На сцене в бесконечность

— Старые песни у вас такие эмоциональные.

Реки впечатлённо вздыхает, листая старую тетрадь. Кольца в ней уже смялись, родные листы повылетали, а чужие растрепались. Но спешно выведенные слова вполне различимы. Хотя Ланге это мало помогает — он безуспешно скользит по знакомым слогам, пропуская иероглифы, и решительно не может читать.

— А то! — гордо смеётся Хироми, будто имеет отношение к их сочинению. — Ваши семпаи, понимаете, тонко чувствуют. Но и зажечь могут.

Он пролистывает пару страниц и останавливается на песне с лаконичным названием “Моя одинокая малышка”. 

— Джо написал, — тычет в листок Хироми, и кохаи дружно кивают.

— Название в его стиле, — говорит Ланга, обрадовавшись английским словам. 

— Строчки такие длинные — он там рэп, что ли, читает? — усмехается Реки. 

Хироми хмыкает и бьёт себя по лбу. Разве можно прочувствовать песню только по тексту? Нужно же включить! Он подскакивает с пола и ловит с самодельной деревянной полки телефон. Освещение в гараже оставляет желать лучшего — после недавнего переезда он только и успел вкрутить лампочку да пыль смахнуть, прежде чем семпаи помогли перетащить инструменты. Из мебели тут древняя полка, потёртый шкафчик со сломанным ящиком и… собственно, всё. Прошлые жильцы гаечки в углу не оставили — всё смели. Да и новый дом в копеечку обошёлся. Ипотеку теперь вечность выплачивать, но чего не сделаешь ради группы…

Реки и Ланга запускают любопытные носики в чужой телефон. На экране появляется трясущаяся запись, но прямо из центра небольшого зала. В углы камеры прыгают кусочки темноты бара, прорезаемой красной светодиодной лентой. Она пущена по всем поверхностям: по стенам на уровне щиколоток, по бортику полукруглой сцены и даже с потолка раздражает глаз. Зато с самого начала видео незнакомый семпай выдаёт быструю мелодию, к которой через пару тактов рывком присоединяются все остальные.

— Мощно! — одобряет Реки, качая головой в такт. Боковым зрением он замечает отчаянные попытки Ланги следовать пальцем по тексту. Как на марафоне — не угнаться. — Это семпай, который ушёл до нас?

— Ага, — кивает Хироми, хмурясь. — Адам зовут. Ты теперь вместо него, Реки. 

— Крутой… — тянет Ланга. 

Камера приближает лица участников один за другим, слева направо. Адам с полуулыбочкой на уверенном лице окидывает зал довольным взглядом и возвращает его на гриф гитары. Черри с чуть хмурыми бровями мерно переводит глаза с баса на зал и обратно и припадает губами к микрофону, будто стесняется необходимости ещё и петь. Джо с прищуренными глазами и совсем короткими волосами чуть подпрыгивает и крутится под музыку. Только вокалист приклеен к своему месту у стойки с микрофоном — гитаристы же спокойно прохаживаются по своим частям сцены, пританцовывают, а Коджиро вообще временами подмигивает и улыбается в зал.

— Шедоу, а тебя ещё не было?

— Я на ударных так-то! — обижается Хироми. Он пилит взглядом остаток видео и вдруг резко тычет пальцем в экран: — Вон, видите? Волосы мои.

И правда — на фоне, где-то над плечом Каору, из темноты выглядывает ярко-рыжее подобие ирокеза. Реки с Лангой аргумент принимают.

— Ну как? Нравится?

— Быстро, — задумчиво тянет Ланга.

— Выступление через неделю? — подтверждает Реки, будто и сам не помнит дату своего дебюта. — Успеем отрепетировать?

— Другие песни послушайте, — предлагает Хироми.

Реки листает. Только увидев название — “Ночной свет”, — Хироми выуживает из памяти смартфона новое видео, а Ланга с ожиданием принимается за текст. Похожий бар, но теперь с тусклым светом над головами и оператором в другом месте. С первых же нот Коджиро и тот самый Адам подпрыгивают и приступают к резвым танцам под бешеный ритм. А вот Каору особенной активностью не отличается. Бас будто приковывает его к полу, сдавливает плечи и позволяет только изредка поднимать взгляд в зал. А ещё и петь нужно!

