Ма Хён снял очки, которые с недавних пор ему пришлось надевать для работы за компьютером, ибо зрение неуклонно начало падать, а восстанавливалось крайне медленно, потёр переносицу и покосился на спящего Джи Ха. Альфа был так измотан, что не обращал внимания ни на включённый свет, ни на мягкое постукивание подушечками пальцев по клавиатуре ноутбука, ни на тихие комментарии Ма Хёна, обращённые к самому себе во время работы, ни на бархатный шелест страниц ежедневника. Омега торопился сдать важный архитектурный проект вовремя, дедлайн неумолимо приближался, заказчик нервничал, и потому Джи Ха всецело взял на себя обязанности по уходу за крохами, предоставив возможность любимому не отвлекаться и полностью сосредоточиться на задаче. Вот только он переоценил свои возможности и совершенно зря отказался от помощи других лучших и мелких. Это было очевидно всем, кроме горделивого альфы.

«Что ж, до переезда Чон Хо и Су Вона остались считанные недели, будет однозначно легче справляться. Тут-то тебе не увильнуть от разделения обязанностей с ними, любимый», – думал Ма Хён, пока ласково теребил длинные мягкие завитки волос Джи Ха, волнами растёкшиеся по подушке. Под одеялом почувствовалась слабая вибрация. На телефон омеги пришло сообщение от лидера. Ко Джа, направляясь домой от Тэ Джуна, предложил третьим поехать завтра на источники к Тэ Сону вместе с остальными и сплавить детей на мелких, чтобы немного отдохнуть. «Как нельзя кстати», – улыбнулся сам себе Ма Хён и ответил лидеру утвердительно, добавив ликующий каомодзи. Мордочки из символов недавно вошли у старших в моду, чем немало веселили мелких.

Джи Ха завозился и жалобно застонал. Ма Хён поторопился убрать ноут и телефон на тумбу и выключил свет хлопком. Потом зарылся в одеяло, прижался к любимому всем телом, нежно целуя того в плечо, и блаженно закрыл глаза. Он тоже вымотался, застряв прочно на этапе планировочных и композиционных решений архитектурного проекта и буквально иссушив мозг под бесконечным градом правок, требуемых нервным и дотошным заказчиком. Сквозь незанавешенные окна комната озарялась мягким светом луны. Джи Ха окончательно проснулся, нежась в ласковых объятьях омеги, и приоткрыл один глаз. – Чего не спишь? – сонно протянул он, влюблённо и с любопытством разглядывая лицо Ма Хёна. Тот смущённо уткнулся в гладкое плечо альфы, явственно ощущая, что желание спать испаряется как по мановению волшебной палочки.

Любимый невольно разжёг в нём страсть, ведь из-за бесконечного обилия рабочих и бытовых задач у них уже несколько дней не было желанной близости. Даже если появлялась свободная минута, совершенно не оставалось сил, чтобы хоть мимолётно вкусить малую толику влечения и наслаждения. Комната мгновенно заполнилась феромоном страсти омеги. Джи Ха не стал задавать лишних вопросов. Дольше обделять лаской истинного он не намеревался, это было уже сродни́ томительной пытке, которой они оба не заслуживали. Он жадно поцеловал оторопевшего от неожиданности Ма Хёна и, спустившись дорожкой поцелуев ниже, медленно и томно стянул с него нехитрое одеяние, состоявшее из пижамных штанов, заставших ещё их бытность в ангаре.

Едва касаясь, провёл горячими пальцами по гладкой, почти белоснежной коже от узких щиколоток к порозовевшим коленкам, крутым бёдрам, глубокой впадинке пупка, покрывая влажными поцелуями разгорячённое тело омеги, усыпанное мурашками от возбуждения. Ма Хён сладко застонал. Альфа ухмыльнулся сам себе, бережно отвёл ногу любимого в сторону и, словно робея, мягко касаясь пылающими губами внутренней стороны бедра, медленно подбирался к заветному отверстию, играя с омегой в хитрую игру на выносливость, заведомо осознавая, что у того нет шансов на победу.

Ма Хён действительно сдаётся первым. Он стонет ещё громче, запускает руку в длинные, густые, пушистые пряди волос альфы и тянет на себя, этим жестом направляя его дальше, выше, заставляя быть настырнее, смелее, резче, дать ему то, чего омега жаждет более всего сейчас – удовлетворение. Феерию яркой страсти, гомерического экстаза, упоительного наслаждения долгожданным соитием. Джи Ха больше не сдерживается, вновь припадает к его бёдрам, засасывая податливую нежную плоть и оставляя на чувствительной белой коже медленно распускающиеся алые цветы. Ма Хён весь сжимается от нетерпения, комкая длинными тонкими пальцами простынь, выгибая спину и дыша прерывисто и горячо. Не теряя времени впустую, альфа льнёт губами к влажной промежности, лаская и играя языком с нежными стеночками притягательно-розового отверстия, охотно раскрывшегося навстречу удовольствию.

