Антология

001

Утро выдалось необычно пасмурным для середины мая; тучные облака проредили небо, окутывая поверхность земного шара одеялом из тени, за которым Обито гнался, задыхаясь в строгом чёрном костюме. Давно пора бы к ним привыкнуть, слиться в один организм, именуемый беспросветным клерком, обречённым остаток жизни просиживать в офисе с девяти до шести плюс сверхурочные, но как-то не получалось. Воротник сдавливал горло, пиджак неприятно шелестел, хотя раскошелился он на костюм знатно в свои студенческие годы. Не думал правда, что придётся доставать его когда-то после получения работы.

Помимо тени, погода ничем не радовала — было ужасно душно, пыль города и выхлопные газы мешали полноценно вдохнуть даже никотин. Обито мог бы оценить поэтическую составляющую предгрозового периода, если бы та не давила на грудь почти также сильно, как осуждающий взгляд Мадары — всегда осуждающий, грозный, выставляющий Обито перед собой как щит, слишком уверенный в его успехе, но не рациональности. Учиха понимал, правда; сам не мог назвать то, что чувствовал, правильным, поэтому задвинул эти мысли далеко-далеко, в самый дальний угол его извилистого разума, чтобы петлять до них приходилось настолько долго, что церемония успеет уже закончиться. Иначе он ощущал себя последней сволочью, неблагодарной свиньёй, неспособной к базовому человеческому сопереживанию, а такие мысли вели уже два года как к одному исходу—

Обито сделал очередную затяжку, успешно провалив единственную свою задачу на сегодняшний день в третий раз. Одна только мысль о Цукихи-чан выводила его из строя, настолько он стал жалким человеком.

Скорбеть по айдолу, мирно закончившему свою карьеру, в разы больше, чем о скончавшемся родственнике, было второй низшей точкой в его жизни.

Он засучил рукав, взглянул на часы — до церемонии оставалось ещё пятнадцать минут, практически все гости были в сборе. Большинство представляли дальние и не очень родственники, как и он сам, которых Мадара всегда собирал вместе, даже если они пытались зарыться в песок на другом конце планеты. Покойник не вёл исключительно социальную жизнь, предпочитал иметь двух-трёх близких друзей, подобранных скорее случайно. Вся семья Фугаку состояла из замкнутых на самих себе интровертов, из которых только Микото умела вежливо улыбаться, но Учиха Итачи прослыл особенно скрытным. Ходили слухи, что в подростковом возрасте он сильно поругался с отцом и отдалился от семьи настолько, что его родители не совсем знали, кого вообще звать на похороны родного сына; но Обито слышал об этом от Мадары, любившего подсластить скучные семейные застолья щепоткой малоприятной драмы. Впрочем, может было в его словах зерно правды, учитывая, как мало среди пришедших проститься было незнакомых ему людей.

— Никак не бросишь, Обито-кун?

Вздох Учихи Микото он узнал моментально; никто кроме этой женщины не мог позволить себе настолько элегантно журить посторонних, будто они все поголовно были её непутёвыми детьми. Когда они только познакомились, такое поведение сильно его раздражало; впрочем, что его не раздражало в подростковом возрасте.

— Да и в планах не было, — Обито пожал плечами, затушив сигарету в присутствии дамы. Когда-то (около месяца назад) он действительно планировал бросить, рылся на форумах в свободное время, размышляя — что дешевле, что лучше для здоровья, чем заменить привычку студенческих дней, похвалит ли его Цукихи-чан на следующей фан-встрече… Только чтобы один единственный пост в твиттере заставил его выкурить целую пачку. — Уже пора, Микото-сан?

— Ты не настолько меня младше, Обито-кун, — Микото грустно улыбнулась, смахивая подступающие слёзы.

— Привычка, — он пожал плечами, взглянул на часы. Десять минут. — Все уже собрались, я так понимаю?

— Нет, на самом деле. Одна девочка написала, что слегка потерялась…

— Девочка? У него была девушка?

— Не совсем… Не думаю, что у них были такие отношения…

Обито понимающе хмыкнул, достал телефон из кармана брюк, отвечая на сообщение Шизуи стикером с подписью «иду!». Очистил вкладки, отвлёкся на блеск карих глаз, излучающий ту же теплоту, что и на концертах, и проклял себя в четвёртый раз. Будь он хоть немного более ответственным, более способным к элементарному сложению очевидных тенденций и формированию на их основе выводов, он бы сменил обои на что-то нейтральное, хотя бы на один день, но он не мог; пальцы будто физически отказывались поставить на фон что-то кроме девушки, которой он посвятил два года жизни.

