форму, не волнуясь о том, что может запачкать её.
Хикокс ещё с минуту двигает пальцами, иногда специально задевая чувствительную железу и тем самым выбивая новые стоны, но затем убирает руку, вытирая её о китель гестаповца, чем вызывает у того недовольный короткий вздох. Теперь вместо пальцев Арчи приставляет ко входу собственный, почти что больно стоящий член, одной рукой торопливо проводит, распределяя по всей длине уже выделившуюся естественную смазку. Дитер вздрагивает от прикосновения головки к анусу, сильнее вцепляется тонкими пальцами в чужие плечи. Дыхание учащается, он знает, что сейчас будет и что это будет больно, кусает внутреннюю сторону щеки и старается настроиться. А Арчи, недолго думая, толкается внутрь почти до основания. У Хелльштрома в глазах рябит-мутнеет-темнеет. Его словно током прошибает: он почему-то даже не может вскрикнуть, лишь в немом крике открывает рот и откидывается назад, к холодной стене без обоев, а затем снова прижимается к мужчине, утыкаясь в его плечо лицом. В момент чужой китель становится мокрым от слёз, совершенно непроизвольно текущих по веснушчатым щекам.
— Блять, блять, больно!.. — шепчет юноша, трясующуюся от боли руку сжимает в кулак, как по инерции бьёт по чужой груди, будто от этого станет легче.
— Не сахарный, не растаешь, — тяжело дыша, раздражённо шипит в ответ Хикокс. По правде говоря, ему и самому сейчас не особо приятно — слишком сухо. Но похоть сейчас куда сильнее здравого смысла. Они уже пересекли ту черту, когда можно было остановиться.
Хелльштром отрывается от плеча мужчины, поднимает заплаканные глаза, всё ещё сильно трясётся, и тем не менее накрывает чужие губы своими, впивается в них, кусает сильно, будто желая восстановить хоть какую-то справедливость — чтобы не ему одному было так больно. Кровь от укуса тут же растекается, размазывается по губам обоих, металлический вкус дурманит только больше. Так больно и неправильно. Но так сладко и горячо.
— И долго ещё планируешь ничего не делать? — мальчишка отрывается от искусанных едва ли не в мясо губ лейтенанта, то ли жалобно, то ли зло всхлипывает. Возбуждение так болезненно, так тяжело сдерживаться, что плевать хочется на боль от потрескавшихся в отсутствии нормальной смазки мышц. Арчи хмыкает молча и тут же толкается в чужое нутро, входя теперь на всю длину. Гестаповец издаёт вскрик, что звучит почти стоном.
— Да ты настоящий мазохист, — шепчет ему на ухо, обжигая дыханием, Хикокс.
— Заткнись и двигайся, падаль шпионская.
— Шлюха гестаповская.
Очередной смазанный поцелуй. Очередные сильные, почти что агрессивные укусы. Мужчина же всё-таки начинает двигать бёдрами, пока что неспешно. Сдерживает сам себя, чтобы не сорваться, не начать беспорядочно и грубо трахать наглого немца: всё же не хочется специально вредить ему — а то ещё помрёт от болевого шока. Тот скулит-вскрикивает, шепчет себе под нос ругательства на смеси из английского, немецкого и французского, время от времени из-за слишком сильной боли ударяет кулаком по его груди и плечам. Пытается расслабиться, получить порочное удовольствие, долгожданную разрядку. И, откинув назад голову и едва ли не ударившись ею о стену, с громким протяжным стоном — совершенно внезапно и неожиданно для самого себя — кончает, пачкая свой и чужой китель, когда Арчи головкой члена всего-то один раз попадает по простате. Ему кажется, что он вот-вот потеряет сознание от слишком сильных физических ощущений, от переполняющих его чувств и эмоций.
— Ты и впрямь мазохист, — усмехается на это мужчина, ненадолго прекращая двигаться. Тот, разгорячённый, ослабленный, опьянённый, немного шевелит пересохшими губами, судорожно хватает ртом воздух — не может даже ответить. И Хикокс смотрит на юношу как-то заворожённо-восхищённо. В груди на пару мгновений вспыхивает нечто вроде нежности. Такой Дитер — без жгучей надменности, без напускной наглости — невероятно красив, хочется надолго запечатать в памяти это лицо, эти невозможные родинки, которые, если их соединить, образуют словно созвездия.
