Кира проснулась то ли от предчувствия скорого будильного звонка, то ли от уже почти нестерпимого желания сходить в туалет. Более-менее выбравшись из Морфеева царства, осознала, что лежит в крайне неудобной, скрюченной позе. Попыталась вытянуть ноги и не смогла — они упёрлись во что-то мягкое, но совершенно неподатливое. Раздражённо вздохнув, Кира решила, что дальше терпеть дискомфорт бессмысленно, следует таки размять затёкшее тело и опустошить несчастный мочевой пузырь. Она начала выползать из-под тяжёлого пледа. И тут же заползла обратно. В комнате стоял такой дубак, что спокойно прогуливаться по ней можно было, разве что в кофте, куртке, да утеплённых штанах. На Кире была лишь тонкая туника, едва прикрывающая ягодицы. И даже это было удачей. Обычно она спала вовсе без одежды, предпочитая ощущать лишь теплоту и мягкость пледа, однако в последнее время ночи стали чересчур холодными для такой роскоши.
Кира заворочалась в надежде устроиться поудобнее, повторно ткнула пяткой в бессовестно растянувшееся посреди её кровати тельце. В этот раз оно возмущённо мякнуло и попыталось куснуть свою обидчицу, но через плед всё равно ничего не чувствовалось.
— Е-ещё и огр-рызаешься н-на меня? — клацая зубами, проворчала Кира. — А в-ведь это из-за те-тебя я я щас обоссусь, а после насмерть замё-мё-мёрзну!
Нет, правда, вот негде котику посидеть! Ведь в двухкомнатной квартире с диваном, кроватью, креслом, тремя столами и парочкой распахнутых специально для его котейшества шкафов совершенно нет места!! Вот совсем!!! И приходится несчастному сидеть, горестно попискивая, у балконной двери, надеясь, что деспотичная хозяйка сжалится и позволит ему занять хотя бы этот скромный уголок. В два часа ночи. А то, что на улице в это время почти минусовая температура, его, как и иродов, отвечающих за отопление, нисколечко не заботит. Хотя это и не удивительно, с такой-то шубкой. Бело-серая шёрстка была настолько густой и пышной, что порой Басик казался аномально огромным. И только взяв его на руки и крепко обняв, можно было в полной мере осознать его худобу и миниатюрность. Вот реально, кожа, кости, да шерсть — много, очень много шерсти — а больше словно и не было в нём ничего: ни мышц, ни жира. Во что уходят пакетики сухого и жидкого корма, честно выпрошенные и нагло сворованные со стола сосиски, котлеты, макаронины, кусочки камбалы, яйца, блинов, адыгейского сыра — загадка века.
Кстати, Басик, именно Б-А-С-И-К. Не Барсик. И, упаси Ктулху, не Васёк.
Басик, Басик, Басик... Бася, Басюша, Басюшенька, Басюня, Басявочка, Басявонька...
Есть три вещи, которыми Кира могла заниматься бесконечно: составлять списки книг, которые она ОБЯЗАТЕЛЬНО прочитает за год(осиливая их процентов на двадцать, в лучшем случае), лежать, тупо пялясь в потолок, придумывать новые уменьшительно-ласкательно-сюсюкающие варианты имени для своих четвероногих приятелей.
О да, с собакой, что умерла около четырёх лет назад была та же история. Изначально её звали Верона. Красивое имя. Но какое-то слишком... официальное что ли. Пафосное, холодное, совершенно не подходящее. Ну какая эта очаровательная, игривая мопсюшка Верона? Веруня, Веруся, Верусечка, Верусенька, Дусенька...
Дусенька подарила Кире девять прекрасных, полных сильнейшей, искренней любви лет.
Она спала у неё под боком, несмотря на то, что во сне Кира сильно ворочалась и порой придавливала преданную охранницу. Она горько выла, когда Кира уходила в школу и радостно скакала, виляя хвостом-каралькой так сильно, что казалось он вот-вот оторвётся, когда та возвращалась. Она остервенело нализывала Киру после ванной, стремясь вновь нанести смытый запах. Мама рассказывала, что когда Кира выходила из дома в «нешкольное» время, пусть даже на пять минут — мусор вынести, Дусенька начинала скрестись и биться о входную дверь, успокоить её можно было только, взяв на руки, поднеся к окну и показав: вон она, твоя девочка, живая, здоровая, домой топает.
Временами такая глубокая, сумасшедшая привязанность оказывалась тягостной. О прогулках за пределами двора можно было и не мечтать. О походах в гости тем более.
Вслух проговорённого запрета, конечно, не было, но все всё понимали. Кто слёзно просил собаку? Кто обещал о ней заботится, как о своём родном ребёнке? Ты Кируня? Ну так вперёд и с песней!