— …а как она должна найти храм через курилку? — он спросил, отвлекая по большей части себя от нежелательных душевных мук. Лучше оставить их до самих похорон, когда страдальческое выражение лица станет приличным жестом сочувствия.

— Сказала, что так лучше ориентируется, — Микото тихо пробормотала, впервые всерьёз задумавшись над странным ответом подруги её сына. — Действительно…

— С какими же девушками ваш сын общался, Микото-сан..?

— Сюда, Рицуки-чан!

Обито медленно повернул голову, нехотя отрывая взгляд от улыбки, согревающей сердце, перекручивающей желудок от необоснованной тревоги, сводившей шрамы на правой половине лица. Она просто ушла из группы, она вернётся в будущем — как модель, как одиночный исполнитель, как стример, как актриса — у неё было так много талантов, так много путей. Карьера айдола не славится своей продолжительностью, и боль от потери смениться на радость в тот же миг, когда её имя появится где-то ещё. Она не стала его любимой участницей только из-за того, что она была частью группы; и однажды он вновь будет наблюдать за её блеском, в какой бы форме она не решила себя проявить. Она же не умерла, в конце концов.

Смерть не даёт вторые шансы. Жизнь позволяет топтаться на месте и катиться кубарем ровно столько же раз, как и вставать с колен; так что, они ещё встретятся. Не лицом к лицу, не в живую, не обменяются и парой слов, разделённые океаном городской суеты, но встретятся.

Платье молодой девушки, чьи руки Микото сжимала чуть-ли не до хруста костяшек, было слишком праздным, чтобы появляться так на похоронах, и спасал его только иссиня-чёрный цвет, скрывшееся за облаками солнце, да лицо, настолько потерянное и пустое, что нельзя было понять, испытывает ли она хоть что-нибудь по отношению к почившему. Маска нейтральности, перешедшая все границы приличия, чтобы оттенить яркие волосы и несоответствующий фасон платья, превращала лицо девушки в нечитаемый мраморный слепок.

То же лицо, что так жизнерадостно улыбалось ему с экрана телефона.

— Прошу меня простить, Микото-сан. Я…

Тот же голос, что смеялся над его шутками в короткие моменты рукопожатия будто это не было частью её работы. Что редко звучал в песнях группы сам по себе, но поддерживал остальных вокалистов.

— Не важно. Не важно, Рицуки-чан… Пойдём.

Он ведь знал её настоящее имя, но всё равно пропустил мимо ушей. Для него Хаюми Рицуки всегда была Цукихи-чан. Отличной танцовщицей с заразительной улыбкой и дерзостью юмора, которую не могли позволить себе большинство айдолов. В какой-то момент — единственной мотивацией вставать по утрам. Бросить курить, когда она сказала, что ей не нравится запах сигарет на одном из интервью, было меньшим, что он мог сделать, чтобы отблагодарить её…

Обито судорожно засунул телефон в карман, молясь всем высшим силам, которые мог вспомнить, чтобы его лицо не выдавало эмоций, разъедающих пустой желудок. Цукихи вряд ли узнала его, пусть с таким количеством шрамов его лицо было сложно выкинуть из головы; он всегда приходил на встречи в маске, всегда был аккуратен в очереди, даже разговаривал более высоким тоном, чем обычно — даже если это и было случайностью, переросшей в локальную шутку, известную только им двоим. Или только ему. Детали были не так важны.

Цукихи-чан была здесь, шла в храм на расстоянии вытянутой руки, разговаривая о чём-то с матерью покойника так, будто они были знакомы всю жизнь. Стояла рядом с семьёй Итачи, будто была почти что их частью. Блистающая, жизнерадостная Цукихи, была настолько неподвижна, что почти сливалась со стеной, и была настолько же бледна.

Он выполнял свою часть обряда с подозрительной лёгкостью, ни разу не вспомнив ни почти дружбу, что он завёл с Итачи в последние пять лет, ни последние свои похороны, которые до сих пор иногда неприятно напоминали о себе, когда не получалось убедительно отказаться от необязательной поездки в храм.

Не понимал до конца, на чьи похороны пришёл.

