В Облачных Глубинах холодно — и это, пожалуй, одно из самых ярких воспоминаний, оставшихся у Юй Цзыюань с тех месяцев, что она провела там на обучении. О, как бодрил этот холод по утрам, когда, едва выбравшись из постели, она старалась поскорее одеться и спрятаться от него, напрочь игнорируя помощь Иньчжу и Цзиньчжу, казавшихся в такие дни невероятно медлительными! И как приятно здешний, почти морозный воздух обжигал разгорячённое тренировкой тело, когда после занятий удавалось уделить немного времени мечу…
В Облачных Глубинах холодно — а ещё здесь лучше, чем где-либо, играют на гуцине. Хотя, возможно, лучше прочих играл один лишь второй наследник: больше она ничьей игры здесь не слышала. С другой стороны, раз второй молодой господин задавал такую планку, все остальные тоже стремились к идеалу… Но ей не то чтобы хотелось проверять.
Чарующей без всяких заклинаний музыки, что рождалась под изящными пальцами, со всей осторожностью касающимися струн, ей было более чем достаточно. Других вариантов и не хотелось.
— Как называется эта мелодия? — она медленно подняла веки (не любила смотреть, когда он играет, — отвлекалась) и посмотрела на Лань Цижэня внимательным, пронизывающим насквозь взглядом. Он как будто потерялся на мгновение, прежде чем ответить привычным ровным тоном:
— У неё нет названия, — Лань Цижэнь задумчиво погладил пальцами струны, прежде чем отнять ладони от инструмента и устроить их на коленях. — Было утеряно со временем.
Звучало как глупая отговорка, и Юй Цзыюань в беззлобной насмешке приподняла кончики губ. Если бы она не знала, что в клане Лань не врут из принципа, даже позволила бы себе не поверить.
— И такой дотошный и любящий точность во всём человек как ты не стал пытаться его восстановить? — и всё же в голос проскользнула эта почти издёвка. Конечно, не несущая в себе цели задеть. И всё равно заставившая второго молодого господина Лань недовольно нахмуриться.
Он не любил такие шутки, она знала. И всё же не могла отказать себе в удовольствии чуть-чуть поиздеваться над этим праведником.
— Я пробовал, — Лань Цижэнь произнёс это с запинкой, не поднимая на неё глаз. Как же тяжело этому упрямцу давалось признавать свои неудачи! Хотя… Цзыюань не могла сказать, что она сильно отличается. — И у меня не получилось. Но есть легенда… — он вдруг запнулся, словно не решаясь говорить дальше. Юй Цзыюань облокотилась на низкий столик, где стоял гуцинь, и чуть подалась вперёд, подпирая рукой щёку — ожидая.
Легенды Лань Цижэнь интересно рассказывал. Они в его устах звучали куда живее, чем те лекции по истории, которые он недавно начал читать младшим адептам и которые так щедро приправлял скучными фактами и датами. В сказки и легенды, в отличие от них, как будто и сам вживался — а заодно забывал о том, что надо изображать из себя хмурую серьёзность.
Это его стремление выглядеть старше и солиднее всегда по-своему забавляло. Пусть Юй Цзыюань и не сказала бы, что ему не идёт.
— Говорят, эту мелодию Лань Ань сложил в тот день, когда встретил свою возлюбленную, — продолжал между тем Лань Цижэнь, вероятно, всё же придя к согласию с собой. — Она была очарована мастерством Лань Аня не меньше, чем сам он был очарован ей. В эту музыку он вложил всю душу и посетившие в момент их встречи чувства. Именно это положило начало их истории.
Он говорил так проникновенно, осторожно, словно сам был участником этой истории. Словно она для него была не событием невозможной давности, записанным где-то на пожелтевших от времени листах или услышанным от наставников, а воспоминанием, близким, дорогим сердцу. Словно…
Улыбка медленно сошла с лица Юй Цзыюань. Разум посетила странная догадка, которую она бы сочла за безумную, если бы не знала, как трепетно Лань Цижэнь относился к музыке и истории своего клана. И сколько смысла вкладывал в каждое сказанное собой слово.
При всей своей внешней чёрствости он всё же оставался неисправимым романтиком.
— Именно это, говоришь… — протянула Юй Цзыюань задумчиво и села ровно. В груди поселилось какое-то странное, нехорошее предчувствие. Хотя, казалось бы, должно было быть наоборот. — Думаешь, дело в мелодии? Без неё у них ничего не получилось бы?
— Вряд ли музыка была причиной их союза. Скорее следствием, — он наконец поднял на неё взгляд и посмотрел так, словно признавался в самом сокровенном. И теперь точно говорил он не о Лань Ане. — Для того, кого любишь, хочется играть лишь лучшие мелодии.
Стук сердца отдался в ушах как-то слишком громко. Ох… Ох.
Губы Юй Цзыюань изогнулись в горькой усмешке — нервной попытке скрыть то, каким громом такое тихое признание отразилось в душе. Эта ланьская честность… Однажды точно сведёт её с ума. Хорошо хоть не додумался говорить прямо. Иначе бы ей точно стоило огромных усилий сделать вид, что эти слова — трактовать которые неверно она, конечно, не могла — вовсе не тронули.
