Пятый опаздывал на добрые пять часов. И нельзя было сказать, что это вышло случайно. Он совершенно осознанно выехал с опозданием, выбрал самый долгий маршрут и задержался в дайнере, чтобы выпить чашку кофе, съесть кусок пирога и набросать новую пьесу. Так что, останавливая машину возле выбранного ансамблем «Зонтики» ресторана через полтора часа после окончания похорон, он не испытал никаких угрызений совести.

В конце концов маэстро Харгривса он последний раз видел шестнадцать лет назад, и последние лет десять не проходило и дня, когда он не благодарил самого себя за ту детскую истерику, которую закатил матери.

В Чикаго было теплее, чем в Сент-Поле, и Пятый бросил шапку и перчатки на заднее сиденье, а пальто застёгивать не стал. Выскочил из машины, перебежал дорогу и толкнул внутрь тяжёлую деревянную дверь.

В ресторане гремела музыка, которую когда-то сочинял маэстро Харгривс, и Пятый заметно поморщился. Даже после всех лет в другом ансамбле, соло-выступлений, пяти симфоний собственного сочинения и нескольких лет терапии, концерт «Когда зло плачет» отзывался в нём только тупой болью.

Он миновал стол ансамбля «Воробьи» и вдову с дворецким, не выражая им ни капли сочувствия. Только губы поджал и хмуро кивнул, и тут же прибавил шаг.

«Зонтики» собрались в дальнем углу, и лица у всех были постными. Правда, сидели они здесь втроём, и для полного струнного квартета не хватало только Вани. Впрочем, они с Клаусом, кажется, отошли к барной стойке.

Пятый остановился у стола, провёл пятернёй по волосам, откидывая чёлку назад, и улыбнулся широко и почти радостно:

— Поздравляю. Он наконец-то сдох.

— Пятый. Мы же на похоронах, всё-таки, — Лютер поднял на него усталый взгляд. Он дольше всех терпел маэстро Харгривса и, кажется, сильнее остальных страдал от стокгольмского синдрома.

— Да ладно тебе, Лютер, — Диего похлопал по стулу рядом, и Пятый, стянув пальто, тут же сел. — Он просто сказал правду.

— Правда правдой, но можно было хотя бы не на похоронах. Грейс за соседним столом сидит, — Эллисон, похоже, пила не первый бокал, но о приличиях по-прежнему не забыла.

— Уверен, что если он лупил нас по рукам линейкой, то и жену свою поколачивал, — Пятый склонил голову набок и вскинул брови. — Хотя наверняка найдутся те, кто скажут, каким чудесным он был учителем и замечательным человеком.

— Знаешь, за что я тебя люблю больше всех остальных? — выплыл из ниоткуда Клаус в пиджаке цвета фуксии и тут же устроился у него на коленях. Ухватил Пятого за щёку, как ребёнка: — Когда бы мы ни встретились, ты всегда полон яда. Особенно в том, что касается сэра Харгривса.

Последние слова он пропел, вручая Пятому свой бокал сухого красного. Пятый выпил его залпом и поморщился.

— Что я могу сказать. Я ненавидел урода, — выдохнул он.

— Что достаточно печально, потому что он тебя обожал. Даже когда ты ушёл в «Комиссию», — заметила Ваня, садясь напротив.

Теперь почти все они были в сборе — и струнный квартет, и фортепианный дуэт. Не хватало только Бенуа с его арфой, и в этом — опять и снова — был виноват только маэстро Харгривс. Бенуа и его брат близнец Бенисио были блестящими арфистами, но Бенуа не выдержал давления и покончил с собой. Бенисио замкнулся и отдался музыке с концами. Сейчас он блистал в «Воробьях» и делал вид, что никого из «Зонтиков» не знает.

За столом ненадолго воцарилось молчание, разве что Клаус, ёрзая у Пятого на коленях, напевал себе под нос какую-то мелодию. Соскользнул на соседний стул и принялся рыться судорожно рыться в сумке.

— Держи, — Пятый сунул руку в карман пальто и достал блокнот и карандаш.