002

Когда они наконец добрались до кладбища, небо окончательно затянуло облаками, словно солнце не желало показываться на глаза, узрев среди процессии нечто жуткое, безобразное. Словно не хотело давать несчастным родственникам ни минуты покоя, желало им страданий за несовершённые грехи, главным из которых было их сомнение в необходимости небесного светила. Но для Обито они были просто родственниками, так что необходимости в покаянии он не видел. Он в принципе не был близок со своей семьёй; просто Мадара видел в нём что-то, и оттого приходилось отдавать родне хотя бы формальный долг.

Он поспешно отдал свой поклон усопшему, не находя никаких слов, которые мог бы действительно передать Итачи. Пытался, но в голову не лезло ничего искреннего; так что он молча постоял у могилы несколько минут, изображая из себя побитую собаку, и отошёл в сторону, подальше от постепенно расходившейся толпы. Встав под кровлей старого дуба, задумался и закурил сигарету при первых признаках скручивающего живот стыда.

Может, солнце спряталось, чтобы не предавать свету беспорядок, который творился в голове Учихи, а шум от марафона мыслей заглушал шорох листвы. Была то жалость или отвращение —  Обито был безмерно благодарен.

Но, сколько бы он не думал, напрягая все атрофировавшиеся со времён школьной скамьи извилины, замысла Мадары он понять не смог. Причин тоже, но с ними у него всегда было сложнее; он сделал затяжку, фокусируясь на фактах.

— Слышал, ты встречалась с Итачи, — Мадара отстранённо сказал, удосужив свою собеседницу только коротким взглядом, задумчивым и оттого нечитаемым, прежде чем отвернуться к окну, уставившись на пролетающие мимо улицы города.

— В старшей школе, — Рицуки кивнула, тон точь-в-точь соответствовал старику. — Мы расстались, когда он выпустился. В последнее время мы мало общались, так что я не знаю, отчего он наложил на себя руки; если вас это интересовало, Учиха-сан.

— Зачем гадать теперь-то. Это пусть Фугаку разбирается. Мне его демоны не нужны.

— Нельзя не согласиться, Учиха-сан.

— Хаюми… Ты же дочь Нагато, да?

— Вы знакомы?

— Не важно, — Мадара вздохнул, вальяжно откинувшись на спинку сиденья. — А фамилии разные. Замужем?

— Нет.

— Чем же ты тогда занимаешься, девочка?

— Недавно уволилась- нет. Ввязалась в конфликт с менеджером. Неприятная ситуация сложилась, так что я решила уйти, пока всё не вышло из-под контроля.

Мадара безразлично хмыкнул.

— Думаю устроиться куда-нибудь, поднакопить денег… Хочу попытаться поступить в следующем году.

— Учёба — это правильно… Я вот этого лодыря едва заставил получить диплом, а он видишь какой вышел.

— Эй, — Обито рявкнул, крепче сжав в руках руль. Если бы он не был любезно и против своей воли назначен шофёром Мадары, то он бы спрятал лицо в ладонях до тех пор, пока его пальцы не содрали всю кожу, так легко вспыхивающую от одного только присутствия Цукихи за своей спиной; она не должна была слышать этого, не должна знать ни о каком компрометирующем моменте его жизни, иначе она разочаруется в нём, и если даже Цукихи-чан разочаруется в нём…

— Ещё бы вести себя умел, был бы знатный малый.

— Вы слишком категоричны, Учиха-сан.

Обито был очень близок к тому, чтобы увести машину в кювет и прикончить всех троих разом. Жизнь Цукихи, естественно, не должны была обрываться так быстро, но вдруг они переродятся в одно время, в одном месте? Перспектива была чрезвычайно манящей.

— И куда же дочь Нагато планирует податься? Девушкам твоего плана не то чтобы сильно нужно образование.

— Туда же, куда и отец. На священника, Учиха-сан.

…почему Мадара решил ехать на кладбище вместе с ней? Только потому что был знаком с её отцом?

Обито сделал глубокий вдох, заполняя лёгкие никотином. Если бы он мог найти в себе смелость возражать, уцепился за давно погашенное чувство подросткового бунта, он бы спросил прямо — зачем ему нужно было подвозить незнакомую девушку до кладбища, если она, по всем косвенным признакам, даже не хотела тут быть. Как она отводила взгляд, нервно и намеренно, в расправленных плечах ни грамма замкнутости, которой она пыталась прикрыться. У Цукихи был дар, по-другому и не сказать; дар переваливающей через край уверенности в себе, которая не позволяла ей полноценно слиться с ролью подтанцовки. Не имея достаточно таланта, чтобы завоевать сердца голосом, она перетягивала свет софитов на себя дерзкой улыбкой; даже пытаясь спрятаться за спинами коллег, она источала ауру, которая подкашивала колени.