— И поэтому сейчас ты выбрал мелодию, которую некогда сочинил для своей возлюбленной основатель твоего ордена?
Юй Цзыюань подняла на него взгляд, изо всех сил стараясь сделать его холодным и почти безразличным. Таким, каким она неизменно встречала любого — и каким любого и отталкивала. В этот раз сделать это усилие над собой у неё не получилось.
Не хотелось этого признавать, но этот человек каким-то неведомым образом смог одной фразой задеть то жизненно важное, на чём держалась вся её отстранённость. А может, не только фразой. Может, не только сейчас.
Лань Цижэнь хватанул ртом воздух, как будто возмущённо, как будто намереваясь тут же ответить… Но запнулся, едва посмотрев ей в глаза. Она заметила, как пальцы его нервно сжали ткань одежд, когда спустя несколько бесконечно долгих мгновений он проговорил, ни одним словом не выдавая собственного волнения, что так ярко читалось на лице:
— Третья дева Юй ставит меня в неудобное положение этим вопросом.
— Неужто? — вырвавшийся из груди смешок получился немного нервным. — По-моему, ты сам себя поставил в неудобное положение. Не я заставила тебя играть что-то более значимое, чем ваши обычные мелодии.
Скулы сидящего напротив неё с этими словами загорелись, то ли в смущении, то ли во всё же проступившем возмущении. Лань Цижэнь быстро опустил голову и сделал глубокий вдох, словно так забирая у себя возможность сказать сейчас что-то лишнее. Обиделся… Или разозлился. Как будто он сам не догадывался, что она ни за что не промолчит просто так, обязательно постарается уколоть… Они ведь не первый день знакомы, должен же он знать, что не в её характере скрыть смущённую улыбку за широким рукавом и пробормотать в ответ что-то невнятное. Даже если именно так сделать и следовало бы. Даже если так и хотелось.
И наверняка ведь он знал, что именно так и обернётся. Но всё равно сыграл то, что сыграл. Сказал то, что сказал. Это ланьское упрямство… Если бы не было сковано цепями правил, могло бы свернуть горы.
Если бы… Как много этих слов было в жизни Цзыюань.
При мысли об этом руки сами собой потянулись к кольцу, что лишь недавно передала ей мать. Из лёгких неслышно вырвался вздох горечи.
— Не думаю, что я похожа на возлюбленную Лань Аня настолько, чтобы мне играли подобные мелодии.
Ведь в ней ни нежности, ни сдержанного очарования, что заставляет мужчин восхищаться и посвящать женщинам стихи и музыку. Зато море гордости и силы, которые отпугивают других и которые подавить — выше её возможностей. Что говорить — она даже сейчас не смогла сдержать порыв съязвить, вновь выставляя вокруг себя стены холода, что так подходит Облачным Глубинам, но так неприятен людям. Разве такую кто-то может назвать…
— Но я ведь тоже не Лань Ань, — голос Лань Цижэня вдруг прозвучал совсем близко, пусть сам он не придвинулся ни на миллиметр. От того, как проникновенно были сказаны следующие слова, по коже прошлись мурашки. — И мне нет нужды искать в тебе его возлюбленную.
Она глянула ему в глаза — и почувствовала, как стены тают в этом расплавленном золоте. В его нежности и искренности, которые прежде видеть приходилось… Она даже не помнила, приходилось ли. С таким чистым и проникающим в самую глубину чувством на неё не смотрел даже тот, с кем родители пожелали связать её судьбу.
Она вдруг почувствовала себя такой любимой и желанной, как никогда прежде. Такой нужной, важной, необходимой…
И насколько такой взгляд грел душу, настолько это чувство было непонятно. Настолько от него хотелось сбежать. Как от неизвестного существа, которое может оказаться другом или врагом, но рисковать и проверять не решаешься.
— Действительно… — растерянно протянула Юй Цзыюань, не в силах посмотреть куда-либо, кроме этих чистых, не врущих глаз. И добавила, сама не до конца понимая, зачем. Наверное, чтобы попытаться отвести разговор подальше от мыслей, что заставляли что-то внутри трещать по швам: — Если бы ты был монахом, вряд ли бы бросил всё вот так просто ради судьбы музыканта. Слишком ты правильный.
Лань Цижэню на такое замечание следовало бы возмутиться — но он не ответил. Лишь прикрыл глаза, вместе с этим как будто заставляя спасть странное посетившее её оцепенение, — и вновь коснулся струн, уже совсем в иной мелодии. Юй Цзыюань прослушала лишь часть — а после встала и, не решаясь прервать чужую игру словами прощания, ушла. Было что-то неправильное в том, чтобы задерживаться тут ещё дольше.
В Облачных Глубинах холодно, думала Юй Цзыюань, возвращаясь в отведённые ей покои и кутаясь в тёплую, но отчего-то совсем не греющую накидку. А ещё здесь умеют играть на гуцине так, что мелодии проникают глубоко под кожу и заставляют что-то в душе странно пошатнуться.