— Да он! Да он мне заявил, что Русь не в 988 году крестили, ты понимаешь? — нервно продолжал Слава, сжимая в руках кухонный стол. — Начал он мне про Перуна, про языческих богов в «Повести о полку Игореве», да откуда мне надо было запомнить, что его там нет?
Мирон прикрыл глаза, стараясь не рассмеяться. Слава так грезил своей учебой, что теперь с тем же рвением бесится от преподавателей и от изучаемого материала. Изучать «Повесть временных лет» оказалось не то, чтобы скучно, но крайне травмирующе: оказывается, если считать по данным летописи, то Русь-то крестили на год раньше. А он-то, Слава, думал, что самый умный: как ЕГЭ хорошо сдал!
— Высшее образование, — снисходительно пожал плечами Фёдоров. — Тебе не обязательно сходиться характерами с преподавателями. Читай литературу, не особо возмущайся и закрой сессию. Всего-то.
— Да как мне сдавать экзамен этому индюку самодовольному! Я все ещё не осознаю, как мне выучить древнеславянский, я вообще не понимаю, как они в этом сплошном наборе букв находят слова и сокращения!
— Больше практики, Славушка, больше практики, — с улыбкой добавляет Мирон, пододвигая к Славе блюдце с кусочком торта.
— Я заберу документы!
— Забирай, — пожал плечами Фёдоров.
Слава наградил его совершенно не понимающим взглядом. Как это? Как это просто «забирай»? Неужели не будет никаких «подумай, ты так хотел этого»?
— Ты не будешь меня отговаривать?
— А зачем? — непонимающе спросил Мирон. — Ты взрослый мальчик, Слав, если хочешь забрать документы — пожалуйста. Я не вижу смысла держаться тебе за место, которое тебя бесит.
— А армия?
— Думаешь, я не осилю тебе военник?
Карелин замолчал. Почему-то ему хотелось больше поддержки от Мирона в этом вопросе. Он ведь тоже проходил похожее! Не могло всё идти гладко в его изучении Средневековой литературы. А тут просто: «Ну забирай». Карелин мгновенно осек себя в мыслях, понимая, что Мирон даёт ему то, что сам Слава всегда и хотел: самостоятельность и полную ответственность за свои решения, но с поддержкой близких. Просто вся эта ответственность слишком быстро упала на его голову.
Ещё и семейная жизнь! Карелин получил слишком много новых впечатлений от сочетания университета и совместной жизни на новом, незнакомом ему месте. Это была квартира Мирона, квартира повидавшая столько всего! И Карелину до сих пор было некомфортно говорить: «Наша квартира». Ему хотелось продолжать работать, участвовать в накоплении на новое, более комфортное жилье, ближе к центру, чтобы это было правда для них двоих. А Мирон на новое место вообще не хотел. Ему и здесь классно было: недалеко от ВУЗа Карелина, недалеко от его работы, что ещё нужно? Тратить свою жизнь на бесконечное метро, трамваи и такси?
Работа для Славы вообще превращалась в минное поле. Мирон то и дело возмущался, зачем Карелину вообще работать параллельно с учебой, если в своей жизни он ещё наработается, а пока все его хотелки вполне может исполнить Фёдоров. Они ведь уже в новом статусе.
Всё ближайшее окружение давно уже считало их настоящей семьей, а мама то и дело называла Мирона «зятем». Конечно, Славе было приятно, что серьёзность их отношений ни у кого не вызывает сомнения, но такое активное вмешательство Фёдорова в его, казалось бы, личные дела, вызывало протест во всем его существе. А когда Мирон не вмешивался совсем и говорил, что Славе самому виднее, как поступить, Карелину начинало казаться, что Фёдорову вообще всё равно. Есть под боком — и ладно.
— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, — мягче продолжил Мирон. — Если тебе не нравится здесь, то можно перевестись в любой другой вуз на любое другое направление. Ты закроешь разницу, и всё будет в порядке.
