Я помню, как долго она выбирала себе зеркало, стоя в магазине. Одно было слишком маленьким, а второе слишком большим, у третьего была некрасивая рама, а четвёртое нельзя было поставить на пол — только повесить на стену. А потом она увидела меня, и я не успело моргнуть, как оказалось в её комнате.
В те времена она часто красовалась передо мной: в новой юбке или футболке, с новой причёской, да и просто так. Она кривлялась, пела (пусть даже порой фальшивила) и танцевала.
Она была красивой, самим воплощением нежности. Её светлые волосы напоминали лучи утреннего весеннего солнца, а глаза — большие незабудки.
Она взрослела и менялась: внешне и в настроении. Она меняла не только причёски, но и цвет волос. И продолжала проводить передо мной много времени, но любовалась собой она всё реже и чаще искала в себе «недостатки», по большей части придираясь к себе и повторяя чужие слова.
— Наверное, они правы… Я действительно полновата, бока какие и живот… — Протянула она, стоя передо мной и ощупывая свой живот: не совсем плоский, конечно, но вполне нормальный для здоровой девушки, которая буквально ещё вчера была девочкой.
— У меня такая бледная кожа… И толку, что была за городом два месяца, вечно бегая по улице, а потом ещё и на море пару недель? — Сказала она, крутя в руках баночку с автозагаром, — Другие ребята такие загорелые. Кроме Алекс, которая из дома-то не выходит… Ещё и вся в прыщах… Кошмар!
Так всё и началось.
Как-то вернувшись домой, она рухнула на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, заплакала. В последнее время она часто была расстроенной, мало спала, почти до утро сидя в телефоне. Всё с меньшим энтузиазмом она ходила в школу, её одежда становилась всё менее яркой, чаще чёрной, и более мешковатой.
— Одноклассники считают меня жирной… — Тихо призналась она мне, сидя на кровати и обнимая плюшевую игрушку. Она тут же её отбросила и взяла вместо неё подушку, словно избавлялась от всего, что намекало на ещё совсем недавнее детство. — И что я похожа на ребёнка. Они смеются надо мной…
Она тяжёло вздохнула, а я постаралось поймать луч заходящего солнца и отразило его ей на лицо, как бы играя и поддерживая. Но она не улыбнулась, как это бывало раньше. Вместо этого она уткнулась в телефон.
— Я докажу им, что могу похудеть! И Элис подавится своими мерзким комментариями. — После долгой паузы воскликнула она, с вызовом посмотрев через меня на саму себя. Будто бы это я виновато в том, что ей говорят жестокие одноклассники. Но, видимо, она действительно так считала, ведь, подойдя ко мне, она нахмурилась и упёрла руки в бока.
— Такое ощущение, что ты искажаешь мой вид. Может быть ты кривое? Делаешь меня худее, чем я есть на самом деле? Обманываешь меня?! Да как ты смеешь?!
Она отвернулась и поспешно выбежала из комнаты, но вскоре вернулась, видимо, обошла все зеркала в доме. Она выглядела озадаченно — она не верила, своим глазам, но верила чужим словам. Возможно кривое зеркало теперь в её глазах, и она смотрит на себя через призму чужих слов. Но я точно знаю, что не врало ей ни тогда, ни вообще когда бы то ни было. Однако это её не смогло убедить, ведь другие тоже на неё смотрят, и они выражают своё мнение, говоря, что она не достаточно худая и красивая. Не достаточно идеальная. Только вот где этот идеал?
Я вижу, как она изнуряет себя тренировками: утром, перед школой, упражнения дома, передо мной, вечером она уходит в спортивном костюме из дома. И всё это влечёт за собой постоянные взвешивания и измерения объёмов тела, слёзы и причитания — мало сбросила.
— После летних каникул они меня не узнают! — Заявляет она в последний учебный день. И она держит своё слово. За эти несколько месяцев её некогда яркие и жизнерадостные глаза потухли, они больше не напоминали незабудки, разве что засушенные. Волосы она состригла, ведь они стали похожими на солому из-за нехватки витаминов, и теперь она ходила с озорным ёжиком. Но нельзя отрицать того, что ей шла такая причёска — ей было хорошо.