Стыдная ласка длится, кажется, немыслимо долго, на деле же проходит всего миг, и Ма Хён изливается обильно, тягуче, горячо, улыбается сыто, хоть занемевшие мышцы лица едва слушаются его. Джи Ха хищно скалится, медленно приподнимается на локтях, будто охотится, словно крадущийся камышовый кот, сверкает искрами янтарных глаз, хватает губами свою «добычу», в мгновение ока поглощая целиком, и смакует, причмокивая, довольно урча, слегка прикусывая белоснежными острыми клыками массивную, заалевшую головку члена омеги. Альфа властвует над ним безраздельно, искушает, покоряет и доминирует, делает слабым и беззащитным, чтобы, вкусив господство над истинным сполна, с блаженством занять его место. Изящные руки омеги впиваются ему в плечи с такой силой, что оставляют алые следы ногтей, напоминающие багровые полумесяцы. Он снова опустошён, но всё ещё «голоден». Стра́ждая насытиться, он с остервенением набрасывается на искусителя, а тот лишь посмеивается, и скулы его сводит от сладостного предвкушения.

Омега склоняется над доверчиво раскрытым телом альфы, покрывает его жаркими поцелуями, жадно лаская руками могучую грудь, сжимая мощные бёдра, жадно целуя в приоткрывшиеся, манящие рябиновой спелостью губы. Всем телом сотрясаясь от нетерпения, Ма Хён садится на пятки, притягивает Джи Ха к себе за талию, закидывает его изящные, идеальные ноги себе на плечи. Настойчиво трётся головкой о промежность истинного, соскальзывая в мгновенно поглотившее его нутро и медленно растягивая, продвигаясь глубже короткими проникающими движениями, погружая член по сантиметру при каждой фрикции, наслаждаясь развратными, бесстыдно громкими стонами альфы. Убедившись, что любимый не испытывает боли, лишь безудержное вожделение, омега начинает двигаться смелее, жёстче, с всё нарастающим остервенением, не сдерживая охватывающую его ярость, испепеляющую похоть, порождённую ненасытной жадностью.

Джи Ха вскидывается вверх, обхватывает руками шею Ма Хёна, наполняя стонами комнату и рыча ему в самое ухо. Но омега сдерживается. Он удерживает истинного в таком положении несколько мгновений, позволяя передохнуть, а потом, не отпуская его, ловко разворачивается на постели и, отпихнув подушки, осторожно ложится на спину, от чего альфа оказывается на нём верхом, всё так же удерживая его член внутри. – Теперь ты, – лукаво улыбаясь, жадно шепчет он, щекоча раскалёнными губами нежную шею, прикусывая белую кожу, оставляя на ней многочисленные следы, похожие на россыпь сизых ягод.

Альфа так возбуждён, что не чувствует лица, оно полностью онемело и по ощущениям скуксилось в нелепой гримасе. Всё тело его пылает и периодически вздрагивает, руки и ноги не слушаются, но страсть властвует в сознании безраздельно, и Джи Ха не желает останавливаться. Сначала скованно, медленно, грубо, потом плавно, настойчиво, хлёстко он ударяется бёдрами о бёдра омеги, и под натиском эйфории рождаются всё новые и новые сладостные стоны, заполняя спальню, стирая грани реальности, кутая бархатной завесой феромонов изголодавшихся по экстазу третьих. Последний рывок, отчаянный и неловкий, и альфа падает омеге на грудь, а сперма сияющей змейкой скользит, огибая слившиеся воедино чресла, растекаясь сливочными бусинками по смятым простыням, знаменуя триумфальный финал.

Ма Хён ликует, ведь они вместе насладились исчерпывающим блаженным восторгом оргазма. Но Джи Ха истощён, усталость навалилась на него свинцовым одеялом, подмяла, придавила к постели, сжала напитавшиеся истомой веки. Педантичный Ма Хён паникует, подхватывает любимого на руки, несёт в душ, будто измождённую принцессу. Трепетно омывает его, осторожно поддерживая ослабевшего альфу. Кутает в большое пушистое полотенце, словно дитя, уносит в комнату, опускает на мягкий ковёр, меняет бельё. Джи Ха уже спит. Омега укладывает его нагим в свежую постель, любуется, целует нежно в распухшие от сладостной агонии сахарные губы, укрывает невесомым одеялом, утыкается ему под бок, прижимается доверчиво всем телом и ласково оглаживает каждый точёный изгиб, каждую мягкую выпуклость, куда дотянется. Шалость удалась.

