Люди — странные существа. Мы портим почти всё, к чему прикасаемся, при этом в глубине души у нас есть всё, чтобы быть святыми.

— Юкио Мисима

Жизнь человека наполнена разными цветами, каждый из которых несёт в себе особый смысл: красный — любовь, синий — грусть, зелёный — умиротворение, чёрный — смерть. Цветовая гамма меняется с каждым днём — иногда преобладают оттенки синего, спустя время — красного. Мы привыкли смотреть на яркий, разноцветный мир, на красивые поля фиолетовых цветов, на зелёные леса, на голубое море и жёлтое солнце. Временами мир устаёт и превращается в сгусток серого акрила, размазанного по холсту изогнутыми линиями и разной формы пятнами. Так и жизнь у людей становится на паузу. В Пусане она остановилась три года назад и больше не имела права продолжаться — его варварски отобрали.

Некогда яркие, полные жизни улицы сейчас практически не отличаются друг от друга — Чонгук с трудностью узнаёт их с сестрёнкой любимый магазинчик среди кучи разбитых зданий. Вокруг царит разруха. Он крепко сжимает лямки рюкзака и идёт дальше, старается не запутаться в улицах. Его не было здесь три года, за которые он успел позабыть родной город — изредка путается в поворотах. Атмосфера тут угнетающая, тоже серая, как и весь город. Здесь не проглядывает солнце, не бегают радостные дети, и будто тут вообще давно не ступала нога человека, но он видит чёрную кошку, которая, держа в зубах мышку, перебегает через дорогу. Плохой знак? Возможно.

Где-то вдалеке слышатся взрывы — война не дремлет. На улице начинает смеркаться, холодать, и Чонгук надеется, что дойдёт до нужного места до того, как полностью стемнеет. Он проходит мимо парка, где останавливается на секунду: возле любимой беседки валяется неразорвавшийся снаряд. В память врезаются тёплые воспоминания о детстве, когда жизнь была наполнена красками. Тогда он и представить не мог, что ему так быстро придётся повзрослеть. Глубоко вздохнув, он продолжает путь, стараясь выкинуть мысли о прошлом: его уже не вернуть. Ничего уже не вернуть. Он натыкается взглядом на тёмную фигуру вдали, которая пытается скорее добраться до своего укрытия. Судя по силуэту — какой-то старик. Чонгук не думал, что здесь ещё кто-то до сих пор живёт. В последнее время линия фронта чуть отдалилась от города, обстрелы стали не такими частыми, но жить в этой разрухе? Тут же нет ни единого целого дома, по крайней мере, он таких тут ещё не встретил. Разрушена даже больница, что уж говорить о школах или жилых кварталах.

Мимо с неприятным свистом пролетает ракета — у Чонгука всё нутро сжимается, а он и сдвинуться с места не может, только взглядом провожает. Отмерев, он прибавляет шаг и совсем скоро выходит к своему родному кварталу. Ещё немного, и он идёт прямиком к своему двору, где провёл всё детство со своими друзьями. Он так и не смог выяснить, живы ли они: предпочитает думать, что да.

Если закрыть глаза на то, что ему приходится перешагивать через валяющиеся блоки бетона от разрушенного дома, то тут практически ничего не изменилось. Всё так же растут цветы, стоят качели, которые чудом уцелели: он помнит, как они играли в мяч вот тут, на площадке. На лице появляется улыбка, которая быстро исчезает, стоит ему обернуться на дом. Он видит свой пятый этаж. Видит свой плакат с Imagine Dragons, который поплыл от прошедших дождей, а переведя взгляд чуть в сторону, видит родные обои, которые сам выбирал и помогал маме клеить, казалось, в прошлой жизни. Сердце сбивается с ритма: видеть свой дом, из которого ты был вынужден уехать, в таком состоянии очень больно. Ему было пять, когда он переехал сюда вместе с мамой и сестрой. В десять он с ребятами со двора нашёл зайчика в кустах со сломанной лапкой и выхаживал его, а в тринадцать выхаживали уже его — сломал ногу, когда играл в футбол. Он тогда целый месяц не мог гулять — казалось, будто это был его смертный приговор. Но самое яркое воспоминание находится на крыше дома — там он впервые поцеловался. Ему было всего шестнадцать, когда он понял, что неровно дышит в сторону одного человека, и казалось, что тот тоже к нему что-то чувствует. Хотя бы просто симпатию. Он ошибался. А на следующее утро проснулся уже от сирены, взрывов и паникующей мамы, которая судорожно собирала вещи и огласила то страшное «война».

Они уехали в спешке, практически ничего с собой не взяли. Чонгук постоянно лелеял надежду, что следующим утром он проснётся и мама вместо того страшного скажет радостное «домой». А оказалось, что дома его больше и нет, и возвращаться некому и некуда. Хочется расплакаться от несправедливости, кричать от злости на людей, вторгнувшихся в его город, но он лишь стоит и взглядом своим гипнотизирует плакат на стене его комнаты, который чудом там ещё держится.

Темнеет достаточно быстро, или он тут уже стоит битый час, не двигаясь с места. Он продрог, и ему, по-хорошему бы, накинуть хотя бы кофту поверх своей футболки, да вот руки не слушаются. Он наконец отводит взгляд, смотрит себе под ноги, думая о чём-то своём, и совсем не замечает, как кто-то сзади пытается докричаться до него. Только когда его валят на землю, а рядом раздаётся оглушительный взрыв, он понимает, что даже не заметил шума летящей ракеты. Вес чужого тела буквально придавливает его к земле так, что он даже пошевелиться не может, но чувствует, что весь удар — все летящие камни — человек принял на себя. Спустя несколько минут с него наконец слезают, и он встаёт, отряхиваясь, а затем оборачивается, чтобы посмотреть на своего спасителя — какой-то военный, лица которого не видно за чёрной маской.

— Эй, парень, — тот тоже отряхивается, не поднимая на него глаз. — Тут слишком опасно — тебе нужно эвакуироваться при первой возможности.

Голос до боли знакомый. Будто он слышал его где-то раньше.

— Я только приехал, — виновато отвечает Чонгук.

— Ты что..? — военный в удивлении переводит взгляд на него и замирает: — Чонгук?

Он снимает с нижней части своего лица чёрную маску, оставляя её висеть на шее, и взору Чонгука открывается уже столь зрелое лицо. В ступоре оба стоят не меньше минуты, а потом первым отмирает, оказывается, знакомый военный.

— Идём, я отвезу тебя к нам на базу, а там решим, что делать.

— Я приехал как волонтёр, — тихо объясняет Чонгук, всё ещё не веря в существование человека напротив.

— Хорошо, отвезу тебя завтра к волонтёрам, а сегодня переночуй у нас.

Чонгук на это только кивает и идёт следом. Глазам своим поверить не может. Это последний человек, которого он видел вечером перед тем роковым утром. И он жив. Тэхён жив.

В машине неприятно пахнет салоном, отчего Чонгука начинает воротить, но ему не дают погрузиться в свои мысли так быстро, прерывая тихим голосом:

— Где ты был все эти три года?

— В Тэгу, волонтёрил там.

— Так значит, тебя тут ждут?

— Да, — диалог получается сухим, звучит скорее для вежливости.

— И как там, в Тэгу, жизнь процветает? — хмыкает Тэхён.

— Там будто и вовсе нет войны. И люди там… Они не знают, что такое звук летящей ракеты, — погружаясь в воспоминания, он закусывает нижнюю губу. — Знаешь, когда мы туда только приехали, вышли с вокзала, я подумал, что попал в параллельную реальность. Люди ходили спокойно по улицам: кто спешил на работу, кто вёл детей в школу — каждый был занят своими делами — обычный будний день. Они вели себя так, словно всё в порядке. Мне хотелось остановить каждого и крикнуть в лицо: «Война! Почему вы такие спокойные? Почему живёте так, словно всё в порядке вещей?». За этим было сложно наблюдать, было сложно понять, что в Пусане больше никогда так не будет, — Тэхён на это только понимающе кивает и переводит тему:

— Как мама? — Чонгук больше всего боялся этого вопроса. Он опускает голову, рассматривая свои руки — не находит в себе сил ответить на это, и когда Тэхён замолкает, не лезет дальше в душу, Чонгук облегчённо выдыхает.

