ㅤㅤㅤㅤ— Дазай, почему ты не фотографируешь людей?
ㅤㅤㅤㅤ— Я не умею.
Он умеет. Умеет на столько, что ему даже не нужны фотографии, чтобы донести мысль. Он умеет на столько искренне улыбаться, что люди, смотря на его улыбку, просто не могут не улыбнуться в ответ. Он научился выражать всё, что должен чувствовать, с помощью улыбки. Но Осаму знает, что людям этого мало – всегда хотели найти, что скрыто от других; их влечёт тайна мёртвых глаз Осаму Дазая.
Чуя не такой: ему не интересны тайны Дазая, ему интересен лишь практический подход к их дипломной работе. Чуя – модель, а Дазай – его фотограф. И всё было бы не так плохо, если бы этот перебинтованный болван не искал поводов, чтобы не делать их сотрудничество комфортным для обоих.
Накахара устало трёт переносицу, зевая, когда Осаму фотографирует угол здания их университета – теперь он узнаёт, что Дазай сразу делает фотографии чёрно-белыми, а не создаёт это уже на обработке.
ㅤㅤㅤㅤ— У тебя есть хотя бы одна цветная фотография?
ㅤㅤㅤㅤ— Нет, мне не нравятся цветные фотографии.
Чужой голос звучит тихо, оттого почти злобно, словно бы излишняя заинтересованность к работам Дазая – раздражает самого фотографа, хотя ему и нравится похвала, которую никогда не принимает: не верит, видит в работах только изъяны и вспоминает обо всех фотографиях, которые так и не вышли в свет. А Осаму не может сказать, что просто боится – себя и своих мыслей.
На портретах нет лиц: они смазаны, просто закрашены или скрыты декорациями. у них нет полноценного образа, поэтому они кажутся незаконченными и без души. Они хотели стать свободными. Они хотели жить по своим правилам и делать то, что нравится. Они не хотели подстраиваться под окружающую среду и общество, поэтому просто ушли, оставив после себя лишь память и незаконченные дела.
Ими заполнена не только память компьютера, но и голова Осаму – он тоже помнит эти лица, как видит их на фотографиях. Впрочем, везде могут быть исключения, правильно?
Не впервые Дазаю приходиться думать о том, что Чуя всегда выглядит так, словно кто-то мазнул яркими красками посреди холста.
И сейчас, когда млечно-бледная кожа обвязана ярко-красными лентами, Осаму только сильнее убеждается в своих догадках: Чуя смотрит внимательно и спокойно, совершенно не смущаясь своей наготы.
Покрывало холодное, Чуе приходится задерживать дыхание, чтобы не покрыться дрожью; его волосы вихрями рассыпались и выглядят как пожар или извержение лавы, неожиданно нагрянувшее поздно ночью.
Ленты сковывают движения, а Накахара пытается сконцентрироваться на чём-то более реальном, нежели Дазай со своим фотоаппаратом; лица Осаму не видно, но каким-то внутренним чутьём Чуя чувствует, что тот смущён: скованность движений, щелчок камеры звучит реже, чем – как кажется Накахаре, – должен и его пальцы едва подрагивают, когда дазай в очередной раз поправляет ленты. Пальцы у него такие же холодные, как и чёрная простынь, отчего Чуя всё-таки сдаётся – вытягивает живот, когда над ним проходит чужая ладонь, и просит передышку. Им обоим нужен отдых и осознать ситуацию от и до. И посмотреть фотографии, которые получились.
ㅤㅤㅤㅤ— Неплохо.
ㅤㅤㅤㅤ— Это потрясающе! Посмотри, внимательнее...
Пока Чуя говорит о достоинствах фотографий, Осаму почти пытается скрыть собственное удивление: он видит яркие волосы Чуи, видит его карие глаза и бледные веснушки.
Теперь у Дазая есть душа в фотографиях.