***

– Через три дня будет ровно год с НУЛ. С ума сойти. Мы знакомы один год, представляешь? У меня такое чувство, что я знаю тебя всю жизнь. Невообразимо. – Дон Гу сладко потянулся и, повернувшись на бок, ласково подышал в волосы Хье Ри, как он любил делать в минуты спокойствия и неги, тёплым яблочным дыханием. Тэ Сон обожает яблочный сок, и поэтому у него в гостях Дон Гу всегда пьёт только его, радуя хозяина дома тем, что он возится с соковыжималкой не только для себя одного. Хье Ри предпочитает некрепкий кофе и, будь на то его воля, питался бы только рафом и латте, а Джин Ву разносортные чаи, которые коллекционирует, стараясь собрать все самые диковинные и лакомые ароматы и вкусы.

– Формально, мы были неразлучны ещё до рождения, если забыть о стенах лаборатории, в которых мы пребывали в заточении все эти годы. Во всяком случае, я знаю о тебе несколько дольше. Но первая встреча, несомненно, была невероятной. Я словно находился во сне. Ты оказался не таким, каким я тебя представлял. Намного, намного лучше. Не о красоте внешней оболочки речь, которая, впрочем, неоспорима. О красоте твоей души. Ты сияешь так ярко, словно пылаешь изнутри, когда говоришь о том, что для тебя важно. Поэтому тебя так обожают и преподы в универе, и студенты, которым ты читаешь лекции, подменяя кого-то из педагогов, и однокурсники. Я даже завидую немного, – Хье Ри поймал ладонь альфы, которой он мягко скользил по жемчужным волосам омеги, чутко внимая похвалам с лучезарной улыбкой, и поцеловал тёплые подушечки пальцев, слегка сжимая мощную кисть.

– Тебя ведь тоже все обожают, о чём ты? – лукаво улыбнулся он, тщетно скрывая проскальзывающую, едва уловимую нотку ревности. – Особенно девушки. Иногда мне кажется, что они тайно создали культ, воздвигли твою статую и поклоняются ей в свободное от занятий время. Хье Ри рассмеялся: – Ну конечно, делать им больше нечего! Во мне-то, как раз, и видят лишь красивую картинку. Я на это, в целом, не жалуюсь. Удобненько. Так что тебе не о чём переживать, они все забудут обо мне после выпуска. Ты совсем другой. Идейный, правильный, талантливый, идеальный. За это все тебя и ценят. И я тоже. Дон Гу нахмурился: – Я слышу в твоём голосе нотку печали. Ты снова загоняешься о детях, ведь так? Я чувствую, что прав. Но, жемчужина моя, разве мы не пришли к единогласному решению по этому поводу? Совсем немного, ещё совсем чуть-чуть нам нужно подождать, и ты станешь самым лучшим родителем. Молю, верь мне, душа моя, не сомневайся в моих словах. Что проку от моего красноречия, если я не могу убедить самого важного для меня человека?

Хье Ри вздохнул и вымученно улыбнулся: – Прости, снова сорвался. Нет, ты прав, конечно. Но подумай только – мы потеряли год. Целый год… Омега всё же не сумел сдержать эмоций, на жемчужных ресницах сверкнули осколки слёз, раня душу альфы, словно опасная бритва. Хье Ри уткнулся ему в грудь, едва заметно содрогаясь в медвежьих объятьях любимого, Дон Гу окутал его феромоном спокойствия, закусив до крови губу и стараясь изо всех сил не зарыдать вместе с ним. Видеть страдания истинного альфе было невыносимо, хотелось убежать в лес, рычать и бесноваться от бессилия, выместить слепую ярость на деревьях, вырывая их с корнем, скинуть с себя ответственность, ставшую кандалами для них обоих, избавиться от роли, никогда так не тяготившей его прежде. Перестать быть четвёртым. Стать последним, сотым, а ещё лучше ничтожным, бессильным, слабым, обычным человеком, только бы обрести истинную, настоящую свободу. Но существуют ли в мире создания, которые по-настоящему свободны? Ответа на этот вопрос у Дон Гу не было. И вряд ли он есть хоть у кого-то.