— Почему Черри на басу? — тычет в экран Реки. Хотя более очевидный вопрос: почему он не басу сейчас? Новенькие-то его только с микрофоном видели.

— Так он изначально басист. Первый вокалист слился, и Ка… Черри предложил себя, — вспоминает Хироми. — Жесть, вроде только собрались, а уже почти два года прошло. Мы тут ещё ники не выбрали.

Ушедший в воспоминания Хироми, в отличие от кохаев, не сразу улавливает необычное движение на экране. Адам, оставив левую половину сцены пустой, льнёт бэк-вокалом к микрофону Каору. Жмётся грудью к спине, наклоняется через плечо — рост позволяет. Каору, кажется, и бровью не ведёт, пока вдруг не сбивается с текста. Что, в принципе, неудивительно — Ланга снова теряется в отчаянных догонялках с японским. Только Реки учтиво отводит глаза от сцены и замечает, как сам же набивает по коленке ритм под более мелодичный припев. “Люби меня, целуй меня, не прекращай”... Хотя с таким текстом подтанцовывать как-то стыдновато.

— Вы, кстати, думали над никами? — загорается Хироми, щёлкнув пальцами. — Так-то уже полноценные участники, скоро на сцену!

— Сколько ни перебирал, ничего в голову не лезет, — жалуется Реки. Ланга подхватывает:

— Я под своим именем хотел.

— А как вы ники выбирали?

Хироми тяжко вздыхает и собирается было отругать отсутствие внимания к экрану, как замечает то, чего не видел тогда, на сцене. На втором бридже и Адам, и Черри льнут к одному микрофону так близко, что второй невольно улыбается. Чуть смущённо, но всё ещё насмешливо. И смотрит на гитариста, будто забыл о басе. Впервые за выступление.

— Помню, репетировали мы как-то…

Это тоже был старый гараж, но принадлежал семье Адама. Единственное место, откуда нас не гнали ссаными тряпками — не из-за громкости, просто мы херово играли. Но ничего, потом-то скилл быстро подтянули!

Тогда сразу несколько баров согласились дать нам сцену. И нужно было как-то менять имидж, делать его уникальным, а не выступать в чёрных брюках и белых рубашках — мы ж не школьники больше. Кто вообще так делает?

— Я буду Джо, — наконец бросив бренчание, сказал Коджиро. Все три пары глаз поднялись в его сторону и чуть блеснули насмешкой. — Что? Это от фамилии. Круто же звучит.

— Я тут слышал, — говорю, — кто-то звал меня тенью группы. Ну такой, типа, всегда сзади, прикрываю тылы из темноты.

— Скорее потому что тебя почти не видно, — усмехнулся Аиноске. Адамом он стал через пару минут.

— А ты, Каору? Придумал что-нибудь?

— Не знаю пока.

Мы все принялись думать. Я, конечно, быстро накидал парочку крутых вариантов, но Аиноске сказал вперёд меня:

— Можете звать меня Адамом. Можно использовать библейский концепт. Если Каору не откажется быть моей Евой.

Честно скажу, я даже задумался. Хотя девичьим именем зваться — так себе, Черри это подходит, в принципе. Наверное. Но он промолчал. Помню, гляжу тогда на Джо, а он как заведённый. Даже гитару отложил. Выдал резкий смешок и съязвил:

— Что за бред? Ты манги перечитал? Может, и группу “Сад Эдема” назовём? На сцену в лавровых листьях выйдем?

Его смех никто не поддержал. Адам только плечами пожал, а Черри так и молчал ещё несколько долгих секунд. Ощущение как меж двух огней.

— Вообще-то, — вдруг тянет Каору медленно, не боясь, что его перебьют, — я думал кое о чём. Одна девушка как-то сказала — мы тогда играли под цветущей сакурой, помните? — что я сам как вишня.

— Да и фамилия у тебя… — продолжил я. Уж больно мне этот ник понравился. Каору кивнул с лёгкой улыбкой, будто извинялся за глупости, сказанные против воли. Но никто смеяться не собирался. Аиноске только впечатлённо присвистнул.

— Cherry Blossom.

Так мы и стали Джо, Черри, Адамом и Шедоу.

