После дождя

 Снаружи шел дождь — густой, слякотный, проникающий под кожу и леденящий до костей. Во рту стоял привкус крови, которая стекала по глотке мутной ржавчиной. Грудь стянуло бинтами, но они не спасали от глухой, ноющей боли под ребрами, в месте, куда вонзилась, катана его лучшего друга.

      Рядом вспыхнул костер. Оранжевые всполохи осветили сидящую в другом конце пещеры одинокую фигуру.

      Мадара цепляет взглядом синие доспехи и знакомый воротник с меховой оторочкой. Он не испытал удивления, и все же хрипло спросил:

      — Почему?

      Тобирама повернулся к нему, и от этого выражения лица Мадара внутренне содрогнулся. Выпяченный подбородок, глаза, распахнутые так, что не моргнуть. Он сотни раз видел такое выражение на лице брата в миг, когда он понимал, что его сейчас ударят. Этот образ был записан ему на подкорку еще с малых лет, и не отпускал даже тогда, когда Изуна стал в состоянии постоять за себя.

      — Я уже много лет не испытывал острой боли — ни душевной, ни физической, и успел забыть, сколько она отнимает сил, — ответил он, прислонившись затылком к стене. — Раньше из-за вашей дружбы мы с братом спорили и дрались до кровавых соплей. Теперь же… — взгляд Тобирамы потускнел, на лице возникло странное, отстраненное выражение. — Глядя, с какой легкостью он тебя убивает, меня мучает вопрос: куда исчез тот, прежний Хаши?..

      — Я думал, ты обрадуешься, узнав, что Хаширама от меня наконец-то избавился, — хмыкнул Мадара, кутаясь в плащ. — Я…

      — Да причем тут ты? — перебил его Тобирама. — Ты до сих пор думаешь, что моя неприязнь — это что-то личное? — его глаза сузились. — В детстве нам всем скармливали эту вражду, но поверь, к моменту формирования Конохи, я уже давно перерос убеждения, которые нам навязал отец. Мне ваш клан был абсолютно по боку, живите вы там, как хотите! Хаши просто нужен цепной пес, который сделает за него то, чего не может он, — Тобирама старался не повышать голос, но говорил с таким жаром, что Мадара чувствовал: еще чуть-чуть и его сметет из пещеры. — Кто решает все споры и конфликты в деревне? — он взглянул на Мадару, но он не ответил. — Кого потом тихо ненавидят и обвиняют в предвзятости?

      — Зачем тогда ты на это согласился, если руководить деревней тебе не по душе? — Мадара нахмурился. Он не понимал действий и образ мысли этого человека, и надеялся, что сейчас что-нибудь прояснится.

      — Зачем? — Тобирама вытянул ноги к огню. — Ты же знаешь, каким напористым и нетерпеливым бывает Хаши, — он задумчиво смотрел на костер. — И когда чужую мечту выдают за твою, ты даже порой не замечаешь, в какой момент происходит эта подмена. Когда брат рассказал мне о своей идее, я подумал: «Деревня, круто. Там я смогу заниматься тем, чем я хочу». И ты начинаешь помогать осуществить мечту другого, чтобы сбылась твоя собственная.

      Мадара смотрел на краснеющие под слоем золы угли и вспоминал тот день, который они с Хаши провели сидя на скале. Когда Хаши рассказывал ему о деревне, его глаза сияли, и это сияние увлекло и его самого. Его, как и Тобираму очаровала эта мысль о безопасном месте, в котором он сможет оберегать своих близких.

      — И когда эта мечта сбывается, оказывается, что ей необходимо постоянное поддержание, чтобы она, то есть деревня, нормально функционировала. И вот ты уже сидишь в кабинете с кучей бумаг, считаешь бюджет, составляешь план обучения, пока Хаши машет рукой с трибуны, или сидит на скале с беззаботным видом. Его мечта осуществилась. Он счастлив, — дым от костра разъедал Тобираме глаза, они заслезились.

      — А ты? — Мадаре хотелось подойти и взять его за руку. Или положить руку на плечо. Тобирама спас ему жизнь. Не каждый день такое бывает.