Даже спустя этот год влияние лаборатории явственно ощущалось в их жизни. Мнимое, далёкое, но всё такое же всеобъемлющее. Тотальным контролем над их жизнями с самого первого вздоха, и даже раньше, уже тем, что сам эксперимент родился в этих стенах, лаборатория оставила на их душах неизгладимый след. Свести этот след предстояло долгими и мучительными усилиями, как сводят лазером множественные, уродливые рубцы с кожи.

Омега постепенно затих, успокоившись под влиянием сильнейшего феромона своего альфы, заснув с умиротворённым выражением на ангельском лице. Альфа осторожно высвободил руки, укладывая Хье Ри на шёлковую наволочку щекой, укрыл его пушистым белоснежным пледом, залюбовавшись на миг, как обворожительно омега выглядит сейчас в этой роскошной постели, словно божество, покоившееся в мягком невесомом облаке. Убедился, что любимый крепко спит, наспех оделся, тихо прикрыл за собой дверь, спустился на первый этаж, прихватил с полки в коридоре ключи от своей машины, быстро набрал сообщение Тэ Сону, что ненадолго отлучится, и вышел из дома.

Безоблачное ночное небо встретило его сиянием несметных сокровищ, исходившим от мириад звёзд, сверкающим ковром усыпавших всё пространство над головой, сколько хватало глаз. Именно здесь, над домом Тэ Сона, в максимальном отдалении от города и предельной близости к лесу и горам, ночное небо всегда было непередаваемо великолепно. Тут царила необыкновенная атмосфера безмятежного созерцательного покоя, словно это было волшебное царство гармонии и просветления, опочивальня праздности в колыбели природы, и Дон Гу воспрял духом. Что он мог, в конце концов, со всем этим сейчас поделать? Им действительно оставалось только ждать. Наверное.

Он поехал в город, нашёл единственный работающий в это время магазин, скупил половину ассортимента сладостей и мороженного, наплевав сегодня на здравый смысл и правила, потратил с удовольствием кучу денег, и даже не отчитался лидеру (утром отчитался, конечно же, составив не только подробный список трат, но и план возмещения, рассчитанный на две недели), и, удовлетворённый, вернулся домой к Тэ Сону, где по-прежнему мирно спал его омега. За окнами уже занялся рассвет, когда довольный собой альфа вошёл в их с Хье Ри гостевую спальню с двумя гигантскими пакетами. Омега встрепенулся, потревоженный шуршанием, открыл один глаз, растерянно и недоверчиво уставился на альфу: – Ты где был?

– В городе, захотелось пошалить, – Дон Гу хитро подмигнул истинному, как умел только он один из всех детей лаборатории, словно с нехитрым движением белоснежных ресниц четвёртого поднимался и рушился весь мир. Хье Ри резко сел, ошарашенный. – Зачем это? – спросил он недоверчиво. Вскочил, углубился в изучение пакетов, отпрянул в изумлении. Дон Гу всё это время стоял, не шелохнувшись, и увлечённо наблюдая за любимым, изучая его реакцию, ухмыляясь уголком рта. – Я решил порадовать тебя, – произнёс он наконец после затянувшегося молчания, – и себя. Получилось?

Хье Ри рассмеялся во весь голос: – Ещё как получилось, только не делай так больше. Ведь и помешаться не долго от шока. Я, кажется, уже. И что мы будем делать со всем этим? Он вопросительно кивнул в сторону проинспектированных пакетов и их приторного содержимого. – Устроим грязный, липкий и очень сладкий завтрак, – плотоядно поведал альфа, проведя кончиком языка по верхним зубам, скалясь, словно хищник, приготовившийся к сытной трапезе. Хье Ри стало немного не по себе. Ему редко доводилось видеть альфу в этом амплуа, и привыкнуть к таким переменам в любимом было нелегко. Но одно омега знал абсолютно точно – этот дикий, сумасбродный, непокорный судьбе, властный и развязный Дон Гу нравится ему ещё больше.

Стушевавшись под пожирающим его тяжёлым взглядом альфы, Хье Ри запротестовал: – Сначала в душ! Не хочу спросонья ничего такого, нужно хотя бы умыться! И ускользнул в гостевую ванную, пока Дон Гу не успел перехватить его. Там он облокотился руками о раковину, уставившись на себя в зеркало. Да, зрелище действительно соблазнительное. Сонным он выглядит ещё более беззащитным и желанным. Что ж, не стоит дразнить распалившегося альфу, нужно поторопиться. Не успела ванная наполниться клубами пара (Хье Ри обожал мыться в очень горячей воде), как покой уединения омеги был варварски нарушен его истинным, который вознамерился принимать душ вместе с ним.