Однако понимание, что тебя всегда ждут, что тебе всегда рады, независимо от того, сколько двоек ты получила, сколько уроков прогуляла, скольким учителям нахамила и скольким задирам дала совершенно справедливый отпор, было приятным. Иногда до боли нужным. Ты получишь необходимую порцию вылизываний и хвостовиляний, щедро приправленную влюблёнными взглядами. И не важно, что сегодня ты была плохой.
Дусенька пробыла с Кирой всю начальную и среднюю школу. А в конце лета перед десятым классом умерла. От старости.
Кира каким-то чудом не набросилась на ветеринара с кулаками. Старости, ха, старости... Да какая, мать вашу, старость?! Ей было девять, Карл, девять! Собаки доживают до тринадцати, пятнадцати, некоторые даже до двадцати.
— Нормальные может и доживают, — жёстко припечатал ветврач, — а у вас что? Вы эту плоскую морду видали? А этот нос? А складку над ним? А понимаете ли, что мопсы — это де-факто зверюшки с лишним весом? Понимаете? Вижу, понимаете. А напомните-ка мне, какая погода стояла последний месяц? О, верно, сорокоградусная жара, мать-перемать! Это ещё и в городе, где сплошь камень, да металл. От подобного изначально здоровый, стабильный организм может сдать, а уж мопсы... Мопсы — вообще те ещё кадавры. Они выведены искусственно, в них намешано много того, что мешать не следаволо... Ох ты ж, ёлы-палы, да не рыдайте вы, девочка моя! Не над чем тут рыдать. Собачка ваша прожила прекрасную, сытую — судя по пузику — жизнь, померла не где-то под забором, а на руках любящего человека. Не всем людям так везёт. Я это всё к чему... Чем сложней и навороченнее механизм, тем быстрее он изнашивается, легче ломается. Хотите симпатичную игрушку и кучу денег с нервами, потраченных на её бесполезную починку? Мопсы, пекинесы, прочие кракозябры — ваш вариант. Хотите собаку, которая ваших внуков переживёт — возьмите дворнягу с улицы и будет вам счастье.
Дворнягу Кира не хотела. Мопса с пекинесом тоже. Вообще больше никаких собак не хотела. Опять видеть эту бесконечную, непонятно чем заслуженную любовь во взгляде, опять ощущать эту болезненную преданность, опять сковывать себя, бояться где-то задержаться, опять утопать в тепле и ласке, а потом резко всего лишится, потому что нос неправильный, вес лишний, жара и старость — ну на фиг!
Вот коты — другое дело. Замечательнейшие эгоистичные создания, без капли самоотверженности. Как колбасу жрать и на балкон среди ночи проситься, так мяу, как гладиться и обниматься, так — кусь-кусь-кусь и в коробку-домик, из которой его нельзя насильно выуживать, потому что... Ну, потому что должно же быть, даже у животного, безопасное личное пространство, в котором его нельзя трогать.
Сейчас пользоваться своей привилегией Басик отказался. Даже после того, как Кира пропихнула под него свои ноги и сладостно потянулась. Наглец лишь зевнул, поворочался и свернулся в тугой клубок.
— Ну, приехали, — выдохнула Кира, слегка тряхнув ногами, которым наконец-то вновь стало тепло, — Басявка, ты в курсе, что мне в колледж надо?
Ноль реакции.
Да, коты крутые. Но знаете что? Россказни о том, что простой организм с улицы трудней сломать — пиздёж.
Басика Кира взяла с улицы. Буквально. В августе вместе с мамой приехала к бабушке на пару недель, картошку выкопать, полы намыть, всё такое. В последний день перед отъездом решила вместо того, чтоб в читалку пялиться, прогуляться по небольшой, почти вымершей деревушке и на дороге, по которой машины, к счастью, ездили раз в несколько часов, увидела его.
Мелкий, грязный, дрожащий и ужасно деловой. Семенил на своих лапульках с таким видом, будто знал, куда и зачем ему надо. Увидал Киру. Вытаращился. И с молниеносной скоростью вскарабкался к ней на плечо, испортив своими тонкими, словно иголочки, коготками леггинсы и местами до крови проткнув кожу.
Шипя от покалывающей боли и придерживая рукой этого цепкого бесёнка, не давая ему съехать с плеча, Кира повернула голову, в щёку ткнулся холодный носик.
— Хочешь быть городским котиком?
Тоненькое, еле слышное «Мя!» стало ответом. Она решила, что положительным.