Дальше они едут в абсолютной тишине. Чонгук из окна разглядывает город, как в первый раз, это становится похожим на игру «Найди уцелевшее здание», пока что он в проигравших. Внедорожник, в который его усадил Тэхён, оказывается довольно удобным и тёплым — клонит в сон. Он не спал сутки в дороге и не отказался бы от мягкой постели, от своей родной кровати, которая так и стоит там, на пятом этаже, но вместо этого он только откидывается на спинку сидения и прикрывает глаза. Темнота подхватывает уставшее тело, обволакивает и показывает ему все картинки, которые он видел сегодня собственными глазами, — ужасающие зрелища пепелища Пусана.

Его трясут за плечо, и он открывает глаза — приехали. Казалось, что он всего на секунду задремал, даже не погрузился в глубокий сон, а, оказывается, прошло больше получаса. Чонгук выходит из машины вслед за Тэхёном и потягивается, пока тот договаривается с кем-то, видимо, о ночёвке Чонгука на их базе. Вряд ли ему разрешат: как-никак это военный объект, а он тут совершенно посторонний, но Тэхён машет ему рукой и показывает проходить внутрь. Хорошо, он не останется на улице сегодня.

Их база ничем не отличается от обычного студенческого общежития — именно там она и находится, только в глазах рябит от зелёной формы, когда военные бегают туда-сюда. Тэхён ведёт его на второй этаж, где находится его комната, он открывает её, пропуская Чонгука в довольно маленькое помещение, где из вещей только несколько футболок со штанами и электрический чайник с жестяными кружками. Чай тут не подают.

— Я один живу, поэтому вторая кровать свободна, можешь занять её, — кивает Тэхён на другой конец комнаты.

У Чонгука нет сил, чтобы что-то ему ответить — он просто подходит к кровати и падает на неё. Хочется мгновенно погрузиться в сон, но в ночной тишине в голову лезут всякие мысли, а тихие шаги по комнате не дают сосредоточиться на сне. Укутываясь в плед, Чонгук проматывает в голове минувшие сутки: что же, он вернулся в Пусан, который встретил его разрухой, а не тёплыми объятьями; его дома, как и сказала бывшая соседка, больше нет, а ещё он встретил Тэхёна. Весь вечер он держался стойко рядом с ним, скрывая свою обиду даже после трёх лет в разлуке. Он облегчённо выдохнул, когда встретил его, но чем больше он вспоминает и думает о нём, тем больше клокочет обида внутри: он даже не извинился ни тогда, ни сейчас. Ему кажется, он в жизни не забудет тот вечер на крыше. Чонгука начинает разрывать от противоречий в своей голове, потому что он рад, что встретил Тэхёна, и своя обида кажется ему детским капризом в сложившейся ситуации — война могла и не дать им эту возможность увидеться. Шумно вздыхая, он старается сосредоточиться на сне, упрямо отбиваясь от гнетущих мыслей.

Даже через прикрытые веки он чувствует яркий свет, из-за которого всё же ему приходится открыть глаза. Он щурится, пытаясь всмотреться в большой оранжевый круг за горизонтом. В наушнике на полную громкость играет «Believer», которая за такое короткое время стала его любимой песней, пока второй наушник болтается в воздухе. Прохладный вечерний ветерок приятно обдувает оголённую кожу, которую не скрывают рукава свободной футболки. Наверное, завтра он пожалеет о том, что оделся так легко, если проснётся с соплями и с першением в горле, но сейчас он наслаждается красотой момента.

С крыши их дома, кажется, виден весь Пусан — такой цветущий и приятно пахнущий по весне город живой, и люди в нём практически ничем не отличаются от пчёл — труженики. В свои шестнадцать он только со стороны наблюдает за тем, каково это — быть взрослым: постоянная спешка, работа-дом-работа, никакого лишнего времени. Он смотрит на свою маму и удивляется, как она всё успевает, когда ему часов в сутках не хватает, чтобы выучить уроки, сделать домашние дела и оставить время на себя. Держаться на плаву ему помогает только музыка, поэтому новый альбом Imagine Dragons пришёлся как нельзя кстати.

Солнце медленно забирает за собой весь дневной свет, и в городе потихоньку начинают загораться вывески, которые пестрят яркими цветами. Он отвлекается от разглядывания пейзажа только тогда, когда чувствует, что провод его наушников шевелится сильнее от порыва ветра. Оборачиваясь, он видит красивый профиль с тёмными, разлетающимися на ветру волосами. У Чонгука на повторе стоит «Believer», он смотрит за реакцией парня напротив и не может её понять: нравится или нет? Они встречаются взглядами, из-за чего Чонгуку ужасно хочется отвернуться, но он продолжает рассматривать красивые глубокие глаза с пушистыми ресницами, которые так же следят за ним самим. Ему кажется, что красивее людей он в жизни не видел — его друг, почти брат, хоть и не кровный, — самый красивый.

Возможно, в нём играет детская инфантильность, он слишком близко к сердцу принимает свою симпатию, а может, это настоящие чувства, которые зарождаются в нём впервые. Первая влюблённость. Что, если это она?

За разглядыванием чужого лица он и не замечает, что тот подошёл непозволительно близко: так, что Чонгук может почувствовать чужое размеренное дыхание, пока у самого сердце в груди бьётся, как ненормальное, а его стук отдаёт в виски, когда друг, тот самый почти брат, наклоняется чутка, прикрывает глаза и касается его губ своими. Целует. Так нежно и трепетно, будто сам чувствует то же, что и Чонгук.

Чувствует…

Что?

Просыпайся.

— Просыпайся.

Яркий свет бьёт по глазам, поэтому он закрывает их, не успев полностью раскрыть. Шестерёнки в голове начинают медленно работать, возвращать его из сна в реальность, где нет красивого города с ослепляющим закатом и где первый поцелуй уже не отдаётся бабочками в животе, а скорее ползает личинками по сердцу. Во рту неимоверно сухо, и ему хочется влить в себя минимум пол-литра воды, но ему слишком неудобно просить об этом Тэхёна, который… Подождите, Тэхён?

Чонгук резко распахивает глаза, снова щурясь от света, но чётко видит знакомые черты лица на уровне его собственной головы. Сердце заходится в бешеном ритме, а горло сушит ещё больше. Слишком близко.

Чонгук рваными движениями пытается принять сидячее положение, но только больше путается в пледе, вздыхает тяжело и прикрывает глаза страдальчески. Он хочет провалиться под землю от того, как неуклюже сейчас выглядит. Ещё больше боится открыть глаза и увидеть смеющегося над ним Тэхёна, но видит только серьёзное лицо перед собой, в глазах которого читается усталость и привычная здесь всем злость. Погрузившись во внезапные воспоминания, Тэхён гаснет прямо на глазах у Чонгука, медленно поднимается с корточек и выходит из комнаты, кинув напоследок серьёзное: «Жду в машине». Одному в комнате дышать легче стало, Чонгук даже выпутывается из одеяла — сейчас хотелось бы умыться, но он не смеет жаловаться на отсутствие ванной комнаты — знал, куда он едет. Возможно, где-то на этаже она и есть, но спрашивать ему неловко, да и единственный, кто мог ответить, вышел только что из комнаты, хлопнув дверью. Наконец поднявшись и застелив кровать, Чонгук руками наотмашь проходится по волосам, надеясь привести их так в порядок, и выглядывает в окно, где не светит солнце. Небо затянуто вечными тучами, будто солнца здесь и не бывает вовсе, — постоянные обстрелы тому причина. Суровый вид улицы из окна окончательно приводит в чувства, и он выходит из комнаты, тихой мышкой перемещаясь по коридорам.