– Ни минуты покоя, что ж это творится? – деланно возмутился Хье Ри. – Я переел шоколада и пришёл чистить зубы, – ухмыльнулся Дон Гу, – но сначала я хочу попробовать на вкус тебя, вдруг окажется, что ты ещё слаще? Хье Ри заморгал изумлённо, альфа же без промедления притянул обнажённого омегу к себе, оставаясь в одежде под горячими струями воды, и лизнул его плечо, медленно проводя языком от бицепса до ключицы, при этом не размыкая зрительного контакта, словно гипнотизируя любимого. Тело омеги затряслось, по нему волнами пробегали конвульсии, вся левая сторона покрылась мурашками, ноги едва не подкосились. Дон Гу прижал его к стене, не давая упасть, и продолжил ритуал агрессивного соблазнения, отдалённо напоминающий пытку – так остро реагировал на сие действо Хье Ри.

К тому моменту, когда выше пояса у омеги не осталось ни одного невылизанного миллиметра кожи, который бы альфа обделил вниманием, он уже совершенно не мог устоять, и Дон Гу усадил его бережно на пол, скинул прилипшую к телу мокрую одежду, опустился перед Хье Ри на колени и приступил к десерту. Член омеги уже давно сочился от нетерпения, ритмично подрагивая нежно-розовой головкой в такт журчанию воды из массажной лейки. Дон Гу обходился с ним бережно, скользя губами вверх и вниз так осторожно, словно это был не подобный по прочности нефритовому жезлу агрегат, а по меньшей мере ажурное кружево из карамели, экстравагантное украшение десерта, которое он видел мельком в каком-то кулинарном шоу.

Эта деликатная манера ублажения действовала на омегу, как триггер, и он эякулировал в считанные мгновения, после чего альфа всё-таки помог ему подняться и омыть тело, сделал то же, и они с чистой совестью и кожей направились обратно в гостевую спальню, где их уже поджидали всевозможные сладости. Первым в ход пошло мороженное, успевшее основательно подтаять. Дон Гу расстелил поверх ковра пушистый плед, намереваясь позже незаметно закинуть его в стиралку, омега устроился на нём лицом вниз, опираясь на вытянутые руки и колени, выгнув поясницу до предела, и альфа наполнил образовавшуюся изысканную «чашу» талым мороженым из ведёрка, расплавившимся уже до состояния топпинга. Обхватив дрожащего омегу сзади за бёдра, прильнув губами сначала к ягодицам и тому, что притягательно влажно поблёскивало между ними, Дон Гу принялся лакать мороженное по-кошачьи, а после старательно вылизал спину, лопатки и шею Хье Ри, услаждавшего слух его поскуливаниями, рыками и тяжёлыми вздохами, недвусмысленно свидетельствовавшими о чрезвычайном возбуждении и головокружительном удовольствии.

Уделив должное внимание изящной спине и аппетитным ягодицам, альфа перевернул омегу и выудил из пакета следующее угощение. Замороженный фруктовый лёд пикантной формы подошёл идеально для любовных утех, и он порадовался, что взял сразу несколько разных вкусов. Растопив немного край лакомства во рту, Дон Гу принялся, едва ощутимо касаясь, водить им по уязвимо- восприимчивой коже Хье Ри, уделяя особое внимание самым чувствительным зонам – соскам, ключица, впадинкам на бёдрах и пупку. Белоснежная кожа планомерно покрывалась алеющими липкими и сладкими линиями. Омега извивался, выгибаясь, вздрагивая и жалобно постанывая, но в глазах его плескалось необузданное пламя похоти и наслаждения.

Наигравшись с телом, альфа осторожно провёл мороженным по губам омеги, вынуждая разомкнуть их и принять угощение. Дон Гу погрузил его до середины, но Хье Ри умело втянул ледяной предмет до самой палочки, демонстрируя незаурядное искусство. Альфа судорожно сглотнул, любуясь фантастически возбуждающим зрелищем и жалея, что он чертовски опоздал со всей этой затеей. Столько впечатлений упущено, какая потрата.