Реки и Ланга впечатлённо тянут понимающий звук. Под конец видео все участники группы возвращаются на законные места, и странной близости будто не бывало. Может, Адам в тот день перебрал с сахаром? Новенькие решают подумать над более полезными вещами и листают тетрадь.

— Черри вообще на себя не похож, — снова тянет Реки и вдруг жалеет товарища: — Да забей на текст, не тебе петь. Лучше выбери песню.

Ланга так и поступает — отрывается от иероглифов к английским названиям. Правда уже через пару страниц они перестают быть английскими.

— Это читается как “пульс”? — Реки и Хироми хором кивают. — Прикольно. Послушаем?

— Её Черри написал, — гордо улыбается семпай. Будто по крайне каллиграфическому почерку не очевидно. Хорошо, что Ланга сдался раньше, чем отчаялся окончательно.

На экране из темноты появляется Каору, но теперь с пустыми руками. Новенькие тут же лезут искать, куда делся бас — хоть его и не слышно, но как без него? Камера отъезжает показать остальных участников, и совсем рядом с ударными мелькает неразборчивый силуэт басиста в маске. Такой стандартный, непримечательный. Будто рождён быть басистом.

— Это Снейк, — Хироми угадывает их мысли, но без энтузиазма. — Он подменял Каору… Черри на басу. Он типа… друг Адама.

Реки с Лангой заговорщически переглядываются и решают, что ничего особенного в этой информации нет. После крошечной тишины наконец начинается вокал. И новички тут же распознают в Каору того самого фронтмена, которого и видели недавно на концерте.

Осторожный, почти невесомый, хоть и низкий голос заполняет зал трогающим текстом. Даже через скудные динамики он схватывает все три сердца. И если бы один только вокал — всё существо Каору меняется, превращается в Черри, заполняет сцену до предела. Пронизывающий взгляд исподлобья. Спадающие на лицо розовые локоны. Медленные, тяжёлые движения. Пальцы, крепко сжимающие микрофон и стойку. Капли пота на шее.

К концу партии, когда голос Каору приобретает особую эмоциональность, все три пары глаз почти перестают моргать. Музыка идёт легко, но вокал создаёт напряжение. Скоро голос выливается в хрипотцу, в почти крик, и ребята покрываются мурашками до самых пят. Хироми смутно припоминает, что даже за ударными на самом концерте пробрало не хуже.

“Твоё сердцебиение в этом мире эфемерно, но так прекрасно”, — поёт Черри тёплым, ласковым голосом так осторожно, будто и правда боится спугнуть стук чьего-то сердца. Строчка эта заставляет всех вдохнуть, задержать дыхание и продолжить уже вместе во вдохами самого Каору. О вопросе, зачем у него отняли бас, все тут же забыли. Теперь вопрос: почему не раньше.

— Семпаю без баса больше идёт, — кивает Ланга.

— Это же не аксессуар…

— Как сейчас помню лицо Каору… Черри… Да тьфу, — сдаётся Хироми и берётся за очередные воспоминания: — Их с Коджиро лица, когда Аиноске такой:

— Может, найдём басиста?

— Зачем? — помолчав, спросил Коджиро. Помню, мне показалось, что бы ни сказал тогда Аиноске, он протестовал. На всякий случай.

— Дадим Черри расцвести, — только ответил тот. Они мы с Коджиро и так знали, о чём он. Сам Каору, правда, не понимал, как будто в зеркало не смотрелся.

А на следующий день он притащил нового парня. Ну, мы его видели — он Адама забирал на машине всё время. Да, гитарист у нас из богатеньких был! Он нам и инструменты почти все купил, и помещение предоставил. Я даже не удивился, когда он и басиста за день достал.

— И машину водишь, и на басу играешь. Давно? — говорю. А он смотрит стеклянным взглядом и самым правильным языком отвечает:

— Со вчерашнего дня.

Смотрим мы друг на друга с семпаями и молчим. А Адам, как всегда, усмехается:

— Его зовут Снейк. Порепетируем?

Честно говоря, мы тогда не особо обрадовались. По сути, ничего ж ещё не решили — Каору вообще на его предложение не ответил толком. А Коджиро явно закипал. Опять Аиноске всё сделал по-своему.