— Как ты догадался, что мне…

— Ой, да ладно, — Диего закатил глаза и запрокинул голову. — Мы тут все музыку пишем, ты думаешь, никто не догадался, зачем ты в торбу свою полез?

Клаус показал ему язык, осторожно вырвал лист из блокнота и принялся торопливо заполнять чистый нотный стан чёрными точками нот.

— Когда мы последний раз так собирались? — спросила вдруг Ваня. — Именно… все вместе. Понятное дело, что мы пересекаемся друг с другом постоянно.

— Когда я ушёл. То есть… лет шесть назад? — Лютер потупил взгляд, рассматривая содержимое своего бокала. — Вы тогда вечеринку закатили.

— Было просто чудесно, — Клаус оторвался от записи. — Особенно когда кто-то додумался смешать водку с текилой.

— Это ты и был, — Эллисон вскинула брови. — Забыл уже?

— У текилы есть такие свойства, а уж с водкой, — Диего поморщился. — Я так плохо помню тот вечер, что с тех пор ни капли алкоголя в рот не взял.

— Сила воли у тебя железная, — заметила Ваня. — После всего, что было.

— То, что я не запиваю свою травмы не значит, что мне было легче, чем вам.

— Эй, полегче, — Эллисон вскинула руку. — Нужно чаще так собираться. Ну, не на похороны. А, не знаю. Каждый год собираться, как бывшие участники.

— Как выжившие, — уточнил Пятый. — Я хотел на твой концерт в Иллинойсе, кстати, но билеты раскупили, а директор концертного зала меня не очень любит.

— Что ты ему сделал? — Лютер с интересом склонил голову набок.

— Он бывший муж Куратора, и получается, что, когда она меня учила, они как раз развелись. Он думает, что я виноват.

— Пф, думает, — Клаус свернул лист бумаги и сунул его в нагрудный карман вместо платка. Вернул блокнот и карандаш Пятому, облокотился о спинку стула и улыбнулся широко. — А видали последнее Ванечкино выступление?

— Я даже вживую, — Диего расплылся в улыбке. — В первом ряду сидел.

— Я была во Франции, пришлось смотреть трансляцию на ютубе. Всё бы отдала, чтобы вживую услышать.

Ваня склонила голову набок:

— Теперь не скоро сможешь. Я на полтора года еду в турне. Европа, Азия.

— Может нам удастся пересечься где-то в Европе. Я уезжаю через пару недель, — Эллисон расплылась в улыбке. — Сыграем что-нибудь дуэтом.

— Было бы здорово, — Ваня кивнула. — Кстати, Лютер. Как тебе электронные скрипки?

— Непривычно, но очень здорово. Никогда не думал, что уйду из классики, но пока мне всё нравится. Я вообще заинтересовался электроакустикой, пробую новое. Недавно у меня на кухне кран капал, я записал, поиграл с настройками и в итоге половину инструментов в симфониях Малера заменил разными фрагментами звука… — он поводил рукой. — Получается очень по-инопланетному. Свой первый альбом назову «Лунная соната».

— Какой хитрец, — Диего засмеялся и полез в карман за телефоном. — Скинь послушать. Может я к тебе присоединюсь.

— Что, мариачи не выстрелило? — Эллисон подпёрла кулаком подбородок.

— Не, — он махнул рукой. — Я его перерос. Хочется чего-то свежего.

— Вот у меня каждое выступление свежее, — певуче протянул Клаус. — Вы бы знали, если бы хоть раз на них пришли.

— О, я был на твоём выступлении, — Пятый пощёлкал пальцами. — В Винчестере. Тебе ещё притащили русские гусли, и ты на них одну из своих песен сыграл.

— Ох, Пятый! — Клаус прижал руки к груди. — Ты был на моём концерте и не подождал меня после выступления? Я ведь так и обидеться могу.

— Напоминаю, что когда ты вышел, ты засунул в какого-то групиз язык по самые гланды. Я не почувствовал никакого желания тебя отвлекать.

— Мог бы хотя бы написать.

— У меня самолёт был следующим утром. Нужно было успеть на поезд.