Когда мороженое закончилось, в ход пошли топпинги. Шоколадный, клубничный, карамельный, вишнёвый. Все самые любимые вкусы Хье Ри. Они сменили роли. Теперь Дон Гу возлежал на покрывшемся сладкими лужицами пледе, аки греческое божество, а Хье Ри грациозно скользил над ним, плавными, утончёнными движениями вылизывая методично каждый сантиметр его кожи, покрытый, словно амброзией, безумно приторной смесью подсластителей. Он скользнул языком в пах, ныряя им в нежные складочки, тщательно вылизал сначала член, потом яички, перешёл на бедро, прикусывая острыми зубками почти до синяков шёлковую кожу альфы, обогнул его тело, без предупреждения врываясь с поцелуем в его рот распухшим от сахара языком, беснуясь в нём, сплетаясь и заигрывая с хозяином, оборвал поцелуй так же решительно, переключился на широкую, высоко вздымавшуюся из-за отрывистого дыхания великолепную грудь, щурясь и скалясь, будто дикий кот.

Это было так волнительно, что альфа не удержался, ухватил любимого за руки и перевернул, повалившись сверху, сгрёб ближайшую упаковку маленьких овальных конфет, одним резким движением разорвал её, осыпав Хье Ри ими с ног до головы, и принялся подбирать их губами, слизывать, всасывать, прикусывать, подносить ко рту омеги и скармливать ему, сливаясь в томительном липком поцелуе. Он нашёл в куче вкусностей длинную желейную ленту и связал ей омеге руки, от чего тот хохотал, как сумасшедший. Потом в ход пошли браслеты из конфет, которые они срывали друг с друга зубами, с хрустом разгрызая бусинки и осыпая крошками несчастное покрывало. К тому моменту, когда пакеты опустели, четвёртые уже до одури объелись и вымотались, едва дотащившись повторно в душ. Не удивительно, что весь день они были вялые, диковатые и странные. Но весьма довольные.

***

Тэ Сон и Джин Ву так привыкли к гостям у себя дома, что уже и не мыслили жизни в тишине. Тем более, что работа Джин Ву теперь была целиком и полностью построена на съёмках детей лаборатории, и Тэ Сону, как его модели, веселее было в обществе друзей, нежели одному. Вот и сегодня, пока Дон Гу и Хье Ри развлекались в гостевых комнатах, а назавтра ожидалось целое столпотворение, пятые были сконцентрированы друг на друге целиком и полностью, ничего не могло помешать им и отвлечь. Они даже не заметили, когда зарычал заведённый двигатель, и автомобиль выехал с парковки у дома, не обратили внимания на сообщение, на момент, когда Дон Гу вернулся, не слышали звуков из гостевой спальни. Они видели и воспринимали только друг друга, растворяясь в объятиях, наслаждаясь «связью», стирая в единении границы собственных тел.

– Твои волосы так отросли… Невероятно красиво, – шепнул Джин Ву в самое ухо Тэ Сону, щекоча его мочку, – они тебе не мешают? – Нет, – мотнул головой альфа, покусывая в ответ мочку омеги, целуя его настойчиво за ухом, затягивая с силой нежную кожу и украшая её сливовыми лепестками. – Хочешь, я тоже отращу обратно волосы? Все говорили, что высокий хвост мне очень к лицу, – прошептал довольный Джин Ву, который до ужаса не хотел расставаться с длинными белоснежными кудрями альфы. – Хочу, – ответил тот, – но не сейчас, позже, когда дети немного подрастут. Не хотелось бы, чтобы они таскали тебя за волосы. Омега рассмеялся: – А тебя им, значит, можно будет таскать за кудри? – Меня можно, – кивнул альфа, задохнувшись от этой мысли, представив, как наконец держит долгожданного малыша на руках, а крошечные пальчики настойчиво хватают его за прядь волос.

От этих его мыслей «связь» усилилась многократно, и Джин Ву, прижимавшийся к альфе всем телом, охнул от восторга, прильнув к любимому ещё сильнее, оставляя горячие влажные следы поцелуев во впадинках его ключиц, на ставших жёсткими, словно драгоценные камни, сосках, на рельефных мускулистых плечах, белоснежных щеках, на пушистых ресницах и разгоревшихся алой страстью губах. Тэ Сон ответил настойчивым ласкам омеги взаимностью, приподнялся, обхватил его сильной рукой, поворачивая, спустился прежде к паху, не оставив без внимания давно преисполненный готовности, изящный член Джин Ву, затем притянул его к себе, приподняв его бёдра и удобно устроив ягодицы на своих согнутых ногах, прижав его лодыжки к своей шее по обе стороны, расположив их на своих плечах, и потёрся, озорничая, своим членом о промежность любимого, избегая проникать внутрь и наблюдая с хитрой, голодной улыбкой за реакцией омеги.