На улице чуть прохладнее, чем было вчера вечером. Чонгук не знает, который час, но думает, что около шести утра. Поёжившись от внезапного ветра, он идёт к уже знакомой машине, за рулём которой сидит Тэхён. В салоне тихо, не играет музыка, и от мысли, что в воздухе снова будет витать неловкость, Чонгуку становится не по себе. Он не слишком общительный, но и Тэхён ему не чужой — в этом и проблема. Рычит мотор автомобиля, и они трогаются с места.

За окнами мелькают всё те же руины Пусана — некогда такие яркие и живые здания в воспоминаниях Чонгука. Хочется закрыть глаза и не смотреть, скрыться в своём маленьком мирке, где всё хорошо: он — подросток без сломанной судьбы, и переживает первые, кажется, настоящие чувства, которые хранит у себя в душе, не показывая никому. Только музыка слышит его мысли, а он вслушивается в её советы.

— Чимин и Джин в волонтёрах, — отрезвляет, как пощёчина. Губы Чонгука расплываются в улыбке, и он уже не смотрит на разруху за окном, он смотрит только на сосредоточенный на дороге профиль Тэхёна, который одним предложением осчастливил Чонгука до невозможного.

Чонгук помнит то время, когда Тэхён только переехал с родителями — за год-два до войны. Тогда, когда он гулял с Чимином и Джином и часто слышал, как родители Тэхёна постоянно просили своего сына познакомиться хоть с кем-нибудь, чем всегда смешили Чонгука. Однажды он сам подошёл к нему первым, тогда они долго болтали, сошлись в общих интересах (чему Чонгук был безумно рад) — преданная фанатская любовь к Imagine Dragon. А затем разговор за разговором, и в Чонгуке уже просыпаются далеко не братские чувства.

— Они в порядке? Я не мог с ними связаться.

— И не смог бы. Тебе выдадут другую «чистую» симку. А эти придурки и в худшей ситуации были в порядке, — в этих словах Чонгук узнаёт своих друзей.

Впервые успокоив свои нервы за последние три года, когда он места себе не находил от мыслей о друзьях, Чонгук со счастливым вздохом откидывается на спинку сидения, стараясь не смотреть в окно. Хоть он и знал, что его тут ждёт, видеть это всё своими глазами неприятно.

— Нам ещё долго ехать?

— Минут двадцать, если не начнётся обстрел, в таком случае придётся свернуть к укрытию.

Кивая, Чонгук тянется к своему рюкзаку, который чуть не забыл в комнате Тэхёна. Так странно: вся его жизнь поместилась в один лишь рюкзак. Он достаёт из маленького кармашка проводные наушники, ищет в плейлисте на телефоне одну-единственную песню, которую раньше старался обходить стороной, а сейчас хочет снова ощутить себя шестнадцатилетним на крыше их дома. Прикрывает глаза, погружается в воспоминания, а сердце пропускает удар — оно помнит всё. Обида на Тэхёна всё ещё гложет его душу, а ещё хуже становится от того, что тот делает вид, будто ничего не было. А ведь было. И трещины на хрустальном сердце были. Чонгук не намерен что-то выяснять в такой обстановке, да и Тэхён дал понять всё в тот же вечер (из-за него ли Чонгук возненавидел солнце?). Правда кое-что ему остаётся всё ещё непонятным, но он старается не думать об этом, даже позабыл за эти три года, хотя от родного голоса мурашками по коже пробежались воспоминания — точно сбежавшие из тюрьмы заключённые.

Делая громкость на полную, Чонгук не рассчитывает, что музыку будет слышно на весь салон — даже сейчас не подозревает об этом, а Тэхён хоть и смотрит неотрывно на дорогу, близкое сердцу звучание улавливает и сглатывает, сам того не замечая. Она многое значит для них.

Дорога убита постоянными обстрелами, на ней живого места не осталось — вся в ссадинах и глубоких ранах. Но они, как и говорил Тэхён, добрались до базы волонтёров за двадцать минут. Здание общежития Чонгук из окна ещё издалека замечает. Сложно не обратить на него внимание: оно, единственное уцелевшее тут, возвышается величественно над руинами.

Выходя из машины, Чонгук сразу подмечает, что на небе сгустились тучи — вот-вот пойдёт дождь, разбиваясь о груды бетона крупными каплями. Несмотря на раннее утро, на базе уже кипит жизнь: кто-то носится туда-сюда с коробками, кто-то громко смеётся, о чём-то разговаривая, а кто-то выбрался на улицу поупражняться — это видно, как только они подходят к воротам. Неужели это единственное живое место Пусана? Он надеется, что хотя бы эту жизнь у него не отберут так скоро. Впереди виднеется красная макушка, со всей скоростью бегущая к ним, чтобы открыть ворота и пропустить их на территорию базы. С каждым новым его шагом сердце Чонгука, кажется, даёт сбой, а в груди растекается приятная тревога. Человек за воротами так долго возится с замком, а он не может устоять на месте: хочет ринуться в объятия.

Щелчок. Ворота распахнулись.

Они чуть не сносят друг друга, сразу же вдаваясь в слёзы. Чонгук ревёт навзрыд в плечо друга, которого так давно не видел, и пальцами всё сильнее сжимает его форму. Наверное, на базе все на них уставились в непонимании, а может, наоборот — поняли всё с первых секунд, потому что не каждому удалось найти своих близких людей в этой войне, кто-то не найдёт уже никогда. А они всё крепче обнимают друг друга, просто стоят и оба понимают: живые. И от этого простого понимания на душе становится чуточку теплее.

Сколько же нервов было потрачено и слёз пролито в переживаниях о своих друзьях. Они ведь были подростками, совсем детьми, им и восемнадцати не стукнуло; у них были мечты, в которых они всегда и везде вместе, пусть по-детски, но они бы в любом случае не расстались так, не потеряли бы друг друга, как после первого дня войны. Они все быстро повзрослели, но это не значит, что забыли про самых любимых людей. Чонгук жмурится, продолжает ронять слёзы и улыбается — смесь облегчения с душевной болью внутри него выступают в дуэте. Даже небо трогает их встреча, начинает накрапывать дождь, и только когда он усиливается, они отстраняются друг от друга. Вытирают слёзы, смотрят в неверии и рук не отпускают. Всё это время стоящий сзади Тэхён наконец решает привлечь к себе внимание и, тихо прокашлявшись, отдаёт Чонгуку рюкзак:

— Ты забыл его в машине.

— Спасибо, — тихо благодарит тот, размазывая по лицу то ли оставшиеся слёзы, то ли капли дождя.

Кивнув на прощание, Тэхён возвращается к машине и выруливает в обратную сторону. Чонгук взглядом провожает внедорожник цвета хаки — как только тот скрывается из поля его зрения, поворачивается к другу и отзеркаливает его широкую улыбку.

Чимин практически не изменился: волосы всё такие же яркие, розовые губы всё ещё красиво улыбаются, только серебряное колечко на них появилось и глаза потухли. У них у всех поменялся взгляд: они потеряли былой блеск и стремление к лучшему будущему. Своему будущему.

— Идём?

Чонгук отвечает кивком, и Чимин утаскивает его под локоть в сторону общежития. Как оказалось, он успевает к завтраку, поэтому они направляются прямиком в столовую, где, по словам друга, «кормят ужасно, но редкие куски мяса готовят волшебно». Снаружи общежитие не кажется таким маленьким, как внутри. Здание — буквально муравейник: все куда-то спешат, у каждого свои заботы, а Чимин щебечет не переставая, объясняет где что находится, но запомнить всё Чонгуку не удаётся: он просто не успевает за бешеным ритмом Чимина, поэтому только кивает да угукает. Столовая находится на первом этаже в самом конце коридора. Раньше, до войны, это было что-то вроде комнаты отдыха для студентов, но после её переделали под кухню, наставили столов со скамейками, и смотрится это даже ничего.

