На улице была суровая зима, как обычно бывает на севере Империи. Ветер завывал так сильно, что каждый раз когда слышала вой, я бежала плакаться нянюшке. Мне строго воспрещалось выходить на улицу зимой: я сразу же заболевала. И поэтому, я просто наблюдала как резвятся за окном мои братья. Но Адам был всегда уважителен ко мне, и оставался во дворце чтобы занять свою четырехлетнюю сестру. Он читал мне, декларировал любимую прозу, либо играл со мной. Если у него стоял выбор между младшими братьями или мной— он старался выбрать меня. Он опекал и Чарли, и Баррета, но крайне заботливым он был только со мной. Старший не мог сказать мне нет. Братец всегда выполнял мои детские, парой наивные желания. А если не мог исполнить просьбу, он искренне просил у меня прощение, наполненную любовью и состраданьем ко мне. Он сыграл особую роль в моем детстве, даже важнее матери и отца. Я может быть и выделяю его, но остальные братья тоже искренне любили меня. Он был неким примером, на который я равняюсь до сих пор.
Барри был иногда груб со мной как старший брат, но частичку своей заботы и любви он все-таки проявлял. Он мог защищать меня от всякой напасти или заступаться перед родителями. А еще он любил дразнить, что пошатывало мою капризность и выбивало меня из колеи. На что я бежала к Чарльзу, и тянула его за рубашку в слезах, сразу же отвлекая его от потусторонних дел. Светловолосый в тот момент начинал читать нотации дразнящему, что раздувало конфликт и последнее слово выдавалось всегда Адаму. Он всегда умел мастерски приструнить их.
Чарли, мало что запомнилось о нем… Он всегда был нежен ко мне. Но с братьями он часто конфликтовал, и уходил в себя. Чарльз был очень набожен, что и проявлялось в отношении ко мне; мог водить меня в церковь, цитировать отрывки из Библии в качестве наставлений, учить серьёзным христианским ценностям , который не мог понять простой ребёнок вроде меня. На это я с суровым видом и проникновением слушала его правоверные речи, хотя не понимала в своем юном возрасте сих моралей и ценностей. Чарли веял отрешенностью и некой святостью,(если не конфликтовал с братьями) что повлияло в будущем на меня. Я тоже стремилась к сему умонастроению. Он всегда с добром относился ко мне, пещись об моем счастливом детстве.
А об маменьке… Крайне мало мне известно. В детской памяти, я запомнила только её добросердечную улыбку, ласковые голубые глаза, и непослушные волосы цвета ореха. Братья мне говорили, что я похожу на неё. Но коим образом? Это для меня до сих пор остаётся тайной. Каким человеком она была?
Сбежав от няни, помню зашла в папин кабинет. Дверь была не закрыта, и я решила сторожить за ней.
—Милая, твое же благо покинуть дворец.. — строгий мужской взгляд упивался в глаза возлюбленной.
—А как же моя дорогая Лотти? —Как я буду без нее? —навзрыд заплакала женщина
—Наши сыновья о ней позаботятся, Виктория, тебе небезопасно оставаться тут. Дворяне могут начать судачить о твоей принадлежности. Вскроется правда, и тогда от народ взбунтуется. Собирай вещи, поедешь обратно на родину. Я дам тебе сполна денег, и начнешь новую жизнь.
На следующий день я проснулась, а её не было. Братья сказали что она вернется, но нет. Я как-то забыла о ней, и особой скорби по ней не было.
Семь счастливых лет я провела рядом с братьями, а потом настал день, когда без особых разъяснений, меня насильно поместили в экипаж. Меня отвезли в католический пансионат, где мне дали другое имя, Мари, и настояли забыть кем я являюсь. Поскольку я была капризным ребёнком, я была не особа пристрастна к учёбе и правильном поведении. Монахини которые заведовали пансионатом, стали рукоприкладствовать надо мной. Это был настоящий ад на земле. За каждую выходку меня били розгами по рукам, оставляя черно-красные отметины. В ответ я каталась по полу и в ярости колотила руками по нему. Задирали юбку и секли розгами , только уже по ягодицам, на пример всем находящимся в классе. Это устрашало детей, а меня приводило в неописуемый ужас. Я стала думать, что братья меня возненавидели, и отправили сюда, за непослушание. Но потом, я прочитала письмо от Адама, которое с трудом передали мне. В этом письме говорилось что всячески уговаривал отца не делать этого, а также отец не хотел посвящать кронпринца в дела духовенства. Сколько братья не упрашивали, им не разрешалось посещать меня в пансионе.
