Музыка гремела на все небольшое помещение, пропуская басы дрожью через все тело. Удивительно, как ещё напитки в стаканах не выплескивались, а стекло не трескалось. Хотя Бакуго был уверен, что стены клуба не трещали от напора толпы и звука только потому, что окна и двери были настежь открыты, выпуская музыку оглушать не только выпускников, но и все побережье.
Он бы лучше сейчас сидел не у стойки, подпертый с одной стороны клюющим носом незнакомым бугаем, а с другой развеселым Киришимой, а стащил один из уже сложенных лежаков и примостил его у самой воды, чтобы можно было смотреть на почти уже не виднеющийся горизонт или крабов, закапывающихся в прибрежный песок.
Киришима, абсолютно неубиваемая ни одним алкоголем тварь, не занимал высокий барный стул, а пританцовывал рядом, периодически задевая Бакуго бедром на очередном повороте задницей. Он был настоящим другом и торчал рядом, а не посреди танцпола в объятиях ещё более шумной и веселой от ряда шотов, коктейля и текилы Мины, только потому, что Бакуго, никак не мог напиться настолько, чтобы пойти с ним.
Когда его снова толкнули при попытке донести очередной глоток виски-колы до рта, он не выдержал и рявкнул, перекрывая музыку:
— Да иди ты уже танцуй, если на месте не сидится!
Киришима повернул к нему расслабленное и абсолютно довольное лицо, зачесал потерявшие от недавнего купания укладку волосы. Смысл сказанного дошел до него с трехсекундной задержкой, после чего он наклонился поближе к Бакуго, чтобы тот лучше его расслышал.
— Не могу. Ты же тут помрёшь со скуки. Не, нельзя бросать друга в беде, это мой кодекс братана.
Кацуки поморщился от перегара, ударившего ему в нос. Впрочем, от него самого сейчас вряд ли сильнее пахло трезвостью.
— Я тебе средневековая дама что ли? Не хочу я в толпе о незнакомцев тереться, — он обернулся, в который раз обводя цветастую толпу взглядом, выцепляя одну красно-белую макушку, крутящуюся рядом с зеленоватым гнездом Изуку. — Иди давай, а то твоя ненаглядная с кем-то другим затанцует. В очередной раз не успеешь, потом будешь об меня свои сопли вытирать.
Тодороки, резко вымахавший в последние годы обучения в академии, обычно был сравним по грации с палочником. Его длинные тонкие руки с длинными тонкими пальцами иногда, казалось, вообще жили отдельной жизнью, особенно когда он разговаривал, параллельно заваривая чай или перебирая какие-нибудь вещи. Весь он какой-то сухой и двигался угловато, и Бакуго казалось, что и танцевать он будет примерно так же, как долбаный задрот Изуку или ещё ещё более задротистый Иида. То есть примерно как бревно. Но то ли количество выпитого алкоголя, то ли скрытые природные таланты делали его движения настолько плавными и мягкими, что Кацуки пришлось засесть на баре и отвернуться, уставившись в ряды разномастных бутылок, чтобы не поддаться случайно желанию схватить это тонкое острое запястье и не утянуть Тодороки-гребаного-Шото куда-нибудь в сторону темноты, воды и лежаков, которые собирают, но не связывают.
Да и не хотелось давать некоторым одноклассникам — уже пару часов как бывшим — возможность обогатиться. Пусть всуе этого и не упоминали, но Бакуго знал, что половина из них деньги поставила на то, кто из них двоих сделает первый шаг. И Кацуки сам и рад был бы верить в то, что говорил им, отмазываясь от вопросов про него и Тодороки. Они просто дружат и ничего больше. Больше и быть не может и даже надеяться на такое глупо. Но деньги эти гаденыши все равно поставили. И этот трущийся рядом, в очередной раз зачесывающий назад волосы, думающий, что выглядит невероятно круто (хотя, если честно, он действительно выглядел хорошо) великий плейбой был в первых рядах спорящих.
Киришима с места так и не сдвинулся, только хлебнул из своего стакана и наконец-то умостил задницу на стул.
— Не буду, мы с тобой в разных агентствах стажируемся. А ты, — противный звук сербанья трубочкой по пустому дну потонул в громе очередной попсовой песни, — от воздержания умрешь, если так и продолжишь в волка-одиночку играть. Тодороки наш так двигаться, оказывается, умеет, что даже мне не по себе стало.
На этом моменте разговор начал раздражать Бакуго. То есть ещё сильнее, чем до этого. В последнее время эта тема стала всплывать слишком уж часто, что вот совершенно не помогало отвлечься от мешающих геройскому делу чувств. Чувства эти, разумеется, составляли только злость и раздражение от надуманной друзьями ситуации, которая не имела ничего общего с реальным положением дел. Никаких других чувств внутри Кацуки Бакуго, будущего номера один, не было и не будет. Это он повторял себе чуть ли не каждый день.
И тем не менее, удержаться от того, чтобы обернуться и снова бросить взгляд на двигающуюся в такт музыке фигуру, не удалось. Киришима не обманывал — половинчатый засранец действительно двигался так, что дух захватывало. Играла какая-то тягучая песня с острыми битами и низкими басами, волной прокатывающимися по телу. И Тодороки ловил каждый из них, плавно поворачиваясь и резко вскидывая руки или отворачивая голову, словно пропускал музыку через все свое тело.
Неистово чувствовал, проще говоря.
— Вали уже, говорю, — Бакуго, заметив, что Киришима понял, куда направлен его взгляд и сейчас абсолютно дурацки лыбится по этому поводу, схватил его за колено и круто развернул, сдергивая со стула и подталкивая в сторону танцпола. — Ничего со мной не случится. Сижу себе, вечером наслаждаюсь, вот не тянет меня на танцпол. Все, катись.
Он махнул стаканом, отправляя друга в медленно волнующуюся толпу. Киришима довольно легко просочился к группе одноклассников, пристраиваясь рядом с Миной и очень ненавязчиво кладя руку ей на плечо.
Будь на месте Кацуки Каминари, он бы сказал, что Кири дурак и надо было на талию класть.
Но его тут не было — он танцевал там же, рядом с остальными, вовсю заигрывая с Шинсо. На расстоянии, правда, потому что тот тоже не испытывал желания приближаться к танцполу.
Остался только Бакуго, который сказал бы, что его друзья идиоты. Его откровенно бесила их эта повернутость на отношениях и их эти любовные игрища, набравшие силу в последний год. И ведь он действительно абсолютно искренне считал их идиотами — по большей части из беспокойства за их задницы и ментальное состояние, в чем никому из них не признается — не при их профессии шашни направо и налево крутить.
И возможно совсем немного — но в этом он тоже никогда в жизни не признается — завидовал их беспечности и счастью. Даже учитель Аизава, взрослый и серьезный дядька, переживший уже смерть друга, и тот, не задумываясь, обжимается с Сущим Миком при любой возможности. Даже вот прямо сейчас где-то в туалете, совершенно безответственно оставив пьяных и весёлых выпускников на произвол судьбы. Или клуб на уничтожение пьяным и весёлым выпускникам, это уже как посмотреть.
Бакуго чувствовал себя абсолютно одиноким посреди вечного дня влюбленных и это не радовало.
— А ты чего танцевать не идёшь? — прохладная рука привычно скользнула по плечу, вызывая совершенно неожиданную активность мурашек.
— А в клубе сегодня останется хоть один человек, который меня об этом не спросит? — Бакуго убедил себя в том, что дернулся он исключительно от неожиданности.
— Думаю, тебя спросят только наши. Кажется, Токоями ещё не подходил.
Тодороки говорил с привычным отрешенным выражением, не оставлявшим возможности понять, шутит он или отвечает абсолютно серьезно. Даже Бакуго до сих пор не научился до конца различать его интонации. Он слегка приподнял брови и закатил глаза, изображая обречённость.