В дальнем углу возле стены стол занят двумя парнями, которые что-то уплетают за обе щеки, не поднимая головы, и Чимин ведёт его именно туда. Стоит им приблизиться, Чонгук узнаёт блондинистые волосы и широкие плечи в одном из парней. От предвкушения уже хочется кричать, но он ждёт, когда тот поднимет голову, когда он сможет убедиться, что нашёл здесь всех близких ему людей. Шаг. Другой. И, о боже.

— Джин! — он с криками бросается на него, отчего парень дёргается, а потом понимает, кто летит к нему, встаёт из-за стола и раскрывает руки пошире — обнимает.

И в этот раз без слёз не обходится, но Чонгука удаётся быстро успокоить, и Чимин представляет второго парня:

— Это Хосок, он первое время будет твоим наставником или что-то вроде того. Мы с Джином в основном развозим гуманитарную помощь по горячим точкам, поэтому нас тут часто не застанешь.

Названный Хосоком парень протягивает руку:

— Хани. Приятно наконец познакомиться с тобой, Чонгук. А то мне эти двое все три года мозги выедали нытьём о тебе, — неловко, но приятно. Он пожимает руку и добродушно улыбается.

— Кстати, о позывных, тебе тоже нужно будет взять себе какой-нибудь. Я — Дупло, приятно познакомиться, — улыбается Чимин.

— А я Белка, — пережёвывая рис, отзывается Джин.

— А вы, простите, по какому принципу выбирали себе позывные?

— Эти двое, когда только прибыли как волонтёры, — начинает Хосок, — почти не раздумывали и выдали вот это. Наш начальник в шоке с них был, а они объяснили это тем, что позитива в наше время не хватает.

— Вообще-то, для того, чтобы в сложных ситуациях кричать «Белка, Белка, я Дупло», — поправляет Джин.

— Да вы это и так делали, когда вам только рации выдали, — смеётся Хосок и обращается уже к Чонгуку: — Нет, ну ты представь, эти придурки думали, что у нас волны разные, а волонтёры-то все на одной, только если не горячие точки. Потом получили выговор от начальника.

Чонгук представляет: у него перед глазами эта картина стоит, и он не сдерживает смеха, из-за чего получает от Чимина под бок. После всех приветствий и знакомств они, наконец, усаживаются за стол. Хосок и Джин взяли на них завтрак заранее, знали, что придут оба — зачем ноги туда-сюда топтать?! Ощущать себя в обществе старых друзей так непривычно уютно.

— А кто у вас тут начальник?

— Начальником зовут нашего начальника. Фантазии на другой позывной у него особо не было, а так классный дядька, как видишь, с юмором, — объясняет Чимин. — Джин, у нас пять минут, и едем, — Чонгук не сразу сообразил, о чём говорит друг, но реальный мир просачивается в щели дружеского уюта, оставляя не самое приятное послевкусие: едут развозить помощь по горячим точкам. — У меня столько вопросов скопилось, ты представить себе не можешь. Как только вернёмся, устрою тебе допрос, только попробуй сбежать с Хосоком куда-нибудь, — грозит пальцем друг, на что Чонгук только улыбается.

— Я слишком долго ждал этого момента, чтобы сбегать.

Завтрак заканчивают с лёгкими шутками. Чимин с Джином собираются на точку, когда слышится громкий вой сирены, а за ним ряд взрывов, от которых окна в столовой трясутся. Чонгук не то чтобы в панике, да и друзья совершенно спокойные, но они всей толпой волонтёров спускаются в подвал. Кажется, Пусан тоже рад его возвращению, если это уже второй обстрел, под который он попадает.

***

Сирена наверху не утихает вот уже почти час, с периодичностью в несколько минут слышатся взрывы, от которых каждый в достаточно просторном, но сыром и тёмном помещении содрогается. Больше не от страха, а рефлекторно: тело всё ещё реагирует подобным образом на такого рода звуки, а вот мозг уже привык и практически никогда не подаёт сигналы об опасности. За три года подобное стало для всех, кто здесь находится, привычным. Но люди не должны реагировать так на обстрелы: спуститься в подвал ради собственной же безопасности не должно быть рутинным делом. Это должно внушать страх, ведь буквально каждый звук летящего снаряда или ракеты может ознаменовать смерть, но этим людям, похоже, уже всё равно. И это страшно. Страшно, что сама мысль о том, что тебя может убить в любой момент, не вызывает ничего, кроме лёгкой дрожи и раздражения, потому что вместо того, чтобы заниматься нужными делами, все должны сидеть в подвале. Но они волонтёры, а значит, обязаны соблюдать правила безопасности, иначе некому будет потом доставлять провизию тем, кто каждый день подставляет грудь под пули ради того, чтобы они могли жить хотя бы в относительном спокойствии.

Чонгук сидит на старом, но, на удивление, чистом матрасе практически в самом углу, обхватив колени руками, и рассуждает о том, что это всё для него впервые. Тот район Тэгу, в котором они жили, не подвергался обстрелам практически никогда, а если такое и было, то они ограничивались правилом двух стен, отсиживаясь в коридоре, но никогда не спускались в подвал, ведь такой необходимости не возникало. И сейчас он чувствует себя немного странно, наблюдая за тем, как все спокойны: о чём-то разговаривают, смеются, играют в настольные игры. По последнему пункту становится понятно, что проводят они тут время с завидной регулярностью, словно это не укрытие, а какой-то уголок для досуга. Его смятение замечает сидящий рядом Чимин, что до этого о чём-то переговаривался с Джином.

— Судя по твоему лицу, ты ни разу не сидел в подвале, верно?

— Неа, — отрицательно машет головой, — мы никогда туда не спускались: не было необходимости, — поясняет Чонгук.

— Повезло тебе, — Чонгук приподнимает бровь, в недоумении смотря на Пака. — Правда, я очень рад, что ты не столкнулся с тем, что переживали мы. В первый месяц было вообще погано, — опускает голову Пак, возвращаясь в воспоминания трёхлетней давности. — Мы тогда ещё верили в сказку, что всё это не продлится больше недели, старались искать что-то хорошее, даже когда отчаяние читалось на лицах самых сильных взрослых. Придумали с Джином и Хосоком игру «Когда закончится война, я…», сочиняли самые разные, иногда даже глупые и невозможные сценарии того, что мы будем делать, когда жизнь снова не будет зависеть от пролетающего над головой куска металла со взрывчатым веществом и кучки недоумков, что возомнили себя богами, способными решать, кто должен жить, а кто нет, — на последней фразе желваки на его шее задёргались. Чонгук прекрасно понимает эти эмоции. — Так вот, знаешь, это сработало. Представь себе: пятьдесят с чем-то человек самых разных возрастов сидят в подвале, наверху летают ракеты, разрушая настоящее и будущее каждого из них, а они, наперекор всему, сочиняют счастливые истории своей жизни после войны. Кто-то окончил школу и поступил в университет мечты, кто-то занимается делом, которое приносит больше всего радости. Была одна девочка, ты, может, помнишь её, на один класс младше нас была, Бада́, — Чонгук немного хмурится, пытаясь выудить со своей головы какое-то воспоминание о девочке с таким именем, и, вспомнив, кивает, — она рассказывала, что хочет открыть самую большую клинику для животных в центре Пусана, будет лечить всех, даже муравьёв.

— Она всегда была такой: животных любила больше, чем людей, — усмехается Чонгук, вспоминая тёмноволосую девчонку, что выхаживала у них во дворе филина со сломанным крылом.