Я не говорил? Семпаи ваши — друзья детства, одноклассники. Вместе и решили группу сделать. Потом меня взяли, потом Аиноске. А он такой… предприимчивый оказался. Они-то всё ради музыки, ради дружбы — и я согласен. Аиноске как будто бизнес-модель нам составлял. Его планы, конечно, работали, но уже не то. И Коджиро больше всех был против. Каору не возражал, а я как-то не возникал перед семпаями, Адам-то тоже меня старше. В общем… только им не говорите, что я рассказал.

Так о чём я? Точно, Коджиро такой:

— Это ты два дня на басу играешь?

— Да, — ответил Снейк тише. — Могу продемонстрировать.

Мы согласились с огромным интересом. Больше, чем басист, он выглядел как тихоня, который внезапно умеет бренчать на всех инструментах. Но не с опытом же в два дня!

Каору передал ему бас, помог подключить его, и Снейк, не отрывая глаз от грифа, начал. Спокойно, ровно, без ошибок — “Пульс” и сыграл. Мы только глазами хлопали.

— Да не гони, — снова отмахнулся Коджиро, но уже без уверенности, — играл ведь раньше.

— Я не обманываю, — отстранённо ответил то, возвращая гитару на стойку. — Адам (он как-то особенно произносил его имя) попросил меня вчера, и я приступил к репетициям.

Когда мы пришли в себя, я заметил кое-что. Каору выглядел каким-то потерянным. Думаю, знаете? Боялся, что потерял своё место. Наверное, поэтому он стал так стараться с вокалом. Сидел допоздна, не уходил тусить с нами после репетиций, как бы Коджиро ни настаивал.

— И не зря, — тянет Реки, уговаривая себя не включать видео снова. — Семпай удивительный!

— А я смогу так же? — воодушевляется юный басист. — Научиться за два дня.

Хироми глубоко задумывается. Он вспоминает слова Каору о том, как быстро этот мальчик схватывает. А от него похвалы добиться не так уж просто. Может, таких уникумов, как Снейк, у них будет два.

— Это Адам написал, — Хироми видит новую страничку в блокноте с песней “Поцелуй для тебя”. — Помню, он тогда заметил, сколько девушек приходит на лайвы, и решил взять быка за рога.

Так себе аналогия. Но ребят она смущает куда меньше самого Хироми, так что он включает видео.

Песня начинается вполне обычно — почти бодрый ритм, спокойная мелодия. Каору — всё ещё Черри. В самом начале видео он ставит бутылку с водой на край сцены, теперь почти светлой и невиданно большой. Как актовый зал в школе кохаев. Каору лохматит волосы, отблескивает потом на голых плечах, и шоу начинается.

Схватившись за микрофон на стойке обеими руками, Черри жмёт его к губам и произносит название песни. На секунду его взгляд полосит камеру, почти устойчивую, и музыка перекрывается интенсивными визгами. Зрители видео прекрасно понимают присутствующих, даже чуть было не присоединяются.

Они узнают голос Черри, сразивший их в предыдущей песне, но кое-что звучит иначе. Прежнее смирение хоть и остаётся, но чувственность выходит совсем на новый уровень. Без твёрдости в голосе, с пристальным взглядом подведённых глаз всё его существо пронизывает любого, кому посчастливилось столкнуться с ним. И дело не только в голосе и взгляде: белая майка, узкие кожаные брюки, распущенные волосы — всё в нём как специально сложено для завлечения публики. 

Через пару строчек новенькие начинает осознавать смысл песни, а на взрослых словах и вовсе краснеют. Будто застали семпая за непристойностями. Может, им ещё рано такое смотреть? Но стоит им собрать всю свою взрослость в кулак, решиться на продолжение, как становится хуже. Рука Каору медленно спускается по почти прозрачной белой майке, задевает ремень, переходит на узкие кожаные брюки и касается...

— Так, это не надо смотреть.

Хироми немного проматывает. Звучит проигрыш. Каору переместился к Аиноске и активнейше мешает ему играть: трогает плечи, тянет за чёрную майку и увесистый крестик, привлекает взгляд на себя. Тому приходится оторваться и заняться вокалистом. На строчках “Распускается красный бутон” Черри, самый настоящий Черри, тянет Адама за шею ближе к микрофону, и название песни в два голоса звучит особенно.