Половинчатый выхватил у него стакан, почти уже донесенный до губ, и сделал большой глоток, даже не поинтересовавшись, что в нем. На закономерное "охуел?" он только заглянул в стакан, оценивая количество оставшегося в нем алкоголя, одним глотком добрался до дна и схватил Бакуго за локоть, стянув со стула.
— Курить пошли.
Кацуки поморщился. Как бы он не старался бороться с вредными привычками и прививать Тодороки здоровый образ жизни, но от этой так и не смог отучить. Он начал курить вскоре после того, как выяснилось, что его брат восстал из мертвых и теперь красуется своей пирсингованной рожей во всех отделениях полиции в качестве второго самого разыскиваемого преступника страны.
И где только научился. Курить в смысле.
И как только умудрялся прятать и сигареты и их запах под носом у Старателя, а самое главное — под носом у Аизавы.
Причуды, улучшающие слух, нюх или зрение превращались в ничто рядом со способностью их классного руководителя выискивать заныканные по углам бутылки, пачки или планы, нарушающие школьный устав. Даже причуда Ночноглаза, у которого одно время стажировался Изуку, не могла с такой точностью предсказать появление учеников 1-А класса в тех местах, где им находится не полагалось или в то время, в которое они должны были сидеть по своим комнатам.
С другой стороны, с таким товарищем, как, например, Денки, поимка нарушителей становилась не таким уж и сложным делом. Особенно когда он медленно проползает через всю гостиную общежития с тяжёлым рюкзаком за плечами, подозрительно не отрывая ноги от пола и стараясь лишний раз не двигаться. Учитель Аизава, под всеобщие попытки сдержать смех, тогда просто вышел из кухни с чашкой кофе и пристроился сзади, бесшумно проводив Каминари до самой лестницы и только тогда как бы нечаянно наступив ему на пятку. Пикачу в тот вечер с грустным лицом и старой шваброй отмывал пол от липкой сладкой жижи до тех пор, пока даже намека на запах алкоголя не осталось. Рюкзак, слетевший с плеч и под оглушительный звон в мгновение пропитавшийся пивом, спасти не удалось.
Но Тодороки, вертлявому засранцу, как-то удавалось скрывать факт того, что он курит. Или он просто отдавал часть своих сигарет в качестве взятки, Бакуго до сих пор так и не понял, в чем его секрет.
Они вышли на улицу и от ударившего в лицо свежего ночного воздуха сразу стало легче жить. Они даже не отошли от двери и окон, через которые их фигуры очень легко просматривались, на приличное расстояние, а Тодороки уже держал в зубах сигарету.
Обычно он поджигал ее сам, держа огонек на конце мизинца, но только не когда рядом был Бакуго. Он и сам толком не понимал, как у них сложилась такая традиция. Кацуки, отказывающийся даже держать в руках сигареты, подносил раскрытую ладонь к его лицу, слегка касаясь пальцами кожи подбородка, и создавал маленькие искорки, больше похожие на слабенькие бенгальские огоньки. Тодороки делал первую затяжку и только тогда Бакуго убирал руку.
Хотя вообще-то он помнил, с чего все началось. Половинчатому всего-то надо было завернуть это в фантик тренировки. Хитрая сволочь убил сразу двух зайцев. Кацуки как раз тогда работал над контролем мощности своей причуды и формой взрывов. И как раз тогда узнал о том, что Тодороки курит. Ругался, возможно, даже сильнее, чем мог бы Аизава, но Шото умудрился извернуть ситуацию в свою сторону, предложив ему, Бакуго, тренироваться с мощностью, поджигая ему сигареты.
Ведь белую и гладкую, словно фарфоровую, кожу он точно не сможет ранить. Тем более, что на ней уже красуется один шрам от ожога.
Бакуго тогда фыркнул и пообещал разбить его красивое лицо, если ещё раз увидит с этой дрянью в руках. И до сих пор, закатывая глаза и хмурясь, поджигал Тодороки сигареты.
Они так и остались стоять на террасе. Так было даже лучше. В дальнем углу, откинувшись на перила и чудом ещё за них не переваливаясь, зажималась парочка гуляк и Бакуго был почти уверен, что и в прибрежной темноте спряталось еще несколько, только чуть более стыдливых. Не хотелось бы на них наткнуться.
Они так и стояли, привалившись к нагретой за день стене. Кацуки изредка бросал взгляды то на прилипшие к виску красные пряди, то на каплю пота, спускающуюся из-за уха по шее. В жёлтом свете гирлянд, развешанных по терассе, блестел сидящий в мочке уха маленький чёрный гвоздик — подарок на прошлый день рождения. Прилипшая к телу футболка размеренно поднималась и опускалась в такт длинным затяжкам.
— Хороший вечер, — прервал молчание Тодороки.
— Да. Я думал, будет хуже, — Бакуго ворчливо фыркнул, когда порыв ветра снёс сигаретный дым в его сторону.
Они снова замолчали. Обычно тишина между ними не бывала неловкой, но именно сейчас Кацуки очень хотелось ее хоть чем-то заполнить.
— Не думал, что нас действительно повезут на пляж. Да ещё и разрешат отжигать в клубе.
— Отец подсуетился, — Тодороки потушил бычок и, подумав немного, достал ещё одну сигарету, наклоняясь к Бакуго за огнем. — Решил попроявлять заботу и участие, я и сказал, что в клуб хочу. Не думал, что он действительно согласится.
Твою ж.
Бакуго поморщился.
Хотел как лучше, а наступил на больную мозоль. Он даже традиционно фыркнуть на полетевший в его сторону дым забыл.
Семья Тодороки была тяжёлой темой. Кацуки хоть и признавал силу Старателя и его первое место в топе, но после одной душной ночи с длинными душными разговорами на кухне общежития все уважение к нему испарилось вместе с уверенностью в том, что Шото ведёт здоровый образ жизни.
На стажировку он к нему пошел исключительно из-за того, что прохождение практики в агенстве первого в топе героя исключительно благотворно повлияет на его резюме. И возможно самую капельку из-за волнения за Шото, который решил там же стажироваться.
Сначала Кацуки убеждал себя, что ему не стоит лезть и вообще это не его дело. Да и Тодороки взрослый мальчик, сам способен разобраться. Но как любил повторять Мидория: "работа героя — лезть не в свое дело". А Бакуго уж очень тянуло залезть.
И постепенно с каждым напряжённым взглядом и залегшей между бровей морщинкой, не имеющих значения для остальных, но говорящих многое для тех, кто действительно близко знал Шото, это все больше и больше становилось его делом.
Так Бакуго понял, что оказался по уши в дерьме.
В розово-сопливом, душащем по ночам дерьме.
Как там говорится? Влюбленный волк уже не хищник?
Бакуго был с этим категорически не согласен. И вырыл огромных размеров яму для всех ненужных чувств, закопал их и сверху потоптался. Очако — персональный, чтоб ее, психолог Бакуго — говорила, что это вредно для нервной системы. Бакуго отвечал, что заткнись. Не до чувств и любовей ему было.
Засранец половинчатый тоже ни разу не помогал своим этим невинным и выжидающим взглядом снизу вверх — наклонился, чтобы ему подожгли очередную сигарету.
— Хорош, а то и я ими провоняю.
Он вытащил ее изо рта Тодороки. Тот пожал плечами и даже не потянулся, чтобы забрать. Только сполз немного по стеночке вниз и уложил голову на плечо Бакуго.
Они стояли молча. Лёгкий бриз, подувший со стороны воды, трепал взмокшие волосы и приятно холодил все ещё разгоряченную алкоголем и духотой бара кожу.