Джин Ву изогнулся грациозно, щуря глаза и поддразнивая, распаляя альфу, разжигая в нём остервенение и жадность, стараясь ускорить процесс, приблизить сладостный миг проникновения, не желая больше тратить времени на ласки. Они словно играли в игру, в которой изначально не могло быть победителя и побеждённого. Так играют большие сытые хищные кошки, лениво кусая друг друга за уши и довольно урча, обнимая и слегка ударяя когтистой лапой.

Тэ Сон мгновенно теряет самообладание, его истинный играет против правил, делая такое выражение лица, и он прекрасно осведомлён об этом, потому и прибегает к этому трюку так часто. Член альфы не встречает никакого сопротивления, вонзаясь сразу же максимально глубоко, погружаясь на всю немалую длину, и у Джин Ву в глазах словно вспыхивают снопы искр от эйфории, вызванной такой мощной стимуляцией заветной точки, дарующей невообразимое блаженство, неконтролируемое болезненное удовольствие, от чего он стонет так громогласно, протяжно, что Тэ Сон, не успевая даже толком нарастить амплитуду и увеличить скорость, тут же кончает в него, падая без сил истинному на грудь, не в состоянии выдержать мощи охватившего его экстаза.

Джин Ву, отойдя немного от полноты накрывших его чувств, смеётся, словно дитя, получившее кулёк конфет за красивые глазки, но он прекрасно понимает, что это далеко не всё. И верно, Тэ Сон недоволен, он ещё не удовлетворён, хоть и устал, а потому он приподнимается, подмигивает хитро омеге и, вынимая чуть опавший член, демонстративно разворачивается спиной к любимому, поводит бёдрами, завлекая, возбуждая похоть в своём буйном, своенравном, почти всесильном омеге, каким видит его лишь он один. Джин Ву не приходится долго уговаривать. Схватить альфу за блистательной, неописуемой красоты ягодицы и кусать их, пока не покраснеют, словно наливные, алеющие спелым бочком, сладкие яблоки, это всё, чего он сейчас желает, и делает это незамедлительно.

***

Кён Су помнил, как читал книгу и незаметно для себя уснул, а дальше, словно в тумане, как Ко Джа, вернувшийся от Тэ Джуна, нёс его на руках в спальню, как медленно раздевал его, покрывая поцелуями каждый миллиметр его тела, как скинул свою одежду и принялся ублажать ещё дремавшего омегу, как собственные слабые стоны долго не могли вывести его из забытья, будто он перетрудился за день, хоть это и было вовсе не так. На сонливость влияла беременность, и эта мысль даже немного удивила Кён Су, словно бы он успел об этом позабыть.

Окончательно очнулся он уже прыгая у альфы на члене, издавая хриплые стоны и приближаясь неотвратимо к очень скорой эякуляции. Ко Джа рычал и рвал простынь, бросал её и лохматил свои чернильные кудри, метался под истинным, будто ослабев и повинуясь его воле беспрекословно. Кён Су распахнул широко глаза, вцепился длинными тонкими пальцами в мощную грудь альфы, по инерции дёрнулся ещё несколько раз и бурно кончил, наблюдая, словно в прострации, за растекающимися по сливочно-белой коже главы жемчужными капельками спермы.

Ко Джа затих, успокаиваясь, картинно уронил на постель руки, поднял на омегу глаза. Кён Су улыбнулся так, как не улыбался уже давно, и прошептал: – Это было невероятно. Я словно парю в невесомости. Хочу ещё. Ко Джа не пришлось уговаривать, он незамедлительно подорвался, удерживая одной рукой Кён Су, сменил позу, и теперь они плотно прижимались друг к другу животом и грудью, омега сидел на ногах альфы, опираясь на свои колени, обхватив его шею руками, а Ко Джа прильнул губами к шее истинного, наслаждаясь ароматом его кожи и волос, двигаясь плавно и осторожно, потому как это положение позволяло проникать максимально глубоко, из-за чего не следовало рисковать, разгоняясь слишком сильно, чтобы не тревожить шейку матки.

Столь нежный, тягучий, медленный секс, преисполненный обжигающей, томительной похотью, раскалёнными прикосновениями, нежность, за которой сокрыто было остервенение и необузданное желание обладать, конечно же не продлился долго, и лидеры очень скоро излились, покрывая семенем тела снаружи и изнутри. Наскоро приняв душ, они хотели уже было укладываться спать, но Кён Су, разошедшийся не на шутку, настойчиво потребовал продолжения, буквально впившись острыми белоснежными зубками в плечо альфы, весьма удивлённого такой прытью любимого, а дальше снова всё было для омеги как в тумане.