Слава вздохнул, опуская глаза на торт. До сессии оставался месяц. А он совершенно не понимал, что делает в ВУЗе. Ему не нравились педагоги, не нравилась уже даже история, а с группой никак не получалось подружиться. Каждый раз, когда он договаривался с кем-то посидеть из одногруппников, Мирон тут же придумывал гениальную идею для свидания. Слава просто не мог ему отказать!
Шизя стал ласкаться об ногу, напоминая Карелину о своём существовании. Слава забрал его на руки, активно почесывая за ушком. Тот, довольный, расслабился, расползаясь на коленях.
— Но ты же мне не разрешаешь работать, — напомнил Карелин. — Может, именно этого мне и не хватает для счастья?
— Я не «не разрешаю», — отозвался Мирон. — Я просто хочу, чтобы ты отдыхал, а не жил в режиме учёба-работа.
— Лучший отдых — это смена деятельности!
— С таким девизом можно и в рехаб уехать, — отрицательно покачал головой он в ответ.
Слава вздыхает, возможно, Мирон в чем-то и прав. Но и на его шею совсем не хочется! Карелин решает тему не развивать, всё равно в ней они останутся каждый при своем мнении. Да и… это не конфликты даже, так, обсуждение бытовых вопросов.
Фёдоров встает, чтобы помыть посуду. Что-что, а вот мытье посуды действительно помогало хоть на что-то отвлечь свою тяжелую голову. Слава своей чрезмерной независимостью больше тревожил, чем вдохновлял. Однажды он точно с ума сойдёт. И это не просто Мироновские догадки, о похожем ещё Достоевский в «Слабом сердце писал».
Слава пронзительно чихнул, вырывая Фёдорова из мыслей. За последнее время он чихнул раз пятнадцать и только разговоры о ненавистном преподе отвлекали его от этого занятия.
— Ты мне лучше знаешь, что расскажи герой, — вздохнул Мирон, выключая воду. Последняя капля, как ему казалось, как-то слишком громко ударилась об посуду. — У тебя горло не болит?
— Нет, — буркнул Слава, отхлебывая чая. — Просто аллергия уже началась на эту священную ПВЛ.
Фёдоров улыбнулся. Что-что, а вот отменное чувство исторического юмора у Карелина не отнять. Мирон и вправду мог бы уверовать в аллергию: Слава столько книг из библиотеки перетаскал, что там только у человека с противогазом не начнутся приступы удушья от пыли. Фёдоров был уверен, что его мальчик взвалил на себя слишком много, настолько много, что мог посоревноваться со всем вместе взятом потоком в нагрузке.
Только вот слишком уж хорошо Мирон знал Карелина. Знал все его фишки. Вызубрил наизусть за всё время вместе. И когда Слава в ответ бурчит что-то почти невнятное, значит, высока вероятность, что он не договаривает.
— Помочь? — тихо спросил Карелин, когда заметил, что Мирон ступней поддел табуретку за ножку и придвинул к раковине.
— Да я сам, тут дело секунды, — отмахнулся Фёдоров, поднимаясь на табуретку и открывая кухонный ящик над раковиной. Он лезет на самую верхнюю полку, самую неудобную, где была аптечка.
Слава тут же подскакивает, забирая объемную коробку из рук Мирона, засовывая её подмышку, придерживая её ладонью, а вторую руку подаёт Мирону, чтобы он спустился нормально.
— Спасибо, — улыбнулся Фёдоров, оказываясь на полу.
Слава поставил коробку на стол, и Мирон тут же подскочил к ней, открывая. Он вытащил оттуда ртутный градусник, сбил его показания и сунул в руку Карелину.
— Засекай пятнадцать минут, — попросил Фёдоров, улыбнувшись. — Надо проверить твою аллергию на момент простудности.
— Фома неверующая, — закатил глаза Слава, но послушно засунул градусник в подмышку.
— Я просто забочусь о тебе.
И Мирон вернулся к мытью посуды. Слава сидел с градусником, а другой рукой лениво почесывал Шизю, развалившегося на его коленях. Иногда Карелин был уверен, что так на кота повлияло именно Мироновское воспитание. В каждом таком жесте Шизи юноша видел Фёдорова, и это сравнение никуда не исчезало из его головы. Кот был уменьшенной копией своего второго хозяина, и даже коготки они выпускали одинаково.