Парочка, зажимавшаяся в углу, наконец-то свалилась за перила террасы и исчезла в темноте, так что можно было спокойно повернуть голову, разглядывая через окно танцпол, не опасаясь наткнуться глазами на уже чуть ли не раздевающихся любовничков. В фиолетовом приглушённом свете медленно ходила волной заметно поредевшая толпа. Играл какой-то дурацкий медляк и большинство танцоров воспользовалось этим моментом, чтобы разбрестись по столикам и немного передохнуть. В центре зала остались только парочки: кто-то просто перетаптывался на месте, обняв своего партнёра, кто-то неловко улыбался, боясь теснее прижать к себе вторую половинку, а кто-то самозабвенно кружился, в такт покачиваясь из стороны в сторону.
Почти в самом центре, ко всеобщему удивлению оставшихся на танцполе выпускников, показывали мастер-класс Аизава и Мик. От стены прямо напротив на них был направлен объектив камеры довольно улыбающегося Всемогущего. В метре от учителей очень уверенно Тсую кружила девушку из паралели, почти на полторы головы ее выше, что-то успевая ей рассказывать. Там же был и Иида, державший руку чуть ли не между лопаток партнёрши, и ни на сантиметр не опуская ее ниже. Изуку с Ураракой, на удивление, видно не было.
К лёгкой мелодии примешивался слабый перезвон ветряных колокольчиков, развешанных между гирляндами под потолком террасы. Кацуки никогда не любил романтику, но стоять в половине четвертого утра на побережье в мягком фиолетово-желтом свете с горячей тяжестью на одном плече оказалось неожиданно приятно. Он грешил на алкоголь, связывая желание разуться и вытаптывать в такт музыке небольшой кружок на холодном мелком песке, прижимая к себе за талию Шото, с количеством виски, которое на данный момент значительно превышало содержание колы в его организме.
Он мог бы подумать, что тот задремал на его плече, и что будить его будет некрасиво сейчас. Тем более из-за такого глупого желания. Если бы не вечно холодная ладонь, скользнувшая по его предплечью вниз к запястью. И если бы не пальцы, выстукивающие мелодию по основанию ладони, на самых тягучих моментах соскальзывающие ниже, проводя самыми кончиками поперек линий жизни и судьбы.
— Вот ты где.
Музыка вдруг перестала литься так легко, момент разбился и тяжесть чужой головы исчезла с плеча. Из клуба выскочил взъерошенный, безмерно довольный Серо и Бакуго был готов придушить этого Спайдермена его же лентами.
— Я тебя по всем углам ищу, думал уже, что зажимаешься с кем-то, — ну, они почти. —Танцевать пошли, — он протянул руку, требовательно встряхнув ладонью. — Наша песня.
— У нас нет нашей песни, — губы Тодороки слегка дрогнули и он бросил на Кацуки взгляд, будто собираясь убедиться, что тот услышал это и понял.
— Ну значит моя любимая песня, — Ханта закатил глаза, поправляя целую кучу браслетов на руке. — А всех приличных партнёров, кроме тебя, разобрали.
— Всемогущего пригласил бы, — фыркнул Бакуго, усмехаясь одним уголком губ.
— Не танцует, — пожал плечами Серо, уже утягивая за собой Шото. — Ты тоже, так что это вам было бы логичнее объединиться.
— Не скучай, — добил Тодороки, скрываясь в фиолетовом свете клуба.
Они тут же оказались в самом центре танцпола, распихав толпу. Свет стал медленно сменяться на красный, а потом оранжевый. Ханта был непризнанным королем латины и сейчас красиво изгибался в волне, подстраиваясь под движения Тодороки. А ещё он до сих пор не признался, что раньше ходил на бальные танцы. Но, как говорится, опыт не пропьешь, и он активно это подтверждал, двигая бедрами, вскидывая руки в немного театральных жестах и резко встряхивая кистями на биты.
Народа на танцполе снова стало больше.
— А не ты ли говорил Киришиме хватать быстрее, пока из-под самого носа не увели?
Урарака возникла из ниоткуда и влезла на перила напротив. Пиджака на ней уже давно не было, но пропали куда-то и рубашка с галстуком, прихватив с собой помаду. И если бы Кацуки снова посмотрел в окно, то заметил бы в зале Мидорию с двумя полосками ткани, свисающими с шеи, обалдевшим видом и красным следом на щеке. Правда местонахождение рубашки это все равно не выдало бы. Но ее место занял топ с открытыми рукавами веселенькой расцветки. Которая, надо сказать, девушке очень шла.
Она сидела, немного поджав ноги, и выжидающе смотрела на Бакуго блестящими пьяненькими глазами. Тот отметил, что несмотря на общую свою округлость, было ясно видно, что под кожей покатых и мягких плечиков скрываются мышцы чуть ли не настолько же стальные, как у самого Бакуго. Даже гордость взяла.
После спортивного фестиваля и их спарринга все думали, что между ними двумя ляжет тень, однако получилось ровно наоборот. Сначала Урарака действительно очень неловко бочком подходила к Бакуго, спрашивая о какой-нибудь ерунде и быстро уходила, но со временем они стали все чаще проводить время вместе, пока в один день сам Кацуки, неожиданно для себя самого, не предложил тренироваться вместе, включив ее в свою программу пробежки, разминки и силовых.
И Очако оказалась действительно хорошей подругой. За исключением моментов, когда лезла не в свое дело, но это она оправдывала профдеформацией и любимой, но уже надоевшей до ужаса, фразой Изуку о героях.
И вот опять она собиралась давать ему советы и направлять на путь истинный.
То ли в Бакуго было уже слишком много алкоголя, то ли тот факт, что время его сна уже много часов как прошло, но ответ как-то не находился, поэтому он бросил просто привычное:
— Отвали, щекастая.
— Это ты столько выпил, что уже не можешь ничего интересного придумать, или одна личность, в которую я не буду тыкать пальцем, настолько сильно засела в твоей голове, что вытравила все остальные мысли?
— Я сейчас чихну на тебя и ты свалишься с перил.
— Какие мы грозные.
Урарака всё-таки соскочила с ограждения от греха подальше. Плечи Бакуго, судя по всему, обладали неким сверхъестественным притяжением, раз всех так тянуло на них полежать. Низенькой Очако достать до них было гораздо проще, чем дылде Тодороки. Она обвила его руку своими и принялась выводить узоры на коже наманикюренным пальчиком. Это им всем тоже почему-то нравилось.
Стоять с ней оказалось как-то проще, хотя он всё ещё чувствовал осуждение в том, как ногти периодически с нажимом проходили по руке. Девушку прямо-таки распирало от желания понаседать ему на уши и он в очередной раз за этот вечер сдался.
— Чего?
— Ты просто обязан ему сказать. Если не сегодня, то когда? Это же выпускной в конце концов, куда, — она ударила его кулаком в место, на котором только что лежала ее щека, — этот подлый старикашка, который сейчас стоит передо мной, дел подростка Бакуго, у которого вообще-то гормоны, юность и ветер в голове.
— В голове у меня мозги. И на все остальное у меня тоже есть мозги.
Он перехватил ее запястье, предупреждая следующий удар, и Урарака, пьяно хихикнув, подняла его руку, прокручиваясь под ней вслед за музыкой, круто нырнувшей вниз.
— Да ну ты только посмотри, — она высвободила запястье и обхватила его лицо ладонями, поворачивая к окну и чуть ли не впечатывая носом в стекло. — Он весь такой красивый. И я уверяю, ты ему нравишься. Не спрашивай откуда знаю, женское чутье.
— Да я и не спрашивал.
— И вот он танцует с Серо. Не с тобой. А потом что? Кафе, кино, неужели так просто позволишь ему выиграть? И увести свое счастье из-под носа?
Бакуго раздражённо схватил подругу за плечи и отставил от себя на достаточное расстояние.
— Ну и хрен с ними. Он заслуживает счастья.