— А они близки… — тянет Ланга. Так он выражает общие мысли и погружает семпая в новый поток воспоминаний. Их он спешит озвучить поскорее, чтобы отвлечь ребят от видео.

— Помнится мне, — меланхолично тянет он, откинувшись назад, — когда меня только позвали в The Infinity, мы скорее дурачились, а не играли. Нас тогда четверо было, а потом вокалист поступил в универ. Когда Каору вызвался петь, мы стали делать вид, что ищем недостающего гитариста, а на деле — закупались газировкой, бежали в парк и бесились. Иногда они и правда что-то бренчали. Под конец каникул мне пришлось ходить в школу, а Каору и Коджиро — искать работу. Так что собирались мы только по вечерам и по инерции.

Пока однажды к нам не подсел Аиноске и не попросил дать сыграть. Так мы перестали дурачиться и собрались в группу.

Раньше, помню, семпаи ваши кучу планов вместе строили. Хотя как — планов? Представляли огромную сцену, кучу фанаток, крутые гитары и всё такое. А Аиноске подумал, они серьёзно. И Каору как-то даже… стал с ним соглашаться.

Не скажу, что совсем перестало быть весело, но изменилось уж точно. Как-то всё серьёзно пошло. Ещё и бас у Каору забрали.

Они, кстати, все трое песни писали. Аиноске вот такие и писал, как эта.

— Другие песни вроде тоже про любовь, — замечает Ланга. Хироми неловко хмурится.

— Ну, эти — другие. Влюбишься — поймешь.

Реки и Ланга переглядываются и многозначительно кивают. 

— В общем, я сам, да и Коджиро тоже, особо не заметили, как они сблизились. Каору и раньше оставался в гараже без нас, но теперь их стало двое. Оставляли нас с Коджиро одних. А он, — Хироми наклоняется к ребятам и продолжает шёпотом, — так бесился. Я не понял сначала. Но они постоянно…

Например, Аиноске такой:

— Нужно менять репертуар. Мы для людей на сцене выступаем, а не в гараже бренчим.

— А старые песни чем не угодили? — огрызнулся Коджиро. Аиноске, очевидно, ожидал ответку.

— Старые хороши, но в продвижении важен концепт. Мы все хорошо выглядим, — он обвёл нас рукой и остановился на Каору, — у вокалиста чарующий голос. Нужно использовать “чувственность”. Сами видели, сколько девушек толпится на лайвах. И ждут после.

Честно скажу, трудно было не согласиться. Даже Коджиро нахмурился в раздумьях.

— И что ты предлагаешь? — спросил Каору.

— Нужны более, — Аиноске пристально так посмотрел на остальных, у меня аж тоже мурашки пошли, — взрослые песни.

И сам же вызвался писать. Опыта, говорит, у него в этом мало, помощь нужна. Вот и первая песня у них с Каору получилась такая.

Новенькие впечатлённо молчали. Приятно услышать историю группы в первые же дни. Интересно только, что было дальше. И будет. Догадавшись, что песни рождают воспоминания, Реки перелистывает страницу.

— “Пленники любви”, — читает он. По названию и резко сведённым бровям семпая Реки понимает: снова взрослая песня. Но интерес превыше смущения.

Чуть погодя, принимая вызов в глазах кохаев (Ланга поддерживает, хоть и не знает, что), Хироми включает следующее видео. И тут же ставит на паузу.

— Уверены? — он шлёпает большой ладонью в центр круга. Ещё немного силы — и пошла бы ударная волна. Всё его нетерпение вот-вот готово выплеснуться в длительный и подробный рассказ, полный сплетен и додумок. С кем ещё ему было обсуждать происходящее? Но выдавать все подробности без ведома участников — как-то гадко. Плюс, кохаи ещё такие малыши…

Но Реки с Лангой решительно обмениваются немым вопросом. Можно ли им это услышать? Взрослые ли они? И быстро приходят к единогласному — да, взрослые.

Хироми включает. Сцена полностью тёмная, только вывеска входа горит неоном справа. Первыми из темноты появляются звуки гитары, похожие на скрежет. Но остальные быстро подхватывают. В том числе Каору — слышно его медленное, томное дыхание в микрофон.

