Мы молчим

Давай виключим світло і будем мовчати про то, що не можна словами сказати.

Не можна писати, неможливо зіграти, а тільки мовчати, тихенько мовчати.

- Скрябін, Ірина Білик

Мы молчим.

И мы молчали.

Мы долго молчали.

Азирафель вернулся с Небес с поджатым хвостом и прибежал в свой магазин. Как оказалось, в Раю никто не был рад приходу нового Архангела – его пытались скинуть в Ад и забрали чудеса. Говорил, что он хотел как лучше, что скоро придет новый Апокалипсис. Не знаю, я не вникал в суть всех его объяснений. Уже блевать хочется от этих поганых Рай-Ад, Рай-Ад, Рай-Ад. Я больше не скрываю это. Я больше не молчу об этом.

Но я молчу, когда он возвращается.

Я просто открыл дверь в книжный.

Просто открыл книгу, лежащую на столе, и сел в погребе для вина.

Просто открыл ему своё сердце, а он раздавил его собственным “Я прощаю тебя”.

Я прощаю тебя.

Никогда не прощу ему это его “Я прощаю тебя”.

Черт.

Вино потихоньку заканчивалось, а мы всё молчим.

Я слышал, как он пытался достучаться в погреб. Что-то там кричал о том, как ему жаль и что он совершил ошибку. Не помню. Помню только, что открыл тяжелую дверь с замком и буркнул, собрав все силы:

– Я не прощаю тебя.

Мне стыдно, но я не прощаю его. Я слишком истощен, чтобы даже смотреть ему в глаза.

И я не простил его.

Я молчал.

Я не спал, не ел и не разговаривал. Я молчал.

Ну а что я теперь могу сделать? Надо было молчать, когда был ангелом, а не бежать к Всевышней, указывая, что и где ей делать.

На мне появился слой пыли. Толстой такой, противной пыли. Прям мне под стать.

Я устал думать о том, что я на своей стороне, как Азирафелю я противен, потому что являюсь демоном, как ему не плевать на правила, потому что он самый-самый святоша, я не могу, это уже слишком. Ну почему я не стал послушным ангелом, почему не склонил голову, почему не оставил все и не сбежал на Альфу Центавра, почему, почему, почему мой дорогой ангел не захотел. Он, он…

Я хочу всё это высказать. Но я молчу. Послушно молчу.

Есть слова, которые не говорят. У кого-то что-то расистское, у кого-то имена забытых людей, у кого-то маты. Нам же предначертано молчать.

У меня всё болит. Больше всего душа.

Из моих уст выходит пар. Я удивился, так как думал, что тепла во мне уже и нет, и моё тело такое же, как погреб - ледяное.

Пою. Пою Everyday. Я не молчу.

Everyday, it's a-gettin' closer…

Goin' faster than a roller coaster

Love like yours will surely come my way

A-hey, a-hey, hey…

Чувствую как улыбаюсь. Сейчас всё закончится.

Я слышу, как тяжелую дверь пытаются выломать. Но мои глаза медленно закрываются, и я больше не пою.

Я снова молчу. Даже когда я слышу, как меня обнимают и трясут. Я не чувствую, я слышу это по звону пустых бутылок вокруг меня.

Понимаю, что он хочет что-то сказать. Что-то напоследок, похоже. Последние слова. Но последние слова он сказал уже давно: я прощаю тебя. Поэтому прикрываю ледяной ладонью ему рот, чтоб он не ляпнул еще пару глупостей. Я чувствую, как моя рука пропитана нашими слезами.

Но мы молчим.

И знаете, меня очень бесит, что это все предначертано. Так не должно было быть. Нам было предсказано хорошее будущее, мы, скорее всего, спасли бы человечество в который раз, выращивали бы коров на ферме, спали бы в одной кровати и считали звезды по ночам. А не вот это вот всё: молчание, когда он вернулся, молчание, когда я засох на том грязном полу в обнимку с Джейн Остин и бутылками, молчание на моих похоронах.

Теперь я точно молчу. Я должен молчать.

Мы должны молчать.

Мы молчим.