Очако поморгала, глядя ему прямо в сведённые над переносицей брови. Кажется, алкоголь не делал Кацуки добрее.
Она отошла ещё на шаг, опираясь на перила. Бакуго смотрел куда-то за нее, в сторону воды. Ветер стал как будто на пару градусов холоднее, пустив волну мурашек по оголенным плечам.
— Сегодня или никогда. Ты должен сделать это.
— А ты что, деньги ставила?
По тому, как порозовели скулы, стало ясно, что ставила.
— И ты думаешь, я позволю тебе выиграть за свой счёт? — он подошел, скрещивая руки на груди.
— Если я их получу, то торжественно клянусь купить тебе то кольцо с черепом, на которое ты заглядывался в тц.
— Ты говорила, что это безвкусица.
— Я могла ошибаться.
— Вот именно, у меня безупречный вкус.
— Чего ты боишься?
Вопрос застал врасплох настолько, что Кацуки замер, глядя на нее с приоткрытым ртом, из которого почти уже вылетел ответ. Алкоголь может добрее его и не сделал, но разговорчивее — точно. И пока он снова не передумал отвечать и не начал ругаться, Очако подцепила друга под локоть, уводя в сторону пляжа.
Они спустились с террасы и медленно побрели по доскам, стучащим и поскрипывающим под каждым их шагом. Вновь набирающая обороты музыка понемногу затихала за их спинами, все больше смешиваясь с шумом прибоя. Настил закончился и пришлось снимать обувь, чтобы не набрать в нее песка. Он был уже холодным, а у самой воды почти неприятным. Очако, вручив свои босоножки Бакуго, шлепала по обдающим ноги пенящимся волнам.
Вдалеке берег изгибался и был виден слабо подсвеченный огнями город. В той части все давно уже спали.
"Чего ты боишься?"
Вопрос повис в воздухе и Урарака мягко поглаживала предплечье Бакуго большим пальцем, ожидая, пока он сам не захочет говорить.
– Ни черта я не боюсь, ясно?
– Тогда почему не признаешься? Ни за что не поверю, что это из-за того, что ты боишься отказа.
Вообще-то вероятность такого развития событий тоже напрягала. И хоть Кацуки и не был поклонником фразы "лучше синица в руке, чем журавль в небе", в данной ситуации он предпочел бы дружбу с Шото в руках. Но
– Не в этом дело.
Они прошлись еще немного, пока Бакуго подбирал нужные слова, а потом взвешивал, стоит ли вообще их пускать на язык. Урарака остановилась, подбирая из воды ракушку.
Он обернулся, глядя на клуб. Они отошли уже достаточно далеко и музыка долетала больше битами, чем отчетливой мелодией. На террасе снова торчала красно-белая макушка. Тодороки озирался, что-то высматривая. Ничего так и не найдя, он постоял так еще немного, а потом прислонился к стене в том же месте, где они стояли, и закурил.
– Мы оба герои.
– Типа звезды не какают и не встречаются с парнями?
– Звезды не умирают, – огрызнулся Бакуго. Очако хотела ему возразить, но не стала. – А герои очень даже.
Она бросила на него быстрый взгляд, снова опуская глаза на ракушку, которую вертела в руках. Теперь уже Бакуго схватил ее под локоть, утягивая дальше.
– А я, если ты не забыла, собираюсь стать следующим номером один. Охота будет вестись не только на меня, но и на всех моих...близких.
Урарака молча шла рядом, вглядываясь в напряженное лицо Бакуго. Вздохнула.
— Я понимаю, о чем ты, но ты не думал, что на твою семью тогда тоже будет вестись, как ты выразился, охота? И не говори, что это другое.
Бакуго, собиравшийся только сказать "это другое", фыркнул.
– Их я смогу защитить и оградить от этого.
– А в чем разница?
Кацуки кинул на нее взгляд-напоминание, что он очень не любит отвечать на тупые – по его мнению – вопросы. Но все-таки ответил.
– В том, что половинчатый тоже будет героем, – он хотел добавить что-то еще, но Урарака, внезапно потерявшая – то ли от алкоголя, то ли из-за усталости от постоянных уговоров, хотя ее в общем-то никто и не просил – терпение, перебила его.
– Боже, Бакуго, да ты, Изуку и Тодороки буквально лучшие на всем курсе и буквально лучше других чуть ли не на целую голову. Ты действительно думаешь, что Шото не сможет за себя...
– Всемогущий был лучшим во всем мире, – перебил уже Бакуго. Разговор начал набирать тон, перерастая в спор, – и что с ним сейчас? Он ходит кровь в платочек сплевывает, и все из-за...
– Только попробуй сказать, что это из-за тебя, – Урарака даже раскраснелась. – Покусаю.
– Ну и иди к черту, не скажу. Но ты прекрасно помнишь сама, что и как произшло.
– Помню, представь себе. И я помню, что все произошло по вине Лиги и Все-За-Одного. А еще я помню, что кроме Всемогущего там был еще и Тодороки с ребятами. И Шото был не последним, кто решил идти тебя спасать.
– А что, если бы он пострадал? Или умер?
– Как будто ты не пошел бы за ним, окажись он на твоём месте. И не говори, что это другое.
Открывший было рот Бакуго замолчал, отворачиваясь и заходя в воду по щиколотки. В общем-то щекастая была права, как бы не хотелось это признавать, и спор она выиграла. Бакуго орал, ругался и плевался, называл бы всех долбоящерами тупоголовыми и так ему или им и надо, раз мозгов не хватило не лезть в пекло, но в числе первых помчался бы помогать каждому из своих друзей.
Потому что он герой.
Таким, как он, голову бы лечить. Как раз-таки лучшая тройка их курса больше всего в этом и нуждалась.
Холодная вода и очередная повисшая между ними пауза немного смыла накал, легкий бриз обдул щеки, остужая их. Очако положила руку Бакуго на плечо, приобнимая.
– Я вот что хочу сказать, – снова начала она, – Тодороки пойдет за тобой в любом случае. Будете ли вы парой или так и продолжите играть в слепо-глухо-немых.
Плечо под ладонью перекатилось – Кацуки скрестил руки на груди.
– И все мы тоже. Ты никуда от нас не денешься.
Бакуго это знал. И пусть в этом он тоже вряд ли когда-либо признается, но он был благодарен своим друзьям за то, что несмотря на его абсолютно дерьмовый характер – с этим сам Кацуки никогда не спорил – они продолжали оставаться рядом.
Да уж.
Половинчатый никуда не уйдет. Да и Бакуго тоже от него не отстанет.
Алкоголь точно делал его слишком податливым. Уже второй раз за этот вечер он позволяет собой вертеть. Очако зацепила его за край рубашки, уводя обратно в сторону клуба.
– Наш любимый, обожаемый Тодороки будет в первых рядах, если тебе понадобиться помощь. Он, и я, и Мидория с Киришимой, и все остальные.
– Я понял.
– Даже если ты просто пельмешкой подавишься, кто-нибудь постучит тебе по спине.
– Щекастая.
– Так что я думаю, что тебе стоит немного пожить сегодняшним днем, если уже сейчас, оставаясь твоим другом...
– Урарака.
– Все, молчу, – девушка хихикнула и в этом звуке сквозили остатки еще не выветрившегося алкоголя. – Меня под градусом всегда на речи тянет ("и без градуса тоже – от Изуку набралась", – мысленно добавил Кацуки). Но ты меня понял.
Бакуго ничего не ответил. Они шли молча почти до самой дощатой дорожки. Немного левее клуба рядом с кабинками для переодевания стояли колонки, где можно было обмыть ноги. Увязая в холодном песке, неприятно липнущем к ногам и забивающемся между пальцев, они пошли прямо к ним.
– Ты же знаешь, что мы с тобой друзья? – снова прервала тишину Очако.