Прилив тёплых чувств быстро проходит, когда Хелльштром смазанно целует его куда-то в скулу, потом в шею, потом около губ, ёрзает нетерпеливо, хнычет негромко. Арчи сильнее прижимает парнишку к стене, чтобы тот не упал, кладёт одну руку на его голову, оттягивая за русые волосы, вновь кусает шею, уже и так красную от поцелуев и меток, и вновь начинает двигаться — теперь резче, быстрее, почти выходя и снова вдалбливаясь глубже, проезжаясь членом по простате. Дитер, кажется, уже сорвал голос, он хрипловато стонет, ослабшими пальцами кое-как цепляется за мужчину, хаотично водит руками то по его затылку, чуть ероша короткие волосы, то по широкой спине, скрытой грубой тканью формы, то по груди, нарочно останавливаясь в районе сосков, не сжимая их, но немного надавливая и тем самым возбуждая только сильнее. Лейтенант уже не понимает, до сих пор ли его неожиданно появившемуся любовнику больно, но, желая всё же подарить ему удовольствие (хоть он и сам не понимает причину такого своего желания), выпускает его волосы, а ладонь теперь кладёт на его снова вставший после оргазма член. Несильно сжимает, выбивая новый хриплый стон, и начинает двигать рукой в такт своим движениям бёдрами. Гестаповец готов кричать, но сорванный голос не позволяет, он мечется, не зная, куда деть себя от переполняющего его наслаждения, выгибается, сам пытается толкаться в чужую ладонь и вместе с тем подмахивать бёдрами. Он готов сойти с ума, если ещё не сошёл. И Хикокс, видя это блаженство на юношеском раскрасневшемся лице, видя, как совершенно покорный теперь немец закатывает глаза, как теряет связь с реальностью, ещё несколько раз толкается исступлённо, а затем с каким-то рыком изливается в чужое нутро, не выходя из него, и замирает, тяжело дыша. За ним же следует Хелльштром — пачкает его руку белёсой жидкостью. Воздух будто бы ватный, он обволакивает лёгкие и жжёт — жжёт так сильно, но так приятно, что, казалось бы, так и должно быть всегда. Дитер полностью обмякает-растекается в мужских сильных руках, забывает дышать. Едкая боль всё ещё мешается с блаженным удовольствием, и от этого так сладко, тепло, хорошо. Он наконец делает глубокий вдох, закрывает глаза, откинувшись снова к стене. Холод бетона так сильно контрастирует с жаром чужого тела, что становится дурно.
Некоторое время оба молчат, пытаются выровнять ужасно сбившееся дыхание и не двигаются — ни на миллиметр. Но вот Хелльштром открывает глаза, мутным до сих пор взглядом смотрит на Арчи и слабо подаётся вперёд, накрывая его губы своими — уже не страстно, не агрессивно, не кусаясь. Просто прижимается и замирает так. Тот не стремится отстраниться, просто ждёт. Когда же парнишка прерывает этот полупоцелуй, будто нехотя снимает его с себя и, всё равно удерживая за талию крепко, чтобы тот не свалился на подгибающихся трясущихся ногах, ставит на пол. Молча застёгивает ширинку, молча одёргивает китель. Идёт в сторону, куда были отброшены бельё и брюки гестаповца, поднимает их с пола и протягивает «любовнику» — тоже молча. Тот неясно поджимает губы, хмыкает, быстро одевается, из кармана достаёт носовой платок, им же стирает следы семени сначала со своей формы, затем и с формы Хикокса тоже. И всё это — молча. В тишине. А к чему слова? Да и что сейчас можно сказать? Нездоровый порыв нездоровой, возникшей из воздуха страсти прошёл, будто его и не было, и вот они снова враги, вот в сердце и в глазах снова пылает разъедающая душу больная ненависть. По-хорошему, по-правильному — они должны сейчас попытаться убить друг друга. Но ведь не хочется? Даже оскорблять друг друга — как-то не хочется. Арчи кидает быстрый взгляд на вальтер, валяющийся в углу комнатки, возвращает глаза на Дитера, будто ими спрашивает что-то. Тот молча подходит к оружию и молча суёт его в кобуру за пояс. Лейтенант задумчиво хмыкает на это, но, впрочем, решает ничего не говорить.
Они возвращаются в бар, что всё это время жил своей жизнью, да и сейчас продолжает ею жить. За их столиком по-прежнему сидят в тревожном томительном ожидании «ублюдки» и Бриджит. Стоит только показаться здесь Арчи, как она чуть не подрывается с места, чтобы подбежать к нему и крепко обнять. Она думала, что он, как, впрочем, и Хелльштром, который, приглаживая растрепавшиеся непослушные волосы, идёт следом за ним, уже не вернётся в эту пивную.
— Вас... Долго не было, — говорит лишь сдержанно Бриджит, когда лейтенант и гестаповец садятся за стол.
— Прошу прощения, милая фрау, — легко улыбается в ответ ей Хикокс. — Мы со штурмбаннфюрером разговорились и совсем забыли про время. Майор Хелльштром... Интересный собеседник, — он пробегается взглядом по всем присутствующим, а глаза возвращает на мальчишку. Тот смотрит в ответ, и на лице его смесь из эмоций, которые трудно распознать. И совершенно не понимает: то ли в груди щемит от того, что он выглядит невыносимо — на щеках всё ещё играет едва заметный румянец, некоторые пряди не держатся и спадают на лоб, а из-под воротника кителя виднеются ярко-красные метки — и потому хочется снова, всё с тем же нездоровым, болезненным порывом, накинуться на него, насладиться чужим податливым телом, то ли...