Исправно следуя заветам, оставленным в её имени — обоих её именах — она отражала сияние, придавая «Нанабошикаге» свой собственный стиль, дух, темп… Обито не представлял, как группа будет продолжать существовать, когда их главная фишка покинула состав.

«Луна» была, конечно, записана катаканой в обоих вариантах, но если Цукихи оставила её в своём псевдониме, то на это была какая-то особая причина.

Может, своим уходом со сцены она попыталась дать шанс остальным звёздам? Может, её искусственное сияние было слишком ярким, и, по доброте душевной, присущей всем айдолам, но ей в особенности, она оставила небо, посчитав свою исключительность чересчур пошлой— нет.

«Ввязалась в конфликт с менеджером». С каким менеджером? С продюсером? Может быть даже с коллегой, откуда ему знать; Цукихи всегда казалась настолько открытой и дружелюбной, что было трудно поверить, что она способна на конфликты в принципе. Может, над ней издевались, и её выпускной был не грациозным прощанием, вызванным непредвиденными обстоятельствами, а прекрасно срежиссированной иллюзией, предназначенной скрыть отчаянный побег? Обито не мог понять, какая версия была хуже.

Тем более, священник. Откуда только в такой девушке, как Цукихи-чан, тяга к религии? Настолько живому человеку нечего делать на границе потустороннего. Нечего делать на похоронах.

Бесконечные вероятности мелькали перед глазами, изнашивали измученный недосыпом мозг без капли жалости. Самообладание подкосилось, как и ноги; свернувшись калачиком, он запустил руку в волосы, попытался переключить внимание на физическую боль, но она только наложилась на ментальную, оставив Обито с пустыми руками. Технически, он мог бы уехать — его больше ничего не держало, самые дальние родственники уже скопились на парковке, в кои-то веки свободные от вездесущего взгляда Мадары. Тот был слишком занят Фугаку, как мудрая сова наблюдал за мышами-внуками.

В мимолётный момент просветления Обито решил, что пора. Он докурит сигарету и поедет домой. Докурить, и домой. Докурить, домой, и весь оставшийся день можно будет рыдать навзрыд, оплакивая надежды, которые никогда не могли стать реальностью.

Сигарету затушила неудачно упавшая капля воды, скатившаяся с дубового листа.

— Всё-таки будет дождь, — справа послышался тихий женский голосок. Учиха повернул голову, удивившись, как совсем не заметил чужих шагов.

Цукихи стояла рядом, взгляд направленный куда-то в горизонт, исчерченный кривыми города. Когда она склонила голову в его сторону, взгляд остался таким же пугающе холодным.

Обито поджал губы; не зная, что сказать, он всеми силами пытался удержать себя от неприличных комментариев. От мольбы остаться. От озлобленных обвинений. От непрошенных комплиментов — ей уж очень шла красная помада, пусть появляться на похороны в таком виде и было неприлично. От мыслей, за которые он ненавидел себя не только на глазах общества, но и за закрытыми дверями; они как раз особенно хотели вырваться наружу. Всё-таки Цукихи не знала, что он был — есть — её фанат.

Захотел бы, мог воспользоваться такой возможностью.

Он хотел, но это было бы слишком аморально.

Цукихи усмехнулась, находя в пристальном взгляде, граничившем с неприлично томным взором, позволь он себе опуститься хоть на миллиметр ниже её глаз, что-то забавное. Транс был прерван. Обито вспомнил, что ей не нравится запах сигарет.

— Да не надо, — Цукихи сказала, заметив, как он достаёт карманную пепельницу. — Я не против.

Но сигарета уже была затушена.

— Ты куришь? — Обито спросил, зная ответ наперёд. Просто чтобы заполнить чем-то пустоту.

— Нет. Я курила в старшей школе, но бросила. Не переношу запах.

— Тогда зачем подходишь к курящему?

— Зачем…

Цукихи закинула голову назад, вслушиваясь в шелест листьев, будто только сейчас задумалась над этим. Промычала намеренно глупо и невероятно мило.