– Серьезно? По ощущениям мы уже лет пятьдесят женаты.
– Это и есть самая лучшая форма дружбы.
Они обмыли ноги от песка, потрясли поочередно то одной, то другой в воздухе, чтобы быстрее высушить. Дождавшись, Очако нырнула в свои туфли. Выпрямилась, кладя руки Бакуго на плечи и смотря ему в глаза с самым серьезным выражением лица.
– Так вот помни об этом. Что бы ни случилось, я буду с тобой. И он тоже.
Он повел руками, скидывая ладони девушки с себя. Иногда в мозгу Бакуго мелькала мысль, что он ее не заслужил. Ни за все хорошее, ни за все плохое.
– Помни, а то забудешь, – она пригрозила ему пальцем. – А теперь пошел.
На его плечи – да что ж такое, в самом деле что ли намазано у него там – снова совершили покушение, подталкивая за них в сторону заднего входа в клуб. Очако упорхала вперед, помахав на прощание, с такой легкостью, будто не пила всю ночь и не выплясывала на каблуках столько же.
Бакуго остался стоять в смешанных чувствах. Последний выпитый стакан уже выветрился из организма и в голове прояснилось, но легче все равно не стало.
Разве что чуть-чуть.
В этом Кацуки тоже вряд ли когда-нибудь признается, но разговоры с Ураракой действительно помогали. Может и не всегда, но сегодня точно был один из удачных дней.
Ночей.
По крайней мере теперь из туго сплетенного клубка, поселившегося у него в груди уже давно, показался конец, за который можно было ухватиться и потянуть.
В клубе народу заметно поубавилось. Настроение треков тоже пошло на спад и намекало на окончание гуляний. Оно и правильно. Небо уже минут пять как начало светлеть, у самого горизонта подергиваясь розоватой дымкой, а пляж – сереть в предрассветных сумерках.
Урараки не было видно. Видимо, пока Бакуго остался стоять у кранов, взвешивая все за и против, она успела взять на прицеп Изуку и скорее всего уже шла вместе с ним в сторону отеля. Тодороки тоже среди толпы не мелькал. Да и вообще половину класса успело сдуть вместе со Всемогущим и Аизавой.
Зато красная макушка Киришимы и соломенная — Денки — торчали по обе стороны от диджея, что-то ему втолковывая.
Кацуки ещё раз осмотрел зал и наконец заметил знакомые кеды на верхних ступенях выхода из бара. Их уже догоняла Мина, пару секунд назад как и Бакуго вертевшая головой и заметившая Шото немного раньше.
Кацуки замер на краю барной стойки, глядя на немного затертые конверсы на плоской подошве и черные замшевые туфли напротив.
И крупно вздрогнул, когда песня закончилась и из динамиков полилась следующая.
Бакуго в ярости обернулся, да так, что аж шея хрустнула, но рядом с диджеем уже никого не было. Киришима с Денки выбегали через заднюю дверь бара и Эйджиро на секунду обернулся, складывая руки в молитвенном жесте, одними губами произнося свое обычное "сорян".
"Jenny, darling, you're my best friend...."
Они издевались над ним. Сводники долбаные.
Романтики хреновы.
Конверсы и туфли топтались на месте весь куплет и Бакуго, почему-то, тоже. Он сам не заметил, когда успел ухватиться за край барной стойки и хорошо, что за ней не было бармена — у него возникли бы вопросы касательно того, почему дерево под пальцами молодого человека потихоньку начинает дымиться.
Молодой человек и сам бы не ответил. Сейчас его занимала только пара конверсов напротив и их владелец.
"I wanna ruin our friendship"
Они все ещё стояли там, в паре метров и пяти ступеньках, Мина переступала с ноги на ногу.
"We should be lovers instead"
Тодороки повернулся и скрылся. Туфли ещё немного потоптались на месте, а потом побежали за ним.
Бакуго остался, устало и тяжело опираясь на стул.
"Jenny, take my hand.
We are more than friends"
Это правда. Кацуки помнил каждый раз, когда они невзначай встречались руками и поднимали друг на друга глаза. И каждый раз от этих разномастных глаз хотелось уйти и закрыться, потому что он точно знал, что именно означает такой взгляд.
"I'll follow you until the end."
Это тоже правда. Он подорвет любого, кто наберётся смелости напасть на Шото.
"Jenny, take my hand
I cannot pretend
Why I never like your new boyfriend"
У Тодороки никогда не было парней или девушек. И хотя Кацуки желал ему счастья, но вряд ли он был настолько силен, чтобы спокойно смотреть, как эти тонкие пальцы обвивают чье-то другое запястье.
И как вместо искр на мозолистой грубой руке сигарета зажигается от огня, поданного кем-то другим.
С силой сунув руки в карманы, он нащупал сигарету, которую час назад отобрал у Тодороки.
"Oh, your love for them won't last long"
К черту. Даже если они не смогут быть вместе долго.
"Forget those amigos
Oh, your love for them won't last long
Forget those amigos"
"Forget those amigos"
Кацуки сорвался с места. Он бежал так, как будто совсем ни капли не был пьян. Компания одноклассников не успела еще далеко уйти. Мина первая заметила его и они разошлись в стороны и развернули Тодороки ещё до того, как Бакуго успел крикнуть. Он не сбавил скорость, все отшатнулись в сторону, кроме Шото, в последний момент протянувший руки и отставив назад ногу, чтобы не упасть.
Бакуго на всей скорости впечатался губами в губы Тодороки.
Поцелуй был ужасным на вкус. Смесь алкоголя с сигаретами. Бакуго был не лучше, у него на губах — много виски и капля сладости, оставшаяся от колы. И ничего это не было волшебно и волнующе, как расписывал Пикачу. Вернее, волнующе — да. Но больше похоже на тахикардию и паническую атаку. И всё-таки от ощущения того, как чужие губы задвигались в ответ, а тонкие пальцы, как обычно будто действуя отдельно от всего тела, быстро пробрались и запутались в волосах на затылке, у Кацуки чуть колени не подогнулись. На ногах его удержала только мысль о том, что он не может так позорно проиграть какому-то поцелую на глазах у друзей. Они потом все, а Урарака в числе первых, будут вспоминать ему это до конца его дней. А Изуку невыносимо понимающе и сочувствующе смотреть ему в глаза.
Хотя это был ни разу не "какой-то поцелуй". Это был поцелуй с гребаным-смесителем-Тодороки-батю-его-Шото. С Тодороки, которого он мечтал прижимать к себе за талию уже целую бесконечность, которого он хотел видеть рядом всегда, даже когда был адски зол, который понимал его даже без слов.
Которого он любил так, что сердце разрывалось от боли.
Он позволил Тодороки Шото стать своей слабостью. И вряд ли сможет когда-нибудь простить себя за это.
Вообще-то он и не прижимал его за талию. Сначала неловко держал руки в воздухе, в сантиметре от чужого тела, будто от любого прикосновения Тодороки может прийти в себя и оттолкнуть Бакуго. Потом, в очередной раз за вечер плюнув на все, схватил за футболку, потянув на себя, с силой вжимаясь в его губы.
Поцелуй длился секунды четыре. Возможно пять. И выглядел не так, как в фильмах, Бакуго просто впечатался в Тодороки, закрепляя что-то новое между ними. Они зацепились друг за друга как утопающие, так же резко отскочив в разные стороны.
Бакуго отстранился первым, так же быстро, как и налетел. Ничего не говоря, не объясняя и не смотря в глаза ни подпрыгивающей на месте Мине, ни гордо распрямившейся Очако, ни растерянному Изуку или шокированному Ииде, ни выглядывающим из-за угла, жмущим друг другу руки Денки и Киришиме, ни Серо, позлопывающему Ииду по плечу — никто из них не поймет, что сейчас произошло — он развернулся и пошел прочь, в другую от них и отеля сторону. Ему нужно было подумать.