В маминой машине он обползал всё. Поглазел в каждое окно, посидел и полежал везде, где можно и нельзя, подрал каждое сиденье. Мама всю дорогу грозилась выкинуть эту бесячку в окно. М-да, это далеко не Дусенька, способная несколько часов просидеть в обнимку с Кирой. Оно и к лучшему.
Первый месяц всё было хорошо. Новоявленный член семьи бесоёбил как угорелый, совершенно не поддаваясь воспитанию. Спихивал со столов и подоконников всё что мог спихнуть, грыз всё, что хотя бы в теории могло грызться, раскапывал мамины цветы и кактусы, справлял в них свою малую нужду, просачивался в шкафы с раздвижными дверями и зарывался в свежевыстиранную одежду.
От того, что произошло потом Киру до сих пор пробивало на нервный хохот. «Возьмите дворнягу с улицы и будет вам счастье». Ха-ха-ха, ага, щас. Басик лёг. Вот просто — бегал, прыгал и лёг. И заорал дурным голосом. А потом засипел. В этот момент он не падал, ни во что не врезался, ничего на себя не опрокидывал.
В клинике объяснили, что он был слишком мал. Его нельзя было отрывать от матери, лишать её молока. Хрупкие, до конца не окрепшие косточки не выдержали его бешеного образа жизни и потрескались от недостатка кальция. Поначалу не было никаких обещаний или гарантий. Были уколы и бесконечные «вот переживёт эту ночь, там посмотрим», «вот сможете его напоить, там поглядим», «вот сумеет он поесть и в туалет сходить, уже можно будет что-то загадывать», лишь после того, как Басик вновь стал пить, есть и гадить, врач сообщил, что пациент скорее жив, чем мёртв. Для полного выздоровления следует ещё месяцок посидеть без резких движений.
И снова ха-ха-ха.
Эта Басявка не выдержала и десяти дней. Из низких коробок выпрыгивал, высокие умудрялся расшатать, опрокинуть и всё равно выползти на свободу. Он спотыкался о собственные лапы, не допрыгивал до нужной высоты, просчитывался с траекторией. В итоге, вместо того, чтоб, например, скакнув со стола, приземлиться на диван, либо в этот самый диван врезался, либо вовсе попросту грохался на пол.
Как его бедные косточки всё это пережили и не поломались повторно — вторая загадка века.
Третья — вот почему, когда ты настроен на сюси-пуси, он вырывается и удирает, а когда тебе самому вот-вот надо будет удирать, в нём вдруг просыпается запредельная тактильность? Он начинает приятно тарахтеть, тереться, тыкаться, подлазить под руку, слегка покусывая и царапая, если гладишь его с недостаточным энтузиазмом.
Вот и сейчас эта зверюга как-то незаметно заползла на грудь, потопталась, улеглась.
— Мррр...
— Да, мррр, Басюня, мррр, — Кира высунула руку из-под пледа. Делать это не особо хотелось, но раз уж до неё снизошли, нельзя упускать такую возможность, — мы оба сейчас замррр-мррр-мрррзнем.
Недовольный кусь за палец.
— Да глажу я тебя, глажу.
Пробегаясь по мягкой шерсти, пальцы наткнулись на небольшой колтун возле шеи.
Попробовали его распутать. Удовлетворённое «му-у-ур» сменилось предупреждающим «мя-а-а-у».
— Всё-всё, не трогаю, не убегай.
Вот почему нельзя малость потерпеть? Оно же наверняка тянет, мешает, а тут пара секунд — и наслаждайся жизнью. Чесалку Басик любил. Грызть. Когда её использовали по назначению, извивался, как ужик. Приблизиться к нему с ножницами в руках вовсе было нереально — сразу в домик. А ведь Дусенька тоже боялась их как огня. Страшно подумать, какие живодёрские картины представляли соседи, слыша душераздирающий визг за стенкой. А ей просто подстригали когти, чтоб те не вросли в подушечки. Хорошо, что котам когти стричь не надо. Зато надо выстригать колтуны и иногда отходы жизнедеятельности, прилипшие к мохнатой жопке.
Пожалуй, без всего этого можно было жить. Хорошо жить. Легко, комфортно. Без нервов и слёз. Без волнений, что курсовую, оставшуюся на столе сгрызут, любимую кружку спихнут на пол, а в коробку с пазлами напрудят(а оно не для этого тут стояло?). Без ночных подъёмов, распахнутых балконов и даже в жару закрытых окон. Без страхов, что в твоё отсутствие непоседливая скотинка найдёт тысячу и один способ причинить себе вред. Без тяжкого знания — большинство животных живут меньше людей. Без этих невыносимых дилемм — продолжать муськать, пока даётся, или всё же согнать и дойти таки до туалета?
Без этого можно жить. Только зачем?