— Какие планы на выходные? — спросил Фёдоров, чтобы тишина не давала ему окончательно упасть в мысли и пропустить пятнадцать минут.
— Хотел встретиться со Светло, мы сто лет не виделись. Потусить чутка. А потом хотели взять вас и устроить двойное свидание.
— Ооо, шикарная идея, — улыбнулся Мирон. — Ко мне скоро всё это «учительское» намертво прилипнет. Потусить не помешает. В зависимости от дня, когда ты со Светло увидишься, я тоже хотел тебя кое-куда вывезти… сюрприз устроить. У нас вот-вот годовщина.
Глаза Карелина загорелись, как в их первое свидание. Мирон никогда не забудет этот взгляд, не забудет это сияние радужки, точно кто-то зажег дополнительную лампочку внутри его черепной коробки. Он домыл последнюю тарелку, вытер руки белым кухонным полотенцем в оранжевую клетку, а затем подошел к своему Славе, оставляя поцелуй на кончике его носа.
Карелин аж вздрогнул. Приятно, конечно, всегда приятно, но неожиданно. Мирон в последнее время так уставал на работе в новой дурацкой школе, что Слава таких внезапных проявлений нежности давно не чувствовал. Иногда Карелину казалось, что все это неминуемо съел быт, общая усталость и некое приедание друг к другу. Срослись. Что уж Мирону сейчас расщедриваться на мелкие-романтичные поступки, если уже даже для Славиной мамы он — зять. Хотя предложение Карелину никто ещё не делал.
И про годовщину помнит. Славу это приятно удивило. Казалось, что в голове историка их важные даты вытеснило какое-нибудь сражение при Калке, а Карелин, прям вслед за князьями, отсосал. И, к сожалению, в негативном смысле, а не в том, котором вполне себе мог.
Таймер на телефоне пропищал: истекли пятнадцать минут. Слава вытащил градусник и тут же протянул его Мирону без единой попытки сопротивляться. Фёдоров внимательно посмотрел на серебристую линию ртути внутри.
— В постель вперед, герой, — вздохнул он. — 37,4. Ещё чутка и начнёт ломать, давай лечиться. И старосте написать не забудь, что завтра ты лечишь простуду дома.
— В смысле? — непонимающе спросил Слава. — У меня завтра лекция и два семинара, я сам себя прикончу, если не пойду…
— В прямом смысле, Слав. Сейчас разболеешься, и мы будем лечить неделю то, что лечить два дня. Никуда твоя учёба не денется, обещаю. Сам тебе лекцию прочитаю, если хочешь. Только постельный режим соблюдай.
— Но…
— Без «но», — закачал головой Мирон. — Сначала лечишься, потом пары. Иначе запустишь, и на сессии будешь валяться дома с 39. А нам это надо?
— Ага, — недовольно протянул Карелин. — Так точно.
Слава действительно встал со стула и направился к спальне. Вид у него был поистине недовольный. Наверное, где-то в глубине души он и понимал, что Мирон прав, но что-то внутри явно протестовало такому раскладу. Пропускать пары совершенно не хотелось — его панически проследовало ощущение, что когда он вернётся на пары, то не поймёт ничего. И узнает что-нибудь ещё такое новое, что не уложится в его голове.
Мирон провел на кухне ещё не так много времени. Он вскипятил чайник, заварил Славе чая и наложил немного варенья на блюдце — вкусное оно было до сумасшествия, Славина мама варила летом.
— Не злись, — только и мог попросить Фёдоров, возвращаясь в комнату. — Пойми, если ты один день отлежишься дома, то катастрофы не произойдет. И это будет намного лучше, чем усугубить простуду и потом пропустить неделю или больше.
— Сам-то с температурой на работу ходил, — фыркнул Слава, стягивая с себя футболку и посильнее натягивая одеяло.