Один метод дисциплины монахинь все-таки приструнил меня. Однажды я по латыни в пятый раз получила неудовлетворительную оценку. Сестра завела меня в пустой класс, и старалась нравоучать меня. Но слова не помогали, я как обычно забилась в конвульсиях на полу, воспитательница взяла кувшин и облила меня с ног до головы . Я чувствовала себя утопленником, которого возненавидели и убили самым мучительным способом. На пятый раз обливания кувшином, я простудилась.
Но на этом пытки, под видом воспитательных методов не закончились.
Меня отстраняли от занятий в классе, и вели в комнату, так называемых «наказаний». Это была маленькая комната в подвале пансионата. Без всяческих удобств. Серые безжизненные стены с маленьким окошком посередине. Холодный пол. Сырость. Страшило само воспоминание о той комнате. Мне запрещалось есть до кончины дня. Я не прекращала лить слезы не на секунду. У меня была такая прекрасная жизнь, и она закончилась по щелчку пальца. Я на мгновение не переставала скучать за братьями, мамой. Я до последнего надеялась, что они приедут за мной.. Каждый день я не переставала думать о семье. Иногда я падала в забытьи, где как прежде жила в Императорском дворце вместе со семьей. Как будто нечего не менялось. Только сны стали реальностью, а жизнь—кошмаром.
К четырнадцати годам я окончила пансионат. К тому времени, я осознала что больше не являюсь принцессой, а мой отец упёк меня в монастырь, из-за давления архиепископа, вызванное моим альбинизмом. Мои целительные силы стали медленно проявляться, пока что у меня получалось целить только мелкие раны, но весьма эффективно. Я подрабатывала в лазарете монастыря, и практиковалась в травологии и в своих целительных силах. Монастырь казался местом, к которому я могу привыкнуть. Но так было не долго. Я не хотела принимать послушание, и поэтому бунтовала против монастыря. Против меня настроили всех сестер монастыря, сама патронесса Бовуар. Мне угрожали что за не выполнение обязанностей меня сошлют в карцер. Ко мне приставили личного духовника, он приходил в монастырь раз в неделю. Его звали Сергий, я исповедовалась ему и рассказывала о своих насущных проблемах. В то время , начиналась война между Валькасом и Империей Санситас. От него я как раз-таки и узнала о смерти братьев.
—Сестра Мария, я вас ждал. —в передней стоял тучный силуэт, он стоял опершись на камин в передней.
—О чем хотели со мной поговорить, Отец?
—О ваших выходках в монастыре, конечно же, от Госпожи Бовуар я слышал, что рано или поздно продолжая буйствовать, Вы скорее всего окажитесь в карцере. Слухи давно о ваших деяниях проникли за пределы монастыря. Вам известно что Вы порочите репутацию монастыря?
—Да отец.
—Вам рано или поздно нужно будет стать монахиней, на дворе война и не думаю что ваш отец сможет выдать вас замуж. Подумайте о вашей семье, их не нужно сейчас беспокоить. Сестра, вы не рады принять послушание?
—Да, я не рада принять послушание, отец.
—У вас есть всегда есть выбор отказаться от этого.
—Куда я пойду, если меня выгонят из монастыря?
—Сестра Мари, я считаю вам будет чужда жизнь во дворце, во время войны. Затворничество , вам будет по душе, чем светская жизнь полная злых мирян. Они будут делать самые плохие предположения относительно вашего ума, сердца, нравственности.
— Вы правы, но я скучаю по братьям…
Он молча передал письмо от Адама с фронта, и я быстро его развернула.
Ma chère soeur
Прошу простить вашего брата, за столь неразборчивый почерк
Но увы, и ах, обстоятельства в которых я сейчас нахожусь не дают мне другого выбора.
Я пишу тебе прямо перед выходом на фронт, обстановка сейчас не очень приятная , в любой момент мой отряд могут атаковать.
Но обещаю, через год другой когда война закончится, обязательно навешу тебя в монастыре. Я обещаю, что вернусь с войны целым и невредимым!
И будь покойна сестра, моё самочувствие лучше прежнего. Меня не так сильно беспокоит контузия, как прежде.
Прошло время прощаться, я спешу на фронт. Будь хорошей девочкой и молись за меня.
P. S ; Напишу в тот час же когда освобожусь.
Сергий сказал, что мои братья день назад погибли в плену врага. Их мучали до смерти. Тел пока не нашли.
Дрожа мои руки крепко сжимая бумагу, а в груди сердце забилось от переизбытка чувств. Глаза заблестели, а по щеке пробежала одинокая слеза. Сдерживая стон в горле, моя фигура поникла и слезы участились, оставляя мокрые следы по всему лицу.
Сергий слегка обнял меня, пытаясь ободрить. Но я явно дала ему понять, что слова сейчас не к чему.
«Только Бог мне поможет, только он сможет снискать мне силы и избавить от всей горести в моём сердце.»