— Потому что… — Она промямлила в поисках ответа, оперевшись на ствол дерева. Посмотрела вниз, на него, на его жалкое тело, непослушное так же, как и мозг, перегоняющий кровь по телу, и уверенно заявила: — Выглядишь одиноко.

Начался дождь.

— И всё? — спросил Обито, изучая спокойный профиль девушки.

— И всё, — ответила Цукихи, карие глаза зацепились за чёрные. Она полу-улыбнулась. — Наверное, ты думаешь, что я какая-то ненормальная, Учиха-сан.

— Обито. Не надо этих фамилий…

— Тогда и я Рицуки, — она слишком легко перепрыгнула ступени социальной нормы, особенно для её возраста. — Будем знакомы, Обито-сан.

Девушка протянула ему руку, по заморской традиции, и тут же одёрнула, смутившись своим собственным поведением. В итоге протянула её обратно, попытавшись скрыть лёгкий румянец за неловким смехом, который никак не объяснял её действий. Не мог отвлечь Обито от созерцания прекрасного: настоящее смущение Рёкен Цукихи, айдола, чьи пошлые шутки могли бы стоить ей карьеры не один раз, будь они направлены хоть единожды на мужской пол.

Он пожал ей руку почти так же, как десятки раз до этого; может, в этот раз сжимая чуть сильнее, стараясь изо всех сил соответствовать манерам корпоративного общества. Тут же его осенило — Цукихи наверняка протянула руку по привычке, выработанной за годы фан-встреч. Она никогда не казалась нелюдимой или даже интровертом, но чаще всего ей приходилось представляться именно на работе. Стыдливо хихикая про себя о том, что у них оказалась такая странная общая черта, Обито прочистил горло.

— Будем знакомы, Рицуки-сан.

Это имя подозрительно хорошо слетало с языка, пускай и было непростительно противоестественно.

— Да ладно тебе. Я всё-таки, кажется, младше тебя. «Рицуки-сан» звучит как-то…

— Предлагаешь к тебе просто по имени обращаться?

— Ну, не то чтобы я против, меня большинство друзей так зовёт, но это уже будет слишком неприлично. Ты, вроде, человек приличный, Обито-сан.

— Что выдаёт?

— Всё? Мне кажется, если бы я с тобой начала с кейго, то ты бы со мной тоже на нём заговорил… а я не настолько старая!

— Ты и не особо приличная, Рицуки-сан.

— Об обратном и не говорится. «Приличие» не вписывается в мой бренд.

— Бренд, хм? Ты с брендами работаешь? Работала.

— Я больше про свой образ. Все мы так или иначе пытаемся создать вокруг себя образ — как защитная аура в играх, понимаешь? Чтобы показывать только то, что нам нравится в себе, и привлекать только желаемых людей.

— Угу…

— Так вот, «приличие» не вписывается в мой бренд!

— А со стороны нормальной девушкой кажешься. Пока не открываешь рот.

— А ты выглядишь, как непробиваемая стена одиночества, которую вытащили из дома впервые за полгода, но я всё равно подошла, питая слабую надежду, что с тобой можно будет приятно поговорить. Нельзя разрушать надежды девушек!

— Прошу простить за некачественный сервис.

Цукихи звонко засмеялась, смахивая со лба капельки дождя, просачивающиеся сквозь ветви. Морось грозила разрастись до полноценного ливня в любую минуту, но Обито отчего-то не спешил уйти.

— Одиноко, говоришь, — он тихо сказал, засунув руки поглубже в карманы. — И часто ты так подходишь к одиноким мужчинам с нравоучениями, Рицуки-сан?

— Время от времени, — она отвлеклась затянутое тучами небо. — Иногда выходит что-то интересное.

— Не боишься?

— Я всегда любила риск. Раньше от этого столько проблем было…

— На работе?

— Там тоже, но в основном в школе. Сейчас я более… Спокойная, что ли.

— И какой же тогда ты была в школе?

— Какой…?

Цукихи затихла, осторожно подбирая слова. Почему? Не то чтобы ей не было, что скрывать; но если она действительно планирует навсегда покинуть сцену, то вряд ли признание незнакомцу, с которым она больше никогда не встретиться, можно было считать настолько большим риском. Тем более, Обито унесёт любой её секрет с собой в могилу. Он всё-таки её преданный фанат.

— Наверное, — через какое-то время она сказала приглушённым голосом. — Я была человеком, не понимавшим, что такое последствия.