Хотя голова уже думать совершенно не хотела. Алкоголь в смешении с адреналином и недосыпом давали просто гремучую смесь и ощущения в теле были даже более неприятными, чем после лечения Исцеляющей Девочки. В голове сначала мелькали обрывки мыслей, ухватиться хотя бы за один из которых никак не получалось, они становились все мельче и мельче, превращаясь в назойливый белый шум, давящий изнутри на голову.
Бакуго ничего не оставалось, кроме как отложить идею с обдумыванием ситуации и просто продолжить идти вдоль набережной, постепенно светлеющей и покрывающейся розово-золотым светом.
Рассвет получился действительно невероятно красивым. Те из ребят, кто ещё не добрался до отеля, или вышел на балкон своего номера, чтобы по одной из выпускных традиций встретить рассвет, застали горящий густым алым светом горизонт, с облаками, плывущими на кроваво-красном фоне как тонкие струйки золотистого дыма. Чем ближе подбиралось солнце к горизонту, тем ярче становился цвет, окрашивая постепенно и все небо, дальше от рассвета остававшееся голубым, в мягкий розовый.
— Как цвет твоей кожи, — Киришима мягко ткнул пальцем в круглую щеку Мины.
— На горизонте значит как цвет твоих волос, — Ашидо пьяно усмехнулась такому абсолютно глупо-сопливому сравнению, съезжая ниже по стулу и закидывая ноги на перила балкона.
Тодороки всего этого не видел. Он видел только серую в полутемном, ещё не залитом утром номере, подушку, на которую упал сразу же, как зашёл, даже не раздеваясь.
У них всех оставалась всего пара часов, чтобы поспать. Шото разбудил стук в дверь, настойчивый, явно повторяющийся уже не первый раз. Тодороки с трудом разлепил одно веко — второе тонуло в подушке. В комнате было уже светло и свет из окна отражался в зеркале напротив кровати, попадая прямо парню в глаз. Он закрыл его и на секунду чуть было снова не провалился в сон, но стук повторился, вытягивая его обратно в реальность.
В тяжёлым вздохом он перевернулся на бок. Потом на спину. Кто бы там за дверью ни был этим дятлом, но старался он от души. Звук постепенно затекал в черепную коробку и стучать начинало уже изнутри.
С кряхтением, которое обычно издавал Аизава, расчехляясь и вылезая из своего мешка, он выполз из кровати и прошел к двери.
На пороге стоял Мидория с двумя кружками чая и тарелкой бутербродов, зажатой между предплечьем и плечом. Он выглядел подозрительно бодрым, несмотря на общую помятость. Тодороки боялся представить, как он сам мог выглядеть. Он отобрал у Изуку тарелку, чтобы тот ненароком ее не выронил, и пропустил внутрь.
— Спасибо, — прохрипел он ещё не отошедшим от сна голосом, уже запихивая в рот бутерброд.
— Не за что, мне не сложно, — Изуку поставил чашки на небольшой столик и уселся на стул рядом с ним, сложив руки на колени и выпрямившись, как на собеседовании.
Шото занял место напротив.
— Ну... Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Я хорошо переношу алкоголь.
Тодороки знал, что Мидория имеет ввиду не это и пришел сюда не только за тем, чтобы накормить друга.
Он неловко мялся, видимо, не находя нужных слов, чтобы подвести к интересующей теме и Тодороки в конце концов это надоело. Если Изуку вознамерился помочь кому-то, то проще было разрешить ему это сделать. Он сам заговорил, облегчая Мидории задачу:
— Я в порядке.
Изуку чуть заметно покраснел, но все же продолжил тему:
— Правда? Мне показалось вчера, что ты выглядел каким-то расстроенным, когда он ушел, а мы в отель шли, ты даже рассвет с нами не встречал. Мне казалось, что тебе нравился Каччан.
— Он мне нравится.
Изуку пожевал немного свой бутерброд и задумчиво сербнул чаем, морщась от того, что тот оказался слишком горячим. Тодороки привычным движением дотронулся до чашки, охлаждая ее немного.
— Шпашибо, — прошепелявил Мидория, прожевывая наконец кусок. — Но я не понимаю, в чем тогда проблема. Если вы друг другу нравитесь и даже работать будете в одном агенстве. Да, отношения между парнями в нашей культуре до сих пор воспринимаются тяжело, тем более, что герои личности всё-таки публичные и за нашими жизнями будет вестись пристальное наблюдение со стороны прессы, да и обычных людей, тем более, что ты сын Старателя и в его агенстветоестьзатобойбудутнаблюдатьсразусдвухпозиций....
— Проблема в том, — перебил его Шото, пока друг окончательно не ушел в бубнеж, — что мы оба герои.
Он тоже взял себе с подноса бутерброд и чашку, машинально подогревая остывший немного чай.
— И что? — Мидория недоуменно похлопал на него ресницами. — Мы с Ураракой тоже... Ну, я имею ввиду герои. Но мы же ну.... Вместе.
Его скулы быстро начали краснеть — решение о начале отношений между этими двумя тоже было крайне долгожданным в их дружном сводническом коллективе и тоже оформилось на вчерашнем вечере, только на пару часов раньше. Тодороки поднял на него свои спокойные глазищи и в их глубине мелькнуло какое-то странное выражение. Так смотрят на людей, которым предстоит объяснять прописные истины о которых, вероятно, этот человек и не подозревал.
— Герои умирают, — просто ответил Шото, откусывая за раз полбутерброда.
Между ними повисла пауза. Он ждал, когда Мидория начнет возражать и с жаром переубеждать его, но друг молчал, обдумывая услышанное. Поняв, что возражений в ближайшие пару минут не предвидится, он продолжил:
— Я уверен, что и он об этом думал. Не хочу сказать, что Бакуго слабый и обязательно умрет, да и мне вроде силы хватает. Но... — он запнулся, пытаясь подобрать слова. Что-то, уже давно сидевшее у него внутри, о чем не получалось поговорить раньше, сейчас запросилось наружу, — умерли родители Коды. И той девочки, помнишь, с острова, которую Бакуго спас. Лучший друг учителя Аизавы и Мика, мой брат...
— Даб.... Тойя жив, — еле слышно возразил Мидория.
— Зови его Даби, — вяло отмахнулся Шото. — Я к тому, что...
Он набрал в грудь побольше воздуха, собираясь с мыслями. В его голове снова всплыла картинка, которая возникала каждый раз вместе с мыслями о том, как он мог бы обнимать Бакуго со спины или валяться с ним на диване, лениво целуясь.
— Я не хочу держать на руках его тело. И если случится самое страшное, я надеялся... Надеялся, что если мы будем просто друзьями, то пережить такое будет проще. Что вокруг меня в этот момент будут такие же его друзья, как и я. Которым больно настолько же, насколько и мне.
Мидория уже сидел, весь выпрямившись, явно подобрав контраргументы и пошел в атаку как только Тодороки сделал паузу в речи.
— Но мы же все рано или поздно умрем, — Шото знал, что именно эта фраза прозвучит первой. — Люди умирают каждый день, но это же не значит, что им не стоит любить и строить отношения с другими людьми.
— Но не когда ты герой, — перебил его Шото, неосознанно говоря на тон громче своего обычного флегматичного шелеста, — обычные люди не рискуют своими жизнями через день. И у них гораздо больше шансов вернуться с работы домой живыми. Потому что они работают в офисах или кафе, а не гоняются по всей стране за злодеями, грозящими перебить все население Японии.