Она действительно похудела и, буквально, выпадала из всей своей одежды, черты её лица заострились, а рёбра и тазовые кости натягивали сухую кожу. Теперь она устало смотрела на своё отражение по вечерам, стоя передо мной в нижнем белье, которое тоже на ней висело. Но отчего-то она плакала, как будто бы хотела иного. Но чего?
В доме часто раздавались крики, участились ссоры, и все они были из-за её чрезмерной худобы и общего состояния. Все замечали эти изменения, пытались повлиять, сначала сами, а потом, осознав собственное бессилие, они отправили её в больницу. Я помню, как она плакала и просила, чтоб её оставили дома, говорила, что будет есть, что наберёт немного. Но мама её не слушала — дочь ей это уже обещала, и не один раз. Тогда, собирая её вещи, и женщина плакала, пытаясь объяснить дочери, что делает это ради неё. На мокром месте были и глаза её отца.
Это была очень грустная семейная сцена. Я уже и не помню такого, ведь она давно отстранилась от всех, прячась в своём мире и мыслях.
Она провела в больнице несколько недель, под наблюдением врачей. Они разговаривали с ней, работали, медленно и аккуратно подводя её к мысли о том, что её стремление к худобе вредит её здоровью. И она кивала, поддаваясь, делая вид, что поддаётся.
А потом, немного набрав, она вернулась домой. И первым, что она сделала, когда за ней закрылась дверь её комнаты, стало принятие довольно странного решения — она закрыла меня простынёй. И пока она была близко ко мне, мне удалось разглядеть её лицо, на котором читалось недовольство. Её глаза так и не загорелись, как это было раньше, они стали какими-то пустыми и усталым. И единственной моей мыслью было то, что ей этот отъезд из дома не помог.
С тех пор, как она закрыла меня простынёй, спрятавшись от меня, прошло около недели. Я слышало, как она подходила ко мне и как потом уходила, тяжело вздыхая, так и не давая посмотреть на себя. А ещё я слышало, как она плакала, споря с самой собой:
— Я должна набрать вес, иначе я умру…
— Как можно жить, если все вокруг твердят, что ты не такая?
— А «такая» — это какая? Как им всем угодить?
Не находя ответов, она начинала искать плюсы в своём похудении, чтобы вернуться к нему. И всё шло по кругу. Она медленно теряла себя, погружаясь всё глубже в свои собственные комплексы и страхи.
Она избегала меня, словно я было источником её боли, а не просто зеркалом, отражавшим её собственное тело.
Но в одно утро она, видимо, не выдержав гнёта собственных мыслей и наслушавшись других, сорвала с меня светлую ткань. Она ещё немного набрала, её волосы отросли, а глаза стали похожи на грозовые тучи: тёмные и печальные.
— Они говорят, что я выгляжу лучше. А ещё, что на меня по-прежнему больно смотреть. Они отводят взгляд… Почему? Почему?!
Она всхлипнула, растирая по лицу слёзы, против воли стекающие по щекам. Она сняла с себя домашнюю рубашку и кинула её на кровать, разглядывая своё всё ещё костлявое тело в отражении.
— Почему я продолжаю их слушать? Почему в голове я до сих пор слышу их смех и слова? Я не хочу им поддаваться, но и не могу отделаться от них. Я ведь долго верила в это, смотрела их глазами, столько сделала… Неужели всё зря?
Она шмыгнула носом и отвернулась, снова одеваясь.
— Не хочу тебя видеть. Никого не хочу видеть и слышать! — Громким шёпотом сказала она, резко поворачиваясь ко мне и ударяя маленькими кулаками по зеркальной поверхности. От места ударов резво расползлась паутина трещин, искажая заплаканное лицо. Вздрогнув, она опустилась на пол и стиснула виски, тихо плача.
***
Я не знаю, чем закончилась её история, но моя закончилась в тот самый день. На шум прибежали её родители и усадили её на кровать, а потом её отец поспешно вынес меня из дома, вручая билет в новый дом — на свалку.
Она всегда была упорной девочкой и всегда добивалась того, чего хотела. Надеюсь, что она захочет жить своей жизнью.