— Она умерла на второй месяц войны, — слова Чимина вмиг обрывают ниточки, которые заставляли уголки чонгуковых губ тянуться вверх, — волонтёрскую машину, которая перевозила бездомных животных из прибрежной части города, расстреляли. Бада уберегла от пули большую белую хаски, теперь у нас есть наша любимая Баду — собачка, которая единственная не пострадала и смогла выжить, — Чимин не поднимает глаз с пола ни разу за весь свой рассказ о девчонке. Тяжело. — Много историй было, — продолжает он, — кто-то говорил о кругосветном путешествии, Джин вообще хотел полететь на Марс на кабриолете. Звучит как бред, но это было единственным выходом, чтобы не сойти с ума. Как же было ужасно утешать себя призрачными надеждами на будущее, когда не знаешь, что будет в следующую секунду, — Чимин замолкает, поднимая голову. В глазах Чонгука застывают слёзы, а сердце в миллионный раз осыпается под ноги, когда во взгляде друга, что смотрит прямо в душу, он видит тяжёлую тоску и обречённость — так выглядят люди, приговорённые к смертной казни. Он никогда не видел Чимина таким, и сейчас это оказывается очень тяжело. Ведь Чимин для него — синоним слова «радость», лучик солнца. Лучик, который уже давно погас.

Чонгук думал, что пролил все слёзы после смерти мамы и Йесо, что в нём их больше не осталось, но как же он ошибался. Сколько слёз было и будет пролито по этому времени, сколько историй: разбитых, уничтоженных, расстрелянных, убитых ракетами, снарядами, пулями жизней хранит в себе этот город. Сколько навеки погасших звёзд унесла с собой ночь. И сколько их ещё будет. Этот город тонет в крови — его глушат стоны и слёзы. Он закрывает уши, чтобы не слышать всего этого, но звуки просачиваются юркими змеями, добираясь до самого нутра, отравляя.

Находясь вдали от ужаса войны, Чонгук всячески старался оградить себя от новостей. Не всегда, конечно, получалось, ведь он был волонтёром и так или иначе сталкивался с очевидцами, которые что-то да рассказывали, но он всегда старался не вникать в суть, потому что знал — ему будет больно это слышать. Кто-то скажет, что это было очень эгоистично с его стороны: вот так уходить от разговоров о реалиях, в которых находится, а он скажет, что был и всё ещё является просто подростком, который хотел и хочет жить, не зная всего того ужаса, в котором живут люди вот уже три года. И сейчас, когда он принял решение — осознанным оно было или нет, он сам не может ответить, — вернуться в родной город, в котором все ужасы происходят наяву, Чонгук начинает сомневаться в том, что сможет, что выдержит всё морально. Но он должен, должен хотя бы ради Йесо и мамы, ради того, чтобы над его родным Пусаном снова взошло солнце.

Глубоко погрузившись в свои мысли, парень вздрагивает от бодрого голоса Хосока, красная макушка которого показалась в проёме лестницы, ведущей наверх.

— Тревога закончилась, всё вроде спокойно, можете выходить, — оповещает он.

Все быстро поднимаются со своих мест, желая как можно скорее оказаться снаружи, чтобы снова приступить к своим делам — работа ждать не будет.

— Пошли, Чонгук, передам тебя Хосоку, и поедем, — говорит Чимин, вставая с насиженного места, — нам с Джином уже давно надо быть на точке, где этого белочника черти носят?

— Я тут, любовь моя, не ворчи, — слышится откуда-то сверху, — жду тебя в нашей семейной машине, покатим к светлому будущему, — кричит Джин, махая в воздухе ключами от их грузовика.

— Ну не дурак ли, — мотает головой Пак, усмехаясь. — Но я рад, что он такой. Без его юмора я бы уже загнулся, наверное.

Чонгук на эти слова лишь улыбается. Он очень рад тому, что его друзья держатся, и очень сильно будет стараться следовать их примеру.

Они вместе поднимаются наверх, где их уже ждёт Хосок, которому предстоит провести для Чонгука экскурсию по базе и ввести в курс всего, что здесь вообще происходит.

— Ну, вы тут развлекайтесь, а мы поехали: начальник головы откусит, если ещё хоть на минуту задержимся.

— Давай, сломайте там ноги, — говорит ему Хосок.

— Лучше шеи, — подмигивает Чимин и идёт к машине, запрыгивая на пассажирское сидение. Через несколько минут их грузовик покидает пределы базы, а Чонгук пялится на Хосока непонимающим взглядом.

— Сломайте ноги? Лучше шеи? Это что было вообще? — недоумевает он.

— Это немецкая поговорка. Джин когда-то вычитал в книге отца. Да, нам иногда было настолько скучно, что мы читали в подвале, — смеётся Хосок. — Эта поговорка — пожелание удачи, но никто не знает о ней, кроме нас шестерых — ты будешь седьмым, — подмигивает парень.

— Интересные вы, ребята, — беззлобно усмехается Чонгук.

— Ещё какие. Ладно, пошли покажу тебе нашу обитель, — отходит в сторону, слегка склоняясь в приглашающем жесте, показывая рукой на парадные двери трёхэтажного здания. Чонгук идёт вперёд, а Хосок сразу за ним, начиная свой рассказ.

***

— Значит, смотри, тут, на самом деле, не так уж и много того, что можно показать, но, чтобы ты просто чувствовал себя более комфортно, пока не освоишься, я постараюсь ввести тебя в курс дела по максимуму, — начинает Хосок, чуть-чуть обгоняя Чонгука. — Вот, собственно, это здание и есть наш импровизированный штаб, обустроен в старом здании общежития, но это ты и так знаешь, шестнадцать лет тут прожил, — машет рукой он, поворачиваясь к брюнету лицом, продолжая идти спиной вперёд.

Чонгука это забавляет: видимо, Чимин с Джином действительно прожужжали ему все уши о нём. Хосок вообще забавный, такой общительный, от него веет жизнью. Он не знает, как тот живёт и жил, но видит, что Хосок — один из немногих, кого он тут встретил, у которого ещё тлеют искорки надежды в глазах. Или ему это только кажется, но в любом случае он бы очень хотел поближе узнать этого красноволосого парня, о котором впервые услышал ещё от Тэхёна больше трёх лет назад.

— Поехали дальше, — продолжает тем временем Хосок, — на заднем дворе, где мы с тобой, собственно, находимся, — разводит руки в стороны, — находится парковка рабочих машин и грузовиков, но здесь не все, а только несколько личных и те, которые могут понадобиться срочно, остальные в основном на складе, туда мы с тобой завтра поедем. Тут же и наш подвал, его ты уже посетить успел, чёртовы суки, — каждый из них прекрасно знает, кому была адресована последняя фраза. Посылать проклятия в сторону японцев стало сродни пожеланию спокойной ночи или доброго утра — у всех, даже детей, это вошло в привычку.

Не заострив на этом особого внимания, Хосок продолжает:

— Пошли внутрь, покажу тебе наш муравейник, — входит в открытую дверь, показывая Чонгуку следовать за ним. — Здесь у нас три этажа: второй и третий жилые, там есть несколько пустых комнат на случай гостей и один рабочий кабинет для полковника Кима. Классный мужик, кстати, друг Тэхёна, — рассказывает Хосок, активно жестикулируя руками в разных направлениях.

— Часто этот полковник тут бывает? — задаёт вопрос Чонгук, хотя, если честно, спросить хочется о другом человеке.

— Да не очень, но иногда приезжает хоть немного выдохнуть — сам понимаешь, работка у него та ещё. Давай дальше. На первом этаже у нас самые важные комнаты: столовая и медпункт, и ещё огромное помещение, которое раньше было спортивным залом, а сейчас завалено коробками гуманитарки от продуктов, которые мы уже получили и закинули на склад в университете. Кстати об этом, это ещё один момент, который тебе надо знать, — поворачивается к Чонгуку, по виду которого понятно, что он готов слушать и запоминать любую информацию, — здесь мы никогда не храним все припасы: основная часть гуманитарной помощи находится на складе почти за городом, мы туда с тобой поедем, я тебе это говорил. Сам понимаешь, хранить всё в одном месте не слишком безопасно, тем более в учебном заведении, по ним бьют часто. Если с базой что-то случится, мы потеряем много продуктов и предметов необходимости для жителей, — Чонгук слушает внимательно, цепляясь за мысль о том, как быстро Хосок может переключаться с шуток и смешков на серьёзные темы. Невольно вспоминает маму и её слова в то злополучное утро, когда они все проснулись с разорванными на «до» и «после» жизнями.