— Те же самые злодеи чуть ли не через день берут заложников, устраивают терракты или налеты на магазины, — румянец со щек Мидории растекся на все лицо, захватывая уши и шею. Он тоже стал говорить громче и увереннее.— Это же не значит, что им не стоит заводить отношения, только потому что они выходят из дома. Да и на дом в любой момент может упасть метеорит, злодей с причудой увеличения в размере или обломки другого здания во время землетрясения.
— Не понимаю, почему тебя вообще так волнуют мои отношения.
— Потому что ты мой друг.
На тарелке остался последний бутерброд, за который они оба одновременно схватились. Мидория отодвинул тарелку от себя, нахмурившись.
— Я понимаю, о чем ты говоришь, — после недолгой паузы продолжил он. — Но мне действительно кажется, что ты преувеличиваешь. Да, наша работа опасная, но в мире ещё много других не менее опасных профессий. Дело, конечно, твое, но мне хочется видеть тебя счастливым. А ты выглядишь таким рядом с Каччаном.
Он поднял глаза на Тодороки, медленно жующего последний бутерброд.
— Может ты и прав.
Через час, немного посвежевший, но все ещё ужасно сонный, он спустился в вестибюль. Там уже собрался почти весь класс, Аизава бегло осматривал своих уже бывших учеников, отмечая, кого ещё не было.
У стены в мягком глубоком кресле, подперев голову рукой, дремал Бакуго. Рядом с ним, предусмотрительно активировав причуду, стоял Киришима, пытаясь разбудить друга. На Кацуки были все те же выпускные, уже изрядно помятые брюки и майка, на которую пришлось вечером менять рубашку из-за того, что Джиро неосторожно налетела на него с бокалом в руках. Рядом с Эйджиро — дву сумки, одна из которых была явно не его. Было понятно, что в номере Бакуго сегодня не появлялся, то ли шатаясь где-то по городу, то ли все это время сидя здесь в кресле.
У Киришимы наконец-то получилось его разбудить, и Тодороки спешно отвёл взгляд. В груди неприятно зашевелилось. Впервые он старался избегать взгляда Бакуго. Да и впервые он избегал его самого.
Хотя, кажется, сам Кацуки не горел желанием находиться рядом.
Оба понимали, что без разговора не обойдется. И оба — бесстрашные перед лицом злодеев и катаклизмов — боялись этого.
Тодороки занял последний ряд кресел в автобусе, Кацуки — одно из передних мест. По его ответу на вопрос Денки — чтобы никто не мешал спать. Хотя вряд ли хоть у кого-нибудь из класса остались силы, чтобы просто бодрствовать.
В прочем, у Шото остались. Или внезапно нашлись. Он сидел с закрытыми глазами, дожидаясь, пока Всемогущий пройдет взад-вперед по салону, пересчитывая учеников по головам, собираясь уснуть как только автобус тронется. Но сон пропал и не пришел ни на пятой, ни на пятнадцатой минуте поездки.
Тодороки продолжал держать веки опущенными, чтобы не мучить и так воспалённые глаза ярким солнечным светом улицы. В салоне из-за работающих кондиционеров стало даже прохладно, и дремающий у него на плече Серо прижался теснее к огненной половине тела Шото — всегда теплой.
Ненадолго Тодороки всё-таки приоткрыл глаза — задумавшись, неосознанно начал искать светлую взъерошенную макушку. Не нашел — наверняка Бакуго сполз вниз по сидению, подпирая коленями переднее, скрестил руки на груди и уронил на нее же голову (потом же будет ходить и мрачно тереть затекшую шею), возможно накинул что-нибудь на голову или задернул шторку окна, чтобы свет не мешал. И возможно заткнул уши чем-нибудь громко-рычащим и мощным из наушников. Проводных. У Тодороки были белые аккуратные беспроводные наушники и на один из дней рождений он подарил такие же Кацуки, несмотря на все протесты и возражения на тему "это слишком дорого для подарка". По итогу наушники Кацуки носил с собой постоянно, но в дороге по-прежнему пользовался только проводными.
Тодороки снова закрыл глаза, поймав себя на мыслях о Бакуго, пытаясь отвлечься. Конечно, относительно него ему предстояло ещё очень много всего обдумать, но сделать это хотелось на свежую голову, а не гонять обрывки мыслей по гудящей голове.
Серо, зашевелившийся на плече и внаглую попытавшийся закинуть ещё и ногу на Шото, в отвлечении от темы не сильно помог. И песня с латинскими мотивами, заигравшая в наушниках, тоже. Именно вовремя их танца под нее Ханта то и дело подтягивал Тодороки за локоть ближе к себе и пытался убедить друга поговорить с Кацуки. Хоть, что удивительно, денег он и не ставил.
О ставках на их личную жизнь Шото узнал случайно, выходя из-за угла, за которым тот же Серо и Мина как раз обсуждали эту тему.
Тодороки крайне удивился, но не факту ставок, а тому, что большая часть одноклассников знала о его чувствах к Бакуго и, более того, интересовалась ими, пусть и всего лишь в рамках спора. Шото был уверен, что со стороны ничего не было заметно. Ну или по крайней мере, что никого не интересует, что у него там внутри, чтобы это что-то замечать. До поступления в UA никого не интересовало.
Заметили многие. Все, кроме Кацуки. Ну или Шото думал, что тот ничего не замечает. Или старался убедить себя в этом, а ещё в том, что он достаточно хорошо скрывает свою влюбленность и что взгляды Бакуго, брошенные украдкой, беспокойство, мелькавшее за злым блеском глаз и лёгкое нежное касание, резко контрастирующее с грубостью чужой кожи, когда Тодороки наклонялся за огнем, ему всего лишь чудятся.
Он прекрасно знал, что нет. Они оба знали и о том, что творится у другого в голове. Оба знали, что другой постоянно обещает себе не срываться, не показывать большего, чем может позволить себе просто друг, и каждый раз ни у одного из них не получалось удержаться от лишней секунды прикосновения, от лишнего взгляда, от лишней улыбки, слишком открытой, чтобы позволить ее видеть кому-либо ещё.
У обоих была прекрасная выдержка, которая этим утром так безбожно подвела их.
Ехать было далеко и в конце концов дорога усыпила Тодороки.
Пара часов тряски в автобусе прошли для Бакуго как одна секунда. Бессонная ночь и пара минут дремы в кресле в вестибюле отеля сыграли свою роль и он отрубился в тот же момент, как первые биты песни дошли до него по проводам наушников.
Вывалившись из автобуса возле академии, он, с одним открытым глазом, буркнув что-то на прощание такому же сонному Киришиме, кулем завалился на заднее сидение отцовской машины, намереваясь дома сразу же уйти в комнату, задернуть плотно шторы и отсыпаться.
Снова проснулся он уже вечером. Не сказать, чтобы посвежевшим, он бы и до самого утра не просыпался. Но яркий свет экрана телефона и постоянное дзынканье входящих сообщений сначала разбудили, а теперь минуты три, пока Бакуго пытался проснуться, как раздражали.
Выкрученная утром на максимум яркость обожгла глаза. Лента уведомлений была забита под завязку, он смахнул все разом. В сети обнаружилась целая гора сообщений из беседы класса, под ней – одно от Шинсо. Бакуго нажал сразу на него, не опускаясь глазами ниже, на картинку красно-белой карамельки с приклеенным к ней лицом Шото, не давая себе возможности вернуться мыслями в сегодняшнее утро.
"Играешь?" – Шинсо всегда был краток.
"Да."
"Похмелье не мучает?"
"Меня мучает похмелье Денки. Все уши проныл"
"Пх."
"Сейчас поем и начнем."
На кухне Бакуго задержался чуть дольше, чем планировал, отвечая на распросы родителей о выпускном. Было еще не поздно, но солнце за окном вовсю золотилось, начиная клониться к горизонту. Шинсо снова возник в сети, как только Кацуки вернулся, сухо, но колко, в своей манере, прокомментировал задержку, Бакуго огрызнулся, отмахнулся, находя наушники и загружая ноутбук.