— Кстати, — Ваня подняла бокал с шампанским и мотнула в сторону Пятого. — Твоя последняя пьеса — потрясающая. А говорят, импрессионизм умер.

— Всё ещё не идеально, — Пятый качнул головой. — Но я близок.

— Я бы сыграла с тобой дуэтом. Если напишешь что-нибудь.

Пятый свёл брови к переносице:

— С радостью. Считай, к твоему возвращению я сочиню сонату для скрипки и фортепиано.

— Может, нам стоит как-нибудь всем вместе собраться. Сыграть что-нибудь как в старые злобные.

— Мне нравится эта идея. Я даже чёрный смокинг ради такого найду, — Клаус поднял руку с чьим-то бокалом шампанского. — За планы на будущее.

Пятый хмыкнул. Его брали огромные сомнения, что когда-нибудь они смогут спокойно играть вместе. Но с другой стороны… с другой стороны, это был отличный план.

— За планы на будущее, — он чокнулся с Клаусом, и остальные тут же присоединились. Ни смеха, ни улыбок. Но в их глазах Пятый видел, что они все уже представляют тот концерт. Воссоединение «Зонтиков», со струнными и фортепиано, новыми силами и новыми стилями. Без постоянного надсмотра.

— Можно созваниваться по Скайпу раз в неделю. Сочинить что-нибудь всем вместе, чтобы вернуться громко, — почесал щетину Диего. — Не будем же мы снова «Когда зло плачет» играть, правда?

— Я скорее себе ногу отгрызу, — отозвался Пятый. — Мне нравится идея. Со скайпом.

— Нужно будет сверить расписания, — Эллисон тут же уткнулась в свой телефон. — Но в воскресенье, думаю, все смогут первое собрание провести? Часов в двенадцать.

— Я обычно в это время сплю, — Ваня заправила прядь за ухо. — Но ради вас встану.

— Нам же просто договориться, какой день недели и какое время нам всем потом подойдут. А потом может, не знаю, в города поиграем, — Эллисон ухмыльнулась. — Напомните, почему мы раньше ничего такого не планировали?

— Маэстро был жив, — Диего поджал губы. — Не могу поверить, что мы свободны.

Пятый кивнул. Клаус облизнул губы, глядя перед собой.

— Печально осознавать, что нам не хватило просто уйти от него. Пришлось дожидаться его смерти, чтобы почувствовать облегчение, — Эллисон провела пальцем по краю бокала.

— Даже это не поможет на самом деле, — Пятый поморщился. — Я ушёл из «Зонтиков» когда мне было тринадцать, но меня до сих пор считают его учеником. Хотя я большего добился в «Комиссии».

— Тут ты прав, — кивнул Лютер.

— Но мы можем всё изменить, — Ваня пожала плечами.

— И то верно, — Пятый допил остатки красного вина. — Какая разница, насколько сильно он нас изуродовал. Это же нас не определяет.

— Золотые слова, — Клаус снова щипнул его за щёку и встал: — А теперь… Кому ещё вина?

Остаток вечера так и прошёл: они давали друг другу послушать свои новые мелодии, показывали ролики с концертов и записывали даты и время встреч, фотографировались в Снэпчат и, чем пьянее были, тем больше обнимались.

Пока Маэстро Харгривс руководил их ансамблем, он и мечтать не мог, что когда-нибудь они станут дружными. И что сроднит их не горе утраты, не командная работа, а общая боль.

«Зонтики» просидели до закрытия, и к моменту, когда официанты принялись снимать скатерти и переворачивать стулья, только Диего остался трезвым, как стёклышко.

— Могу подбросить до гостиницы человек трёх. Двух, если одним из вас будет Лютер.

— Я снял гостиницу рядом, так что пешком дойду, — Лютер похлопал его по плечу. — Я не так сильно наклюкался, если ты не заметил.

— Мы все «наклюкались» достаточно, чтобы не садиться на руль. Можешь меня подвезти, Диего, — Эллисон улыбнулась. Я вроде в паре кварталов от тебя остановилась.

— С чего ты взяла, что я всё ещё живу в Чикаго?