Ключицы всё равно маняще блеснули под светом лампы. Мирон бы с удовольствием коснулся их губами, но задетый Карелин слишком быстро спрятал своё тело под одеяло. Поэтому сейчас мужчина лишь поставил поднос на тумбочку, а сам сел на край кровати рядом.
— Мой план заключался в том, чтоб у меня было состояние для больничного, — пожал плечами Фёдоров. — У меня эта школа уже вот здесь сидит, — проворчал он, показывая ребром ладони на шею, куда-то в район кадыка. — Но не взяло, зараза.
Слава устало опустился на свою стопку из двух больших и мягких подушек. Ему совсем не нравилось, что Мирон стал так много командовать им. Казалось-то: должны быть на равных! А получилась вторая нянька, которая заботится о нем больше, чем о себе.
— Мне кажется, я не маленький мальчик, чтоб не определить самому, когда мне надо отлежаться дома. Правда ведь?
— Совсем не маленький, — кивнул Мирон. — Хотеть жить под одной крышей с «маленьким мальчиком» — это что-то совсем не здоровое, — попытался пошутить он. — Ты взрослый, дико самостоятельный. Но мне важно заботиться о тебе. Ты ведь очень дорогой мне человек, Славка.
— Командовать и заботиться — вещи разные, — напомнил Карелин.
— Хорошо, — вздохнул Фёдоров. — Какой реакции ты хотел бы от меня в такой ситуации? Сетования? Уговоров? Я прекрасно знаю, что это закончилось бы тем, что завтра ты бы поехал на учебу, вернулся бы оттуда уже не с чихом, а кашлем, а потом температура бы поползла к сорока. И ты бы переживал, что придется пропустить несколько дней, пока бы снова не смог бы адекватно соображать.
Слава замолчал. Он стал переваривать то, что сказал Мирон. По факту, тот был прав абсолютно во всём. Но было в этом что-то такое раздражающее, что Карелину все равно было обидно.
— Если ты с утра встанешь и соберешься на учебу, я не обижусь и даже не буду уговаривать меня послушать, — напомнил Мирон, — решающее слово во всех вопросах, касающихся тебя, всегда будет за тобой. Но я искренне не хочу, чтобы твоя простуда переросла в бронхит.
— Да понял я, понял, — устало протянул Слава.
— А злишься тогда почему? — спросил Фёдоров, слегка поглаживая грудь Славы через одеяло.
— Потому что ты всегда прав, — вздохнул Карелин. — Всегда ты, блин, прав. А у меня так продумывать не получается. Никогда. И как только ты озвучиваешь так развёрнуто, я злюсь на себя, что сам нормально не просчитал это.
Мирон почти рассмеялся.
— Эта ачивка, Славушка, приходит с возрастом, — улыбнулся Мирон. — У тебя все ещё впереди, честно. А пока пей чай. Только честно мне скажи, горло болит? Мне же надо понимать, что тебе лечить.
— Щиплет, — недовольно рассказал Карелин. — Не сильно.
— Значит, тем быстрее вылечим, — проговорил Мирон, оставляя поцелуй на лбу своего возлюбленного. — Отдыхай, я скоро вернусь.
Так и продолжалась их история, начавшаяся в Хабаровске. Сейчас у них изменился не только часовой пояс. В их жизни поменялось столько переменных, что нельзя было и представить. Только они друг у друга оставались константой. Обыденностью, реальностью и жизнью. Им двоим, однозначно, нравилось то, чем они становятся друг для друга. Но иногда казалось, что они занимали всё пространство — ведь даже если любимых конфет переешь, то уже тошнит. Но они так любили друг друга, продолжали любить и даже стали любить сильнее, что то игнорировали этот факт, то всячески старались противостоять ему.
К тому же, их жизнь вечно подвергалась влиянию переменных. Сейчас они друг для друга — не только самая желанная и единственно возможная история любви, но и якорь, помогающий не потонуть. Впрочем, о переменных разговор и предстоит. Ведь когда империи разрушаются, когда цивилизации погибают, меняется всё вокруг… и века становятся тёмными.