Стрельба и шум в наушниках, обсуждение стратегии, ругань себе под нос – Митски отвешивала свои фирменные подзатыльники, если Бакуго слишком громко ругался – при неудачах растормошили после сбитого сна и расслабили настолько, что сообщение матери, зашедшей в комнату, о том, что к нему пришел гость, заставило Бакуго напрячься сильнее, чем хотелось бы.
Он знал, кто его ждет, еще до того как вышел в прихожую.
Тодороки стоял на пороге, как всегда абсолютно невозмутимый, только старательно отводил глаза, разглядывая раму зеркала на стене, гостиную, которая просматривалась из прихожей, коврик под ногами, но не Бакуго. Митски ушла на кухню и шуршала там пакетом, принесенным, видимо, Тодороки.
Даже когда Бакуго подошел, Шото уделил внимание его рукам, щеке, носу, но не глазам. Впрочем, Кацуки сам не спешил заглядываться на разномастные радужки.
– Может прогуляемся? – предложил Тодороки носу Бакуго.
– Ага. Только переоденусь.
Беседа не клеилась с самого начала.
Солнце уже почти скрылось за горизонтом и под алеющим небом город начинал покрываться сумерками. Шли молча, медленно проходя дом за домом и ни один не решался заговорить.
Бакуго уже минут пять вел внутреннюю борьбу. Сам он одновременно хотел и не хотел обсуждать свой утренний порыв, их чувства, отношения и всю эту сопливую хрень, надеясь, что если не трогать, то все рассосется само собой. И сам удивлялся тому, когда он, всегда сующийся первым туда, где опаснее всего, успел стать трусом, боящимся открыть рот и высказать все, что думает.
Возможно, дело было как раз в том, что он не знал, что и думать.
У него не было времени принять решение, да он и не пытался, намеренно сбежав сначала встречать рассвет, потом спать, а потом материть упорно вставляющих палки в колеса игры сокомандников. Причин свести все в тупую шутку, виновником которой выступил бы алкоголь, было много. Причин за то, чтобы снова притянуть половинчатого к себе было гораздо меньше, но именно они, поддерживаемые боевым маршем, который выстукивало где-то под горлом сердце, рвались наружу через пальцы, тянущиеся к его руке, просились на язык словами и на губы поцелуем – еще одним, но уже не таким поспешным, уставше-злым, пьяным и отчаянным.
Бакуго ждал, что Тодороки начнет первым, давая хоть малейшую подсказку относительно дальнейшего развития их отношений.
Он молчал, вероятно, ведя такую же борьбу с самим собой.
Они дошли до перекрестка с круглосуточным магазином на углу. Наскребли по карманам немного мелочи, которой хватило на два сока и пачку рамена. Ели по очереди одной парой палочек и сербанье лапшой продолжало быть единственным звуком, который нарушал тишину между ними.
И чем дольше оба молчали, чем старательнее отводили глаза, пытаясь подобрать слова для начала разговора, тем очевиднее становилось – Очако и другие из их бывших одноклассников получат свои деньги.
Когда картонная миска опустела, а трубочки стали издавать противный звук, сербая по дну, стало понятно, что молчать дальше уже нельзя, иначе они, прошедшие уже дневную норму шагов, просто так же в тишине доберутся до дома и обменяются только прощаниями.
Воздух на улице становился по-ночному прохладным, замерев вместе со всеми звуками, которые могли бы раздаваться в спальном районе, тоже ожидая, пока застывшие на пороге магазина парни решатся эту тишину прервать.
Говорить начали одновременно.
– Слушай, половинчатый...
– Бакуго, я...
Они прервались, первый раз за вечер посмотрев друг другу в глаза.
– Я люблю тебя.
Бакуго выпалил быстрее, чем смог сообразить. Романтиком он, конечно, не был, но говорить такие слова, стоя в старых трениках под окнами круглосуточного с остатками соуса от лапши в уголке губ было слишком даже для него. На лицо сама собой запросилась какая-то абсолютно идиотская – нервная – улыбка, которую большими усилиями удалось подавить.
Она полезла обратно, предавая Кацуки вместе с сердцем, неровно забившимся от вида того, как с заалевших ушей Тодороки румянец переползал на скулы. Он аккуратно зацепил своим вечно холодным пальцем руку Бакуго, тот, не выдерживая еще одну паузу, больно сжал его ладонь своей.
– Я тебя тоже.
– И... Ну... – кажется, дорвавшаяся наконец-то до руля влюбленность абсолютно отбила у обоих умение внятно формулировать свои мысли. Не говоря уже о том, что у Бакуго с рождения наблюдались проблемы по этой части. – И что мы будем делать?
– Не знаю, – Шото пожал плечом. – Встречаться?
– Я не то, чтобы знаю, чем обычно занимаются... кхм... пары, – так по-дурацки Кацуки чувствовал себя впервые в жизни, и это ощущение было для него вновинку. Такое же удивление он испытал, обнаружив в себе способность к смущению.
– Думаю, за руки они точно гуляют.
Тодороки высвободил ладонь из железной хватки, уже более аккуратно переплетая их пальцы и оба готовы были в этот момент под землю провалиться, поскольку все их хладнокровие уже давно валялось в ногах, уступив место радостно скачущей по телу влюбленности и неловкости, которую она вызывала. Спасибо стоило сказать коленям, которые оставались единственными верными соратниками, продолжавшими крепко держать обоих на ногах.
Бакуго немножко даже засомневался в реальности происходящего, увлекаемый – своим парнем Тодороки Шото, подумать только, он ведь об этом года два мечтал – дальше по улице, куда-то в сумерки.
...своим парнем...
Как будто с этой мыслью с души упали все камни, а ответ Тодороки припечатал их сверху и раскрошил в труху. Даже то, что Очако и Изуку – и все его друзья, с разной периодичностью, но так упорно певшие ему в оба уха – оказались правы, не раздражало.
Кажется, Кацуки был абсолютно неподдельно счастлив, сжимая сильнее их переплетенные пальцы.
Шото, улыбающийся так открыто так редко, кажется, тоже.
Стена молчания, стоявшая еще с ночи, была пробита, и они обсуждали все, начиная с того, какое у Аизавы было лицо, когда он наблюдал за своими подопечными на баре, и заканчивая тем, как сам Шото еще ночью собирался признаться, но нигде не смог найти Бакуго.
О чем они не говорили – так это о своих страхах, и в этот вечер они казались такими незначительными и глупыми, что от них не осталось и следа, а последние пылинки сомнений начисто сдули тонкие сухие губы, коснувшиеся обкусанных губ Бакуго на прощание перед дверью его дома. Привыкший оставлять последнее слово за собой Кацуки поцеловал Тодороки в ответ, притянув к себе за ворот футболки.
Они бы увлеклись и свалились в кусты около крыльца, за переломанные ветки которых Митски бы их самих потом переломала, но подъехавшее такси избавило их от страшной кары.
Кацуки был не голоден после ужина и съеденного рамена, но от приглашения к столу на чай и пирожные, любезно предоставленные Тодороки, не отказался и за все время даже ни разу не препирался с матерью, вызвав приятное удивление последней. Отец так и вовсе был счастлив.
По чатам тут же распространилась новость об именах выигравших и проигравших спор (и откуда только узнали – разве что следили, с них станется). После выпускного распределять выигрыш не решались, зная этих двоих и сомневаясь, что они так просто и так быстро придут к решению стать наконец-то парой. Хотя формально деньги ставились только на признание (или хоть какой-нибудь первый шаг), а не на дальнейшее развитие событий.
Очако мысленно вздохнула, открывая переписку с Бакуго и приглашая его на прогулку, параллельно отсчитывая от выигрыша стоимость кольца, которое теперь должна была ему купить.