Тем временем Хосок продолжает свой большой монолог:

— Так, ну столовую ты уже видел, туда мы не пойдём, тем более там такие горгульи работают, что во время готовки к ним лучше не подходить — можно без конечности остаться, — шепчет, наклоняясь в сторону Чонгука.

Чонгук лишь усмехается. Этот парень как флюгер — способен менять настроение, кажется, с дуновением ветра.

— А вот медпункт я тебе покажу, там работает наш медбрат-убийца, тоже прикольный парень, но мне иногда кажется, что он соревнуется с горгульями со столовой, у кого лицо кислее будет. Пойдём.

Они проходят прямо к концу коридора, к белой двери, в которую Хосок врывается без стука.

— Привет работникам скальпеля и обезбола, — громко приветствует.

— Привет, работник жёлтого жилета, — звучит спокойное в ответ.

— Я тут тебе нового коллегу привёл знакомиться, он из Тэгу приехал.

— Ну вообще, я родом отсюда, просто мы уехали, когда война началась, — вклинивается в разговор Чонгук, подходя ближе и протягивая руку парню в белом халате и с блондинистыми волосами, собранными в хвост на затылке, — я Чонгук.

— Мин Юнги, — отвечает, пожимая руку, — медик и иногда, кажется, единственный вменяемый человек в этом здании. Хосок, поставь на место баночку, — даже не поворачиваясь к тому, говорит Юнги. Хосок лишь закатывает глаза, возвращая пузырёк на место.

— Я много слышал о тебе от Тэхёна, так что заочно мы знакомы уже больше трёх лет, — улыбается Чонгук, убирая руку.

— Да, я тоже много о тебе от него слышал и всё ждал, когда он нас познакомит. И то, что ты из Пусана, мы с этим недоразумением знаем, — улыбается в ответ, кивая на Хосока, а в следующий момент хватает ближайшую лежащую на столе книгу и бросает в сторону стоящего в другой стороне комнаты друга, из рук которого секундой ранее на пол полетела стеклянная баночка.

— Вот ты ловкий, слушай, тебе снайпером надо быть, а не врачом, — шипит Хосок, потирая ушибленный лоб.

— Ещё раз протянешь свои кривые ручонки к лекарствам — полетит уже скальпель, — спокойно отвечает Юнги, доставая из подсобки веник, и протягивает его Хосоку: — Уберёшь тут всё. Я на склад, лекарства надо забрать, — снимает халат, вешает его на стул, — было приятно познакомиться воочию, Чонгук, за ужином встретимся, проследи за этим неугомонным, — Юнги хлопает его по плечу и закрывает за собой дверь.

— Ну что, добро пожаловать в наш большой и дружный коллектив, — подмигивает ему Хосок, — тебе у нас понравится.

— Не сомневаюсь.

***

Говорят, люди учатся на своих ошибках. Кто-то понимает с первого раза, кто-то и спустя сотню попыток не поймёт, а кому-то даже не даётся шанса исправиться. Тем не менее люди продолжают совершать их, не думая о последствиях, не беспокоясь о других. Всё пекутся в первую очередь о себе — эгоисты. Мы взрослеем, провожаем нашу юность, стареем, а ноша за прошлое всегда гложет душу, иногда вздохнуть спокойно не даёт, поэтому люди стараются забыться, утопить свои чувства в литрах алкоголя или белоснежных порошках, в сексе или в едком дыме сигарет — у каждого свои способы, только кто-то в них действительно теряется, а другие топят себя в собственной лжи ещё больше. Когда вес всех совершённых ошибок начинает слишком давить на плечи, и ты уже не можешь и шага сделать, то в голове мелькает единственный выход. В этот момент ты заключаешь сделку с тётушкой Смертью, и она гарантирует, что поможет со всем, о чём попросишь, но самое главное — поможет покинуть этот мир.

Тэхён же считает, что последний вариант для настоящих слабаков — ты просто сбегаешь, не хочешь принимать себя таким — неправильным, не удовлетворяющим ожидания других. Он осуждает таких, потому что мог бы стать одним из них. Тогда казалось, что именно его ошибка на крыше привела к тому, что проснулся он от ужасающей, холодящей душу сирены, после которой его оглушили взрывы — так, думал, жизнь ему отплачивает за произнесённые накануне вечером слова, которые собственное сердце отрицало. А потом всё произошло слишком быстро: переезд, армия, тысячи смертей, Чонгук.

Чонгук.

Он помнил его взгляд, полный волнения и чего-то другого: того, что он не принял сразу, того, что он так долго и напрасно отрицал. Если бы не война, он бы зарылся в себе глубже. Корил себя? Возможно. Ненавидел? Стопроцентно. Он созревал и пробовал разное, но самым ошибочным он считает свои отношения, в которые вступил, особо не думая. Тогда он не понимал, что может причинить ей боль, потому что, оказывается, не любит. Потому что его сердце осталось на крыше разрушенного дома. Он мучил её и мучился сам, а потом ей надоело, и она ушла, за что Тэхён благодарен. Дышать стало чуть легче, запах пороха и крови начал чувствоваться лучше — это отрезвляло, и тогда он понимал, что отношениям на поле боя не место, потому что они не живут, они выживают, и жизнь их может оборваться в любую секунду. А потом снова был Чонгук. Без блеска в глазах, но с той же песней в наушниках. Тогда Тэхён услышал треск, исходящий из закромов его души.

Чем ближе он подъезжает к военной части, тем неспокойнее его сердцу. Он привык к постоянным оглушающим взрывам, но никогда не привыкнет к человеческим жертвам. Он пришёл в армию совсем ребёнком — девятнадцать лет — это совсем малыш, ему бы гулять, наслаждаться жизнью, а он уже метит на повышение звания и является одним из лучших бойцов, но чего это стоило? Сотни тихих истерик у себя в комнате под одеялом, чтобы не услышали, потому что не должен ломаться, должен показывать пример, мотивировать, а у самого мотивации кот наплакал. Каждый раз перед выездом на задание он предпочитает выкурить пачку сигарет в надежде задохнуться в бою. А сейчас… не только за себя страшно.

Подготовка к отъезду на позиции идёт полным ходом — он оставляет свой внедорожник возле ворот и быстрым шагом добирается до самого здания, где уже стоит полковник, — едет в этот раз с ними. Подходя к нему, Тэхён безмолвно просит сигарету, прикуривая вместе с Намджуном. На удивление, они быстро нашли общие темы и разделили свои переживания — так и стали друзьями.

— Неважно выглядишь, — подмечает Тэхён, затягиваясь.

— Обещал Мунбёль посмотреть вместе мультики — так и не посмотрели. Отец звонил, говорил, она скучает, — вздыхает полковник. — А я выбрал поехать и проконтролировать ситуацию вместо времяпровождения с дочкой.

— Херовый ты папаша, — усмехается Тэхён.

Намджун — один из немногих людей, которых он может назвать сильными. Быть физически выносливым недостаточно для их мест, тут главнее сила духа и морали. Не каждый здесь с этим справляется, а Намджун и за бойцов переживает, и в воспитании дочери пытается участвовать, что получается плохо, но он старается.

Ни разу не опустил руки, он на равных со всеми военными, не возвышает себя из-за звания и относится к ним по-людски — это в нём Тэхёну и понравилось.

— А сам-то. Со вчерашнего вечера кислый. Дело в том парнишке?

— И в нём тоже, — поникает снова, туша окурок.

Солнца опять не видно. Который это уже пасмурный день? Кажется, в закате растворились не только воспоминания, но и последние лучи живого, яркого.

Друг опускает на его плечо руку и сжимает — поддерживает, вот так, без слов, даёт понять, что он рядом. К ним подходят пару парней и говорят, что всё подготовили и готовы к отправке. Намджун лишь переводит взгляд на Тэхёна, будто удостоверяясь, что тот в порядке, и идёт к своей машине.