— Ты сам это пятнадцать минут назад сказал, — отозвался Клаус. Он еле стоял. Моргнул тяжело, заправил рыжую прядь за ухо и посмотрел на Ваню с Пятым: — Вы двое не хотите ко мне? У меня в холодильнике как раз есть сангрия, догонимся, посочиняем всякое.

Пятый задумчиво запрокинул голову. Он уже ловил вертолёты и заметно пошатывался, но всё ещё осознавал происходящее вокруг.

— Я не против, — сказала Ваня. Пятый скосил на неё взгляд и кивнул тоже соглашаясь.

— Почему бы и нет. Сэкономлю на гостинице и просто отосплюсь у тебя, — он ухмыльнулся.

— Ладно, ребята. Я пошёл, — Лютер обмотал вокруг шеи шарф и улыбнулся. — Я безумно по вам соскучился, но завтра у меня самолёт, и я бы не хотел на него опаздывать.

— Мы тоже отчаливаем, — Диего поднял руку с ключами. — До воскресенья, значит?

— Да, да. Но вы всё равно не уйдёте необнятыми, — Клаус повис сначала на Лютере, потом смачно поцеловал Диего в щёку и стиснул в объятиях Эллисон. Та тихо вскрикнула, высвободилась из его хватки и попрощалась с остальными по-французски — расцеловав и Пятого, и Ваню, и Клауса в обе щеки.

— Хорошей ночи, — сказала она. Лютер кивнул всем напоследок, развернулся на пятках и перебежал дорогу, а потом скрылся в одном из переулков.

Диего и Эллисон, переглядываясь, поспешили в чёрный старенький Сааб.

Пятый проводил машину взглядом и почесал кончик носа.

Пошёл снег, и он пожалел, что оставил перчатки и шапку в машине.

— Мы же не дойдём пешком? — спросил он.

— Не, — Клаус опустился на тротуар в паре шагов и подпёр кулаком щёку. — Нужно такси ловить.

— Давайте я, — Ваня вскинула руку вверх и выглянула на дорогу.

Пятый смотрел на них с едва заметной улыбкой и пьяным чувством сентиментальности: может он и бросил ансамбль «Зонтики» шестнадцать лет назад, может они и виделись с тех пор очень редко, но каждый раз он чувствовал, что встречается со своими родными душами. Теми, кто понимает, что у него болит и теми, кто думает так же, как он.

Даже жаль было, что завтра утром они снова разъедутся и, скорее всего, никогда не сочинят симфонию «Зонтиков», о которой сегодня размечтались.

Он отшагнул от Вани, и тут же бросился обратно. Из-за поворота вылетел жёлтый Пежо. Его занесло, завизжали тормоза, но хода автомобиль не убавил. Пятый резко и грубо оттолкнул Ваню к Клаусу, а сам отскочить не успел. Машина снесла его с места, впечатав в стену, и сжалась в гармошку. Пятый сделал глубокий вдох, ещё ничего не чувствуя, а выдохнул с криком. Правая сторона, от плеча до кончиков пальцев, взорвалась болью.

Он не слышал ничьих голосов, не видел знакомых. В глазах потемнело, в висках запульсировала кровь, а боль, казалось, нарастала. Волнами.

Пока он ей не захлебнулся.

Когда приехали парамедики, Пятый ещё был в сознании. Не понимал, что происходит, с трудом разбирал голоса Вани и Клауса, но ни ответить не мог, ни сосредоточить на них взгляд.

Время тянулось как патока, превращаясь в бесконечную страшную пытку. Даже когда его руку высвободили из железного плена, легче не стало — разве что у Пятого уже не было сил ни кричать, ни стонать. Он протрезвел, но устал. И моргал всё реже, разве что дольше, с трудом не соскальзывая в темноту. Ему и не давали — один из парамедиков кричал что-то, что Пятый разобрать не мог, и шлёпал его по щекам каждый раз, когда опускались веки.

И только в больнице ему дали поспать. Прижали маску к лицу, и Пятый, сделав всего пару вдохов, провалился в сон.