Свет загорается, и они видят Каору. Теперь он полностью одет, узкая кожаная куртка стиснула его плечи и обхватила талию, но ощущение наготы, честности чувств, проходящих из всего тела Каору, не оставляет ребят. Интимность момента хоть и смущает, но не даёт оторвать взгляд.

Ближе к припеву Черри достаёт микрофон из стойки. Он не глядя подходит к Джо — всю песню он слегка покачивался под размеренный ритм. Видеть их рядом — полностью одетого в чёрное Каору и Коджиро со свисающей на локтях рубашкой и в брюках — странное зрелище. Странно притягательное.

На словах “Переплетённые кончики пальцев” Каору ведёт линии по плечу Коджиро до самого запястья, и тот с интересом поворачивается. Пальцы вокалиста властно направляют чужой подбородок прямо на себя. Их взгляды надолго встречаются, и весь припев он поёт будто прицельно для Коджиро.

Но на втором куплете Черри отправляется к Адаму. Тот будто ждёт. Камера приближает их лица — вокал едва слышен за визгом по соседству. Черри кладёт ладонь на его щёку, поглаживает большим пальцем. Не прекращая играть, Адам целует ладонь и через пару фраз совсем льнёт к вокалисту — в два голоса пропеть “Не выходи” в его микрофон. Черри не отстраняется.

Задержав дыхание, новички следят за происходящим.

— “Не выходи” — куда? — спрашивает Ланга с самыми невинными глазками на свете.

— Скорее — откуда… — тянет Реки, прежде чем осознаёт ответ на свой вопрос. Лицо его густо краснеет под цвет волос, и он опускает нос в видео.

— Ну, там дальше проигрыш… — мямлит Хироми и проматывает к последнему припеву, когда Каору снова у стойки.

Видео, кажется, тянется бесконечно. Но когда картинка застывает, история не кончается. Кохаи со смущением и прежним интересом ждут рассказа. Сбежать не выйдет.

— Ну и хрен с вами, расскажу, — сдаётся он, махнув рукой. Тут же всё его выражение приподнимается, щёки наливаются задором — тело наполняется предвкушением от возможности поделиться страшной тайной. Хотя разве можно назвать её страшной? Скорее интригующей, запретной.

— Эту песню написали Адам и Черри. Вместе. 

Реки и Ланга заражаются впечатлением, которое должны произвести слова, но смысл их не особо понимают.

— Черри раньше часто оставался, — продолжает Хироми, — но теперь нужны были новые песни. Вот Аиноске и остался с ним. А утром, — он совсем наклоняется в круг, притягивая этим чужие лица, — у них получилась песня.

Наступает молчание, полное ожидания. Реки ещё раз окидывает глазами текст, но слишком стесняется предположений. Хироми не сдаётся.

— У Каору вся шея была в… комариных укусах.

— Был дождь? — спрашивает Ланга и ловит на себе сложные взгляды. Реки краснеет за них двоих.

— Но это ещё не всё. На следующий день мы встретились вчетвером сразу. Коджиро увидел и… прикусил язык. Каору много перебирал волосы, но это не помогло.

— Мы написали песню, — сказал Аиноске. Они ещё так близко сидели с Каору, как мы сейчас.

Взяли мы тетрадь, и я прям видел, как у Коджиро с каждой строчкой уши всё краснее. Ну, понимаете.

— И вы с этим хотите выйти на сцену? — неожиданно громко спросил Коджиро. Он целился словами в Каору, но тот вообще отказывался смотреть.

— Испугался взрослых слов? — улыбнулся Аиноске по-кошачьи довольно. 

Коджиро так сильно нахмурился, что не смог и слова выговорить. Просто ушёл. И, если честно, плохо помню, чтобы до самого ухода Адама они разговаривали. Даже репетиции как-то медленно шли.

Помню, у нас планировалось выступление в большом баре. Нужно было быстро отыграть новую песню — ну, так семпаи решили. Но Коджиро продолжал ошибаться. Я сначала подумал — специально, но по ходу нет.

— Играть разучился? — съязвил Аиноске. Кажется, не поверил, что это не саботаж. А Коджиро и так весь как натянутая струна:

— Завали, — прорычал.