      — А я… Я ведь совсем не этого хотел. Меня интересовала научная работа, я с детства хотел изучать чакру и ее свойства. В какой-то момент я даже потерял чувство реальности. Ты, наверное, не поймешь, — Тобирама и Мадара столкнулись взглядами, — но у нас дома культ Хаши. Хашин закат, Хашино кресло, Хашин сад, Хашина жена, Хашин брат — любая вещь или человек идет с приставкой из его имени. И все это идет за пределы семьи, ты просто растворяешься в этом его величии, раздутом до уровня бога!

      — Хашин друг, — пробасил Мадара в свой высокий воротник. — Я понимаю, о чем ты. В деревне быть Учихой Мадарой — это одно. А вот быть другом Хаширамы Сенжу — это совсем иной статус, и люди воспринимают тебя по-другому.

      — В какой-то момент я закрылся в лаборатории, и пытался понять — это все еще я, или уже нет? Или вместо меня движется, говорит и думает, какая-то другая субстанция, «Брат Хаши»?

      — Хаширама такой человек: его обаяние и игнорирование личных границ порой может стереть твою идентичность в пыль, — мучительно хотелось курить, Мадара похлопал себя по карманам в поисках табака. — Люди причиняют друг другу боль, такова жизнь. Он, по крайней мере, пытался сделать что-то хорошее, а это не каждый может о себе сказать.

      — Странно слышать это от тебя, учитывая то, что ты чуть не умер от его катаны, — Тобирама косо усмехнулся и бросил ему свой портсигар. — Даже сейчас, когда нас в этой пещере всего двое, Хаширама по-прежнему стоит между нами.

      — Хашин брат спас Хашиного друга, — Мадара фыркнул. Его чувство юмора было таким же черным, как и его волосы, которые он отвел от лица. — Но на самом деле ты хотел спасти в нем его человечность, ведь так? Ты не хочешь, чтобы твой брат окончательно превратился в бога.

       — Он уже им стал, — ответил Тобирама, не пряча взгляд.

      Мадара зажег сигарету и затянулся. Табак Тобирамы был таким крепким, что мог бы дать по зубам.

      Он смотрел на него поверх пляшущих в воздухе искр — Тобирама выглядел таким красивым — и таким усталым. Его кожа уже начинала тускнеть и увядать, и оранжевые блики от костра подчеркивали гусиные лапки в уголках его глаз. Он подумал об Изуне, молодом и свежем, сочном, как спелый персик. Он уже никого не заворожит красотой своего несовершенства. Мадара от души понадеялся, что Хаширама понимает, как прекрасны морщинки у его брата.

      Где-то на горизонте громыхала гроза, способная испепелить все их прежние взаимные обиды в легкий прах. Весь, до последней крупинки, гнев, на который Мадара был способен, всасывала в себя эта внезапная откровенность Тобирамы. Мадара вздохнул. Он давно усвоил, что в своих отношениях с Сенжу — он вечно откусывает себе больше, чем может проглотить. Мадара понимал, что ввязываться себе дороже, но кто еще доконает человека так, как его семья?..

      После дождя они вышли наружу, и стояли среди скал. Из-за закатного солнца, светившего Тобираме в спину, его волосы и мех на плечах пылали так, будто вот-вот воспламенят воздух и взорвут всю Коноху к чертовой матери.

      — Я понимаю, почему ты ушел из деревни, — начал Тобирама. — Иногда мне тоже хочется бросить все и сбежать.

      — Так брось. Давай, уйдем вместе, — предложил Мадара, заранее зная, что Тобирама откажется.

      — Не могу, — ответил тот, с тоской глядя на деревню, в которой чувствовал себя как в клетке. — Но спасибо, что позвал.

      Шанс наладить отношения выпал именно сегодня, когда всякие отношения с деревней для Мадары закончились. Каменные глыбы были изрезаны оранжевыми полосами заката, Тобирама переплел свои сильные, гибкие пальцы с его. Губы Мадары приоткрылись.

      Они разошлись, Мадара еще долго стоял, глядя на путаницу огней освещавших деревню. Где-то там, у окна резиденции стоял Тобирама. Он курил, глядел на него через реку и ждал, что однажды, он придет за ним. Мадара направился прочь, неся под раненным сердцем мысль, что никогда, ни одной девушки или парня, даже Хаши, он не желал так, как желал его.