Ехать всего ничего, но это время — худшее в их жизнях: ракеты пролетают над ними в небе, а от дороги ничего не осталось — они едут по грязи и камням. Если в Пусане найти хоть что-то уцелевшее можно, то здесь жизни нет и не будет: её отобрали и возвращать не хотят. Серость дней и меланхоличный настрой в Пусане и за ним — вот реалии их жизни, за которую они борются каждый день, час, минуту.

И у них не выходит.

***

Приближающаяся осень даёт о себе знать прохладными ночными температурами с контрастирующими дневными, и холодные вечерние Чонгуку по душе: он может спокойно надеть толстовку, и ему будет тепло, не нужно задумываться о ещё сотне одёжек или, наоборот, как бы одеться полегче. В воздухе уже витает аромат осени, он отдаётся приятными воспоминаниями из прошлого, в особенности школой. Казалось, он всегда хотел сбежать оттуда побыстрее, скрыться за воротами школы и уже не возвращаться туда, но сейчас Чонгук ощущает искреннее желание побродить по школьным коридорам, окунуться в гудящую толпу подростков, которые носятся туда-сюда, будто в муравейнике. Он правда скучает по этому времени — обязательно сейчас бы всплакнул и поник, углубляясь в воспоминания, но его отвлекают разговоры друзей. Лето скоро закончится, так же как и хорошая погода, поэтому они решили выбраться на улицу — на территории общежития есть несколько деревянных беседок, одну из которых заняли они всей, теперь уже большой компанией. Если Чимина и Джина он знал пол своей жизни, то Хосок и Юнги для него новые люди, хоть и часто слышал о них, когда был младше: тогда, когда общался с Тэхёном. Приятно увидеть их вживую и убедиться, что они правда хорошие люди.

— Эй, Чонгук, — окликает его Джин. — Мы всё ещё хотим знать, где тебя носило эти три года.

Прошло больше недели с того момента, как он приехал в Пусан, встретил друзей, начал волонтёрить и потерял Тэхёна из поля своего зрения. Чимин с Хосоком убеждают его, что вернётся тот скоро с задания, да ещё и подшучивают, мол, а чего так переживает? А он сам себе признаваться не хочет, почему так волнуется. В моменты, когда он забывал о Тэхёне, думал о словах Чимина, который каждый день пытался узнать, какой позывной он себе возьмёт, а у Чонгука все идеи разбежались. Тогда его друг внезапно вспомнил, что тётушка Че любила называть Чонгука восточным именем Мирам, и, не раздумывая долго, Чонгук согласился оставить его себе позывным.

— В Тэгу, — спокойно отвечает Чонгук, пока внутри тараканы зашевелили своими усиками, щекоча нутро. — Мы с мамой и сестрой туда уехали почти сразу, нашли там что-то вроде общежития. Я там волонтёрить и начал.

— И как там относятся к людям из Пусана? — интересуется Юнги, пока завязывает себе маленький хвостик на макушке.

Чонгуку нравится Юнги, тот спокойный и рассудительный — совсем не злой, каким его часто называет Хосок. Их всех тут жизнь потрепала, а на Юнги, кажется, оставила большой отпечаток, про который Чонгук пока не знает и старается не задаваться этим вопросом. Тревожить душу человека, который что-то или кого-то потерял в этой войне, — меньшее, что он хотел бы сделать сейчас, особенно по отношению к этим людям: они становятся его второй семьёй.

— Наплевательски, — после небольшого молчания отвечает Чонгук. — Есть, конечно же, адекватные люди, которые даже пытались чем-то помочь, но в большинстве своём Тэгу — город-ненавистник переселенцев. Мы с волонтёрами получали продукты питания, когда какой-то мужчина начал вскрывать коробки и портить еду. Было… неприятно.

— Его наказали? — Чимин, кажется, не удивлён, он смотрит в одну точку перед собой, и его лицо не выражает никаких эмоций, кроме понимания. Явно сталкивался с таким же.

— Оштрафовали и отпустили. Штраф не покрыл стоимость испорченных продуктов — какая-то старушка оказалась без такой спасительной еды, — от этого кровь закипает, хочется отмотать время вспять и проехаться пару раз по нахальному лицу того человека. — Другие плевали в мою сторону, как только узнавали, что я из Пусана.

— Нас ненавидят и считают, что в войне виноваты именно мы, — заключает устало Юнги.

— Они просто не знают, что такое настоящая война. Она не дошла до них такой, какой мы видим её каждый день. Как иронично, — усмехается Хосок, — именно из-за нас их город до сих пор стоит.

Все замолкают, напряжение витает в воздухе — знать о таком отношении со слухов неприятно, но слышать это от очевидца ещё больнее. Непонятна ненависть, непонятно поведение людей из Тэгу. Они закрылись в собственном мире, дальше которого не видят ничего, и плевать они хотели на полное уничтожение Пусана, пока в Тэгу продолжается жизнь.

— Когда мы потеряли тебя, когда единственным, кто не нашёлся, был ты, мы испугались, — тихо начинает Чимин. Его яркие, красного цвета волосы кричат о том, что этот человек заряжен позитивом, жаждой жить, но на деле это ещё одна потерянная душа, которая рассыпалась на мелкие кусочки. — Мы просто оказались в одном месте: мы с Джином, друзья Тэхёна вместе с ним, а тебя не было нигде. Пытались связаться, а нам сказали, что со своих симок не дозвонимся, выдали «чистые», а толку ноль.

— Тэхён тоже пробовал связаться, но связь здесь блокируется — общаемся только по рациям, — вставляет своё слово Хосок.

— Да, со временем симки стали бесполезными: звонить нам некому, да и если мы здесь, то вряд ли уже выберемся, — усмехается Джин. — Так что можешь выкинуть. Зато у нас на базе есть роутер и какой-никакой интернет, хоть новости узнать можно. Телефоном сможешь пользоваться только на выезде из Пусана — в плане звонков.

— Не то чтобы мне было кому звонить.

— А мама с сестрой? — не понимает Чимин.

А Чонгук замолкает, смотрит на друга секунду, а потом переводит взгляд на свои руки и не может понять, почему те так трясутся. По коже расползается неприятный холодок, пробегает быстрыми мурашками. Он никогда не забудет ни тот день, ни день начала войны — эти события на подкорке отпечатались, не стереть. В ушах звенит задорный смех младшей сестры, а перед глазами образ мамы. Чонгук хмурится, пытается прогнать видения, сосредоточиться на чём-то другом, но вместе с разноцветными бликами перед глазами он всё так же видит родное лицо мамы. Такая красивая, в самом расцвете сил. Он всегда восхищался ею, любил до одури. И сестрёнку тоже. Мечтал побывать на её свадьбе, быть её крепким плечом до того, как он упорхнёт из маминого гнезда. Да даже и после, просто хотел быть рядом с ними: жить, смеяться, плакать, достигать чего-то и это же терять, а потом снова быть на вершине — всё это с мамой и сестрой вместе. Одна ракета смогла забрать весь смысл его жизни, последний лучик солнца в его душе — и тот отобрали. Его переполняет ненависть к японцам, которые бездумно уничтожают население его страны, пуская вот так ракеты по жилым комплексам. Они отравляют всё вокруг, к чему ни прикоснутся. Чонгук часто представляет, как пытает каждого причастного, придумывает самые жестокие варианты расправы, а потом пугается своих же мыслей. Он просто… разбит.

— Чимин, — предостерегает Юнги. — Не лезь к нему в душу. Сейчас не время.

Чонгук поднимает взгляд на Юнги и видит в его глазах понимание, будто тот действительно всё понял. Будто знает, каково это. Значит, он был прав — Юнги тоже потерял кое-что своё.

— Прости, если задел не то, — извиняется Чимин.

— Всё в порядке.