— Я бы завалил, если бы услышал гитарную партию, — рявкнул Аиноске. Впервые — злился, а не насмехался.

— Ну так следи за своей.

 Что сказать, оба перегнули палку. Но не успел я вступиться, как все вздрогнули. Кричал теперь Каору:

— Хорош!

Мы ещё не слышали, чтобы он повышал голос. Конечно, они тут же заткнулись. Но лучше не стало. Коджиро снял гитару с плеча и ушёл. Я тогда нихрена не понимал, поэтому даже сделать ничего не мог.

Не помню, что случилось, но вроде Каору поговорил с Коджиро, и вот. Выступили.

Новенькие следуют за направлением пальца Хироми и останавливаются на экране. История окончена.

— Так когда Адам-то ушёл? — не выдерживает Ланга. Хироми вздыхает и сам переворачивает страницу. После неё тетрадь чистая, насколько возможно в её состоянии, а эта последняя песня выведена крупным аккуратным почерком. Будто переписана из черновика.

“Последний поцелуй” — по-английски читают кохаи. Хироми находит не менее последнее видео в телефоне и разворачивает его к ребятам.

Сцена снова тёмная, и группу становится видно далеко не сразу. Первым появляется Каору. Точнее — его давящий взгляд. Голые руки сжимают микрофон. Первые строчки выходят тихими, почти лёгкими. Он поёт о расставании, он просит отдать ему последний поцелуй и заставить плакать. Абсолютно честно, абсолютно искренне. Он смирился с расставанием, которому только предстоит свершиться.

На припеве он завышает голос, взмахивает руками. Он — Черри, Каору — хочет, чтобы всё вокруг исчезло. Потерянность вперемешку с уверенностью оттеняют его взгляд. А когда голос снова становится тише, мелодия — размереннее, у ребят по спинам бегут мурашки. Они не слышат — чувствуют скорое прощание, как вечерний ветер, как луч заходящего солнца.

Реки и Ланга были на этом лайве, но чувствуют, что смотрят его другими глазами. Хотя песня одна и тяжесть пронзающей печали — тоже. Самое удивительное — честность. Песню писал не Каору, но эмоции будто его собственные. Он сделал их своими. Теперь ребята это понимают.

Видео тянет их до последней мольбы Каору. Он поёт слёзно, до хрипа, до срыва голоса, пока монотонная музыка не затихает. Впервые ребята замечают, что Коджиро едва слышно пел вторым голосом. Гитаристы с места не двигались, будто стали жертвами тоски, заполнившей сцену.

После окончания видео ребята выдерживают минуту благоговейного молчания. По щеке Хироми катится скупая мужская слеза.

— Это наше последнее выступление впятером, — шмыгнув, начинает он. —  Как-то Коджиро просто принёс эту песню и отдал нам. 

Аиноске сразу такой:

— А ты у нас романтик.

Не особо понятно, съязвил он так или реально похвалил, но Коджиро ничего не ответил. Он вообще был очень тихий, мы даже тусить перестали. После репетиций Коджиро шёл домой, эти два оставались, Снейк, кажется, их в машине ждал, а мне приходилось тусить одному. 

Короче, посмотрели мы песню, послушали. Всем понравилась — даже без изменений почти. Но Каору так ничего и не сказал, хотя ему петь. Жесть, а ведь всего месяц прошёл, но как будто десять лет.

А потом в один день приходит к нам Снейк. Он без Адама вообще никогда не появлялся. У нас репетиция полным ходом, а он такой:

— Адам просил передать, что мы больше не будем играть в группе. 

Мы стояли, глазами хлопали, друг на друга смотрели. Никто заговорить не решался. Лично у меня в голове проносились все запланированные лайвы, за которые мы взяли аванс.

— Почему? — спросил наконец Коджиро.

— Адам отправляется на учёбу за границу, — тем же ровным тоном, что и всегда, продолжал Снейк. Вдруг он поднял глаза и впервые за всё время по очереди посмотрел на нас, а затем останавился на Каору. — Адам просил передать, что его семья против занятий музыкой. Он соблюдал осторожность, но совершил оплошность. Инструменты вы можете забрать, однако помещение придётся освободить.

Вот они — проблемы богатых. Тут мы уже начали потихоньку принимать услышанное, и вместо удивления наши лица скривились расстройством.