Ко Джа полулежал на груди, прижавшись к прохладной постели щекой, трепетал всем телом, содрогаясь под натиском Кён Су, пока омега неистово вбивался в него, стонал, задыхаясь от экстаза, сгорая в страсти и растворяясь в удовольствии от собственных резких движений, стеная и плавясь над его сильным, стройным телом, жадно касаясь соблазнительных изгибов, пленённый похотью, источаемой каждой клеткой тела лидера. Его дикий, ненасытный взгляд блуждал по шёлковой коже главы, а изумрудно-зелёные глаза говорили совсем не то, что губы, такие сочные, обольстительные, багряно-алые, искусанные в кровь от искушения, обычно робкие и молчаливые.

Кён Су безумно развратно стонет над ним, а Ко Джа уступает власти распутства, покоряясь хищным, пронзительным глазам омеги, могучим рукам его и неимоверной силе притяжения его роскошных, полных, лоснящихся губ, так яростно и страстно впивавшихся в его шею, дрожащие от возбуждения плечи. Замечает вскользь его вздымающуюся, томную грудь. Кён Су осыпает плечи истинного, спину и ниже, дорожкой поцелуев, заставляя лидера не стонать даже, рычать по-звериному, повергая омегу в бездну неописуемого восторга и наслаждения своим любимым. Ко Джа вынуждает Кён Су скулить, сжимая изо всех сил его мощный, сочащийся член, дрожа всем телом, не сдерживая вздохи и стоны, и сам скулит, изгибаясь под ним, терзает несчастную подушку изящными пальцами, кусает рубиновые губы.

Устав немного, Кён Су выскальзывает из нутра любимого, переворачивает его и усаживается сверху ему на ноги, горячим языком проводит по линии от лобка к груди, задержавшись немного на бедренных впадинах и ямке пупка, затем принимается остервенело кусать его соски, безмерно наслаждаясь сим действом, и лишь после этого льнёт к его губам, беззастенчиво проникая языком вглубь рта, вращая им, дразня альфу, кусая и посасывая его язык и губы, не отпуская, властно и яростно прижимая его к постели, доминируя и повелевая, и именно такие редкие мгновения Ко Джа ценит превыше всего.

Чувствуя, что Кён Су снова готов, лидер нависает над ним, повалив на спину, резко проникает в сочащееся, широко распахнутое отверстие, безудержно вколачивается в него, заставляя омегу кричать так громко и возбуждающе, будто на его месте вчерашний мальчишка, юный и неопытный. Он двигается всё быстрее, чувствуя приближение скорой кульминации, сжимая зубы и кулаки так, что костяшки мгновенно белеют, и чувствует, что Кён Су тоже скоро достигнет пика. По его нежному, изящному стану пробегают конвульсии, и нутро его сжимается всё сильнее, лишь подгоняя финал.

– Скажи это, – просит шёпотом Ко Джа, – скажи моё настоящее имя. – А-а-а-х-х-х... Чон Джа... – шепчет омега, практически обессилевший от натиска яростно вбивавшегося в него альфы. – Громче! – требует он, чувствуя приближение развязки. – Чон Джа! – выкрикивает Кён Су и в тот же миг, достигнув апогея, сжимает его член со всей силы, продолжая вздрагивать и сокращающимися мышцами импульсивно сдавливать его, выгибаясь от экстаза, комкая изящными руками простынь, дыша так горячо и страстно, что Ко Джа мгновенно чувствует, как начинает разрастаться узел, и бурно кончает, так долго, что томительные минуты словно обращаются в часы. Катарсис, насквозь пронизывающий плоть, расцветает внутри лучами фантастического солнца.

Они замирают в этом положении, наслаждаясь венцом сегодняшней ночи, сладострастным апофеозом такой желанной близости. После Ко Джа встаёт и наспех стирает блестящие жемчужины спермы с бархатной смуглой кожи истинного и со своей тоже, любуясь им, разомлевшим и таким чарующе-прекрасным, любимым и по-прежнему желанным, наблюдающим за ним с хитрым прищуром гипнотически-восхитительных зелёных глаз, довольным и сияющим от наслаждения. Кён Су хитро подмигивает, приподнимается на постели, тянет грациозно руку к лидеру: – Идём в душ? Ко Джа понимает, куда он клонит, и ухмыляется: – Всё будет так, как ты захочешь, моя пылающая звезда.