Обито усмехнулся. Подумал, и правда.

— А ты каким был в школе, Обито-сан?

— Так же.

003

Разговор постепенно стих. Его заменила размеренная тишина и тихое постукивание дождя по лобовому стеклу машины. Недолго они простояли у дуба; за считанные секунды дождь разошёлся, прогоняя посетителей кладбища, и парочка вместе побежала до арендованной специально по прихоти Мадары машины. Посмеявшись от души, решили, что Обито подвезёт девушку до дома. Она сперва отнекивалась, говорила, что можно и до ближайшей станции метро, но в Учихе разыгрались джентльменские инстинкты; Цукихи согласилась при условии, что они обменяются номерами, и обещала отблагодарить чашечкой кофе.

Самое лёгкое свидание в его жизни.

Только подъезжая к её дому, только мимолётно взглянув на её тонкий профиль, когда они стояли на светофоре, до него дошло, почему она не хотела, чтобы её с комфортом довезли до самого подъезда. Подумала, что он сталкер? Но он не преследовал её, и она вряд ли догадалась, что они были знакомы. Очень косвенно, потому что оба играли версии себя, которые не отражали и половины их настоящих.

Внезапно вспомнилась их первая встреча — тогда Обито ещё не был полноценным фанатом, просто случайно попал на пару концертов, прослушал вышедшие к тому моменту альбомы, залез на немногие форумы, где обсуждали андеграундную группу, и только там нашёл Цукихи. Так себе певица, вторая лучшая танцовщица из пятёрки, больше известная своим юмором, оскверняющим само понятие айдол. Присмотревшись, ему показалось, что основная фанбаза — идиоты, которые принижали человека только за то, что она не вписывалась в образ непорочной талантливой девы, игнорируя её энергичную импровизацию, бойкий и волевой дух, и даже хорошие отношения с группой (что, впрочем, могло быть и ложью). Так что он решил прийти на встречу и сказать ей в лицо, что её усилия не пропадают даром.

Он уже не помнил, что именно смог сказать, а что умолчал, полностью поглощённый её лучезарной улыбкой, её тёплыми подушечками пальцев. Словами, которые он до сих пор прокручивал время от времени перед сном.

— Ты часто водишь? — она спросила, оторвав висок от стекла. Он пожал плечами.

— Не то чтобы. Мадара попросил его подвести; зачем, не знаю. Всё равно же планировал с Фугаку назад ехать…

— А… Мадара-сан?

— Дедушка.

— Вот как… — девушка хмыкнула, задумчиво уставившись в вывеску кофейни на углу. Отметила для себя что-то, не озвучив. — Странные у вас отношения.

Остановившись у ворот жилого комплекса, Обито протянул ей зонтик с заднего сиденья, который был бы как раз кстати около часа назад. Романтическим фантазиям несостоявшегося извращенца было не суждено сбыться, но человеческая часть мужчины не хотела, чтобы она насквозь промокла под нескончаемым потоком воды. Может, она даже поняла намёк, а не просто смирилась с его упёртостью барана, потому что зонтик взяла охотно. А может, она просто надеялась, что дождь стихнет к тому моменту, как Обито будет отдавать машину, и его гениальные планы выманить девушку на свидание как можно скорее были его единоличным грехом.

Рицуки улыбнулась на прощание. Обито улыбнулся в ответ.

Сдал транспорт.

Доехал до дома на метро.

Его встретила плюшевая игрушка в виде чиби-Цукихи; лимитированный мерч, который группа выпустила год назад. Цукихи и Каори как-то обмолвились на одном из стримов, насколько это оказалась сложная задумка, и как им пришлось почти полгода выпрашивать разрешение на производство игрушек; как они страдали над дизайном чуть ли не столько же. Может быть, это тоже было ложью, как и Цукихи-чан.

Рицуки и Цукихи пересекались не только в именах, но между ними было достаточно различий, чтобы провести чёткую границу. Или ему так казалось потому, что стены его спальни были увешены портретами несуществующего человека.

В одном он был уверен точно — Цукихи-чан больше нет.

Прижав к груди игрушку, которая застала все самые постыдные моменты его несчастного существования, Обито заметил, что его правая ладонь до сих пор пахнет духами Рицуки. Что Цукихи пользовалась такими же.

Когда по щекам покатились горячие — перегретые — слёзы, он проклял себя в десятый раз.