— Когда он улетает? — тихо спросил Каору. Как сейчас помню, его лицо было особенно хмурым.

— Я не могу сообщить вам эту информацию.

Мы сразу поняли: он больше ничего не скажет. И смирились. Ну, каждый по-своему. Я-то так и хотел — забрать инструменты и унести их куда-нибудь, пока нас силком не выгнали и их не забрали. Но Коджиро разозлился и стал настаивать, что ничего у этого… Аиноске не возьмёт. Мы ждали, пока Каору разрешит наш спор, но он молчал. А потом вообще ушёл.

На следующий день мы нашли его в парке, где собирались раньше. Наше старое место, и мы снова — втроём… Он подошёл к нам и сразу заявил:

— Я больше не могу оставаться в группе. 

“Ну здрасьте приехали”, — подумал я. Мы с Коджиро тут же стали злиться, но он был первее:

— Почему? Из-за него?

— Из-за него у нас появились фанаты, — чуть помолчав, продолжил Каору. Конечно, нам обоим его аргументы были до фени. Мы ведь понимали, что он просто расстроен. Может, слишком сильно.

— Вот и продолжим с тем, что есть, — поддержал я. — Найдём новых ребят, у меня знакомые есть. Главные члены-то остались!

— Нет, — не унимался Каору, — без него ничего не выйдет.

— То есть для тебя группа — это только Аиноске? — взорвался Коджиро. Он аж на ноги поднялся. Каору долго смотрел на него, будто хотел плакать. — А мы — так, массовка, ребята для проигрыша. Может, и группу вы вместе с Аиноске мечтали создать? Играть вместе учились? А, извини, Аиноске же не просто какой-то там друг, я прав? — Они бесконечно долго смотрели друг на друга, пока Коджиро пытался отдышаться. И закончил он почти спокойно: — Всё-таки имя Ева тебе больше подходит.

А потом просто ушёл. Оставил нас вдвоём, но я вообще ничего не сказал. Это же не мой спор. Но Каору казался… впечатлённым. Будто понял что-то. И я тоже наконец-то понял, что происходит. 

— Только тогда? — удивляется Реки. Не то чтобы он сам понял всё до конца. 

— Да знаю, дурак я, — отмахивается Хироми. — Я каждый день в парк приходил. Установку и гитары мне одному таскать пришлось — не пропадать же добру. Коджиро даже свою гитару не забрал, хотя год копил на неё с подработок. Но я не сдавался! Пока они оба не скажут, что The Infinity конец, ни во что не поверю. 

Мы с ними неделю не виделись, наверное. Прихожу как-то после работы в парк, на наше место, а они там. Я уж хотел подбежать, но слышу:

— Вёл себя как придурок, — тихим голосом говорил Каору. — С Аиноске… всё так странно было. Я был будто другой человек.

— Заметно, — буркнул тот. Но совсем без злобы.

— Только ты всегда рядом, Коджиро.

После этих слов они надолго замолчали. И я решил, что самое время вернуть группу, и вышел. Они быстро согласились. Так мы и решили позвать вас.

— Такая трогательная история, — полумонотонно тянет Ланга, явно впечатлённый. По глазам видно. Реки его поддерживает.

— Через столько прошли! Семпаи — крутые.

Только Хироми принимается гордиться, как дверь гаража со скрипом впускает гостей. Семпаи собственной персоной, сильно выросшие в глазах новичков, неспешно проходят и устраиваются на полу рядом. Они тут же цепляют название песни в тетради, но никак не реагируют.

— Ну, выбрали? — первым вызывается Коджиро. Улыбка — добрая, по-братски заботливая — оттесняет все представления о недовольном и пугающем семпае. А ведь именно таким он был, судя по рассказам Хироми.

Реки и Ланга обмениваются взглядами. Без слов они понимают две вещи. Во-первых, песню они уже выбрали. Во-вторых, Каору и Коджиро сидят достаточно близко, чтобы можно было забыть о конфликте. 

— “Последний поцелуй”, — хором выдают новички.

Семпаи обмениваются долгим взглядом и слегка улыбаются. Со стороны можно подумать, что они просто горды, что чести удостоилась песня Коджиро. Но только со стороны.

— Тогда погнали репетировать.