Ни черта не в порядке: ему часто снится тот день, ещё чаще — крыша. Он так устал. Устал жить неполноценно, он не может развиваться, он не может планировать, он живёт моментом, и это надоело. В печени уже сидит звук тревоги и снова летящего снаряда. Хотя ему сейчас намного спокойнее, чем было в Тэгу, когда он терзал себя мыслями о доме: стоит ли он ещё, сможет ли он вернуться, хотя бы нормально попрощаться. Японцы, словно плесень, уничтожали их город и продолжают делать это до сих пор.

Темы уходят в другое русло, и на их лицах понемногу появляется улыбка — Хосок вспоминает какую-то смешную ситуацию с Юнги и Тэхёном, из-за которой в беседке раздаётся громкий смех.

По ощущениям, время заката, поэтому Чонгук поворачивается в сторону поля, где видит всё то же хмурое небо — солнца не видно, только столбы дыма вдалеке. Он смотрит туда ещё несколько минут, пока не замечает, что к их беседке подходит кто-то из медиков, тихо переговариваясь о чём-то с Юнги, после чего они вместе в спешке уходят.

— Что случилось?

— Не знаю, видимо, наши вернулись с задания, — пожимает плечами Хосок. — Тот парнишка сказал, что есть раненые и один без сознания.

Вернулись. Военные? Тэхён.

Сердце ускоряет ритм, ладони потеют. Всё внутри сковывает липкий, словно смола, страх. Чонгук столько дней ничего не слышал о Тэхёне, не мог на него хоть тайком из-за занавески в своей комнате понаблюдать, случайно где-то столкнуться, чтобы успокоить глупое сердце тем, что вот он — живой, всё с ним в порядке. Война — состояние, в котором ты должен быть готов ко всему. И как бы ни было сложно, должен понимать, что те, с кем сегодня утром ты сидишь за одним столом, завтракая, вечером могут оказаться упакованными в чёрные пакеты. Одна мысль об этом чудовищна, но таковы их реалии, и каждый из них обязан быть к этому готовым.

Но сейчас Чонгук твёрдо признаётся себе в том, что не готов. Он не хочет слышать что-либо о том, что с ним что-то случилось, от одной мысли становится дурно, поэтому, чтобы хоть немного отвлечься, пока не вернётся Юнги или их не позовут, решает разрядить повисшую тишину, обращаясь к Хосоку.

— Ладно, я о себе рассказал, а что насчёт тебя, Хосок? О вас с Юнги мне мало чего известно, — ему действительно хочется узнать об этих людях как можно больше всего.

— Что ты хочешь знать? — интересуется Хосок, откинувшись на спинку лавочки, разложив руки по обе стороны от себя.

— Всё, что, по твоему мнению, я могу знать, — раскидывает руки в стороны Чонгук, улыбаясь.

После этой фразы Джин, сидящий напротив него, пихает Чимина в бок, тихо шепча:

— Учись, как деликатно надо у людей вопросы спрашивать, дорогуша.

— Отцепись, дорогуша, — перекривляет его Чимин, закатывая глаза.

— Ну, что тебе рассказать, — вздыхает Хосок, — родился я здесь, отца не знал никогда, а мать моя, приколистка, спустя четыре года после рождения поняла, что я ей совсем не сдался, но избавиться от меня решила нестандартно. Отвела в парк аттракционов, посадила на кораблик и убежала. Но спасибо хоть заплатила за те кораблики — прощальный подарок, так сказать, — пока всё это рассказывает, смотрит в одну точку, избегая зрительного контакта со всеми.

У Чонгука сердце сжимается от обиды: он не представляет даже, каково это — знать, что тебя вот так вот бросила родная мама, жить с таким воспоминанием, которое, он уверен, затмевает все другие счастливые из детства. Для Чонгука мама — человек, который является самой большой опорой и поддержкой, крепостью, в которой чувствуешь себя безопасно. И ему больно осознавать, что у кого-то эта крепость оказалась замком из песка, что рассыпался при малейшем дуновении ветра. Он кладёт руку на плечо Хосока, слегка сжимая, и оглядывается на ребят: Джин потупил взгляд в стол, Чимин отвернулся, тяжело выдыхая. Они не в первый раз слышат эту историю, но их души всё равно болят за друга — он не заслужил этого.

— Да всё в порядке, чего вы как на похоронах, много лет прошло, я свыкся с этим. Зато где-то убыло, а где-то прибыло: биологическая мать не дала мне того, что мне было нужно, а вот её сестра, Хари, что взяла меня под опеку, укутала меня в любви — обожаю её, — на этих словах голос и взгляд его теплеют, — я когда-нибудь познакомлю вас, ты ей точно понравишься, — обращается он к Чонгуку.

— Она здесь, в Пусане? — спрашивает брюнет.

— Да, хотя я очень сильно её просил уехать, мне бы было намного спокойнее. Но она у меня женщина-титан, если что-то решила — попробуй сдвинь с места, — по-доброму улыбается Хосок. Хари действительно стала главным и любимым человеком в его жизни. Она дарила и дарит ему столько любви, что вовек не отплатить за это, но он будет очень стараться.

— Я не сомневаюсь, что она замечательная, раз вырастила такого хорошего парня, — улыбается Чонгук.

— Так, хватит меня нахваливать, давай я тебе лучше расскажу, как мы с Тэхёном в младшей школе… — задорный голос перебивает звук уведомления на телефон.

Чимин суёт руку в карман, выуживая оттуда свой мобильный, отрывает окно сообщения и хмурится, читая.

— Что-то не так? — встревожено спрашивает Джин, медленно поднимаясь со своего места.

— Это от Юнги. Пишет, что Кора привезли без сознания к нам в медпункт.

— Кора? — переспрашивает Чонгук, хмурясь. Знакомое прозвище. Он задерживает на миг дыхание, пытаясь понять, правильно ли он всё услышал. Кор — сердце с латыни. Прозвище, которым он назвал Тэхёна, казалось, вечность назад. Но откуда Юнги его знает? Неужели Тэхён оставил, и теперь это его позывной? — Повтори ещё раз, что ты сказал? — дрожащим голосом переспрашивает Чонгук.

— Кор в медпункте, без сознания, там пока Юнги, он ему помогает, — но Чонгук уже не слышит ничего, срывается с места, перепрыгивая через небольшую ограду беседки, в сторону корпуса.

Он не думает о том, как странно выглядит его поведение сейчас, хотя наверняка друзья остались сидеть в непонятках. В голове красной табличкой горит «Ким Тэхён» — он нервно ждал его возвращения, считал дни до того, как тот приедет, хоть и старался отрицать это, но он не думал, что тот вернётся вот так. Без сознания. В голове рой вопросов, почему тот его потерял. Ранение? Контузия? Предсмертное состояние? Страшно и думать об этом. Он задевает людей, пока бежит по аллее к их корпусу, и даже не извиняется — хочет быстрее оказаться там.

Дверь медпункта наконец предстаёт его взору, и он врывается туда без стука: всё равно сейчас там трудится слишком много медиков, позвали не одного Юнги. Он взглядом очерчивает комнату, где каждая койка забита, но по большей части все с лёгкими ранениями, поэтому в помещении слышатся тихие шутки и переговоры, но всё не то. Он не видит знакомые черты лица, не видит друга в белом халате, пока не начинает бродить меж кроватей. Здесь так много крови, что ему невольно становится плохо, но он упрямо двигается вперёд и наконец находит: Юнги вертится возле койки у окна, тот закрывает спиной человека, лежащего на ней, но Чонгук уверен, что это Тэхён. Он подходит ближе и видит его: бледное лицо, перепачканное в пыли, на губах и щеке застыла кровь, и Чонгук надеется, что это не кровь Кора. Юнги замечает его присутствие практически сразу, поэтому подходит, положив руку ему на плечо:

— С ним всё в порядке, банальное переутомление, — и, несколько раз похлопав, продолжает: — Твой любимый будет в порядке.

Чонгука как холодной водой окатило. Неужели он настолько очевиден?

--.. .- ... - .- .-- -..- / ... . -... .-.- / ---. ..- .-- ... - .-- --- .-- .- - -..-