Всё когда-то вдруг начинается, а значит, всё когда-нибудь обязательно кончится, даже вечность на жизнь, подаренная ей отцом; это знание неизбывное, выточенное судьбой, вновь и вновь подтверждается. Всё непременно кончается, и это всегда больно; Марси думает, что в этот раз лучше уйти первой, закончить самой, не мучить себя невыносимо долгим отдалением, исход у которого вечен: она остаётся одна.
И Марси оставляет Бонни; конечно, она проигрывает верным безусловно влюблённым конфетам, дикая, злая и неспособная выжать из себя хоть каплю правильной любви — светлой и гармоничной. Ей тогда кажется: Бонни на деле никто и не нужен больше, она сама себе принцесса, сама себе рыцарка, сама себе учёная. Всё, что ей интересно, — бесконечное утверждение своих талантов и благодарность подопечных. Но Марси больше не потерянный ребёнок, цепляющийся за любого, кто будет ласков, ищущий снисхождения и заботы, и Бонни нечем ей помочь.
Марси уходит раньше, чем это делает Бонни (она бы, конечно, не выдержала, сдалась, разлюбила окончательно и точно бы бросила), потому что всё между ними ощущалось, как бесконечно длинная знакомая уже разлука, и снова ждать момента, когда её оставят, было невыносимо. Тогда ей казалось, что они с Бонни теряются навсегда; но они снова пересекаются, сталкиваются лицом к лицу через нити судьбы и знакомых, через связи и случайности. Что-то в Бонни неуловимо изменилось, разумеется, какой бы педантичной и постоянной в своих стремлениях она ни была, что-то — в выражении лица, в жестах, в том, как она убирает волосы и хмурит брови, — изменилось, и Марси тогда стало не по себе, что она так хорошо её читает, спустя столько лет; что Бонни всё ещё впаяна в её тёмное проклятое сердце. И они снова сцепляются, снова находят друг к другу путь, снова влюбляются, всё начинают по новой.
И Марси, честно говоря, страшно. Она вырывает себя из воспоминаний, резко дёргая струны на басу, и морщится.
Она сидит в комнате Бонни на подоконнике, солнце только-только село, и мир наконец погружается в сумерки; Марси скидывает на пол шляпу и перчатки и снова кладёт пальцы на струны. Окидывает город взглядом, умиротворённый и засыпающий, будто и не было сегодня ни войны, ни конца света, и это кажется по-своему забавным: как быстро мир привыкает к потрясениям. Марси перебирает струны пальцами, рассеянно пытаясь найти мелодию, уцепиться за неё, но, на самом деле, просто тянет время, дожидаясь Бонни.
Воспоминания накатывают неспроста; Марси сегодня отпустила Бонни сама, ускользнув безмолвной тенью, оставив решать вопросы, отдавать приказы, наводить порядок. В последнее время ей часто так приходится делать: Бонни снова в делах — все эти месяцы напряжённо готовилась к войне. Марси понимает, что такое разборки с семьёй, поэтому честно старается не мешать, но всё это чувствуется до боли знакомым. Она сошлась с Бонни, наладила отношения с отцом, даже Саймон вернулся: время и правда циклично. Значит, всё повторится, снова и снова. И ей, только обрётшей, страшно терять.
Сегодня, после долгого постепенного отдаления, она ощутила это до боли отчётливо, в действительности чуть Бонни опять не лишившись.
Дверь открывается со скрипом, и Марси вздрагивает; она ждала, но её всё равно застали врасплох. Бонни замирает в дверях, напуганная, но вдруг устало улыбается:
— Я думала, ты ушла.
Марси царапает струны. В её словах не чувствуется досады, скорее облегчение, и от этого в груди тоже становится тепло.
— Я не могла. Хотела узнать, как у тебя дела.
Бонни смеётся:
— О, отлично! Чуть не случившаяся война и чудом предотвращённый конец света, — она смешливо ворчит, но устало сутулит плечи. Бонни всё так же стоит в проходе, а Марси сидит на подоконнике, словно застыли во времени; пока Марси не снимает с бёдер гитару, отставляя её к стене, и не плывёт мягко по воздуху к ней, касаясь ладонями плеч и носом — носа. Бонни вздыхает только, едва слышно, прикрывая глаза.
— Здесь дышать будто нечем. Выйдем на балкон?
Душный день сменяется свежей ночью; Марси чувствует приятную влагу в воздухе, вдыхает полной грудью, поворачивает и наклоняет голову, совсем чуть-чуть, чтобы краем глаза увидеть Бонни, подходящую со спины. Она равняется с ней, кладёт ладони осторожно на парапет и смотрит вниз, оценивающе и строго, чуть хмурясь, будто пытаясь вспомнить-понять, всё ли учла, ничего не забыла? Марси, облокотившись на холодный камень, подпирает щёку рукой и смотрит на неё с улыбкой; потом глазами следует за её взглядом.
Марси свободна, у неё целый мир под ногами, будто весь принадлежащий ей, а у Бонни — её маленькое королевство; и она привязана к нему, она его любит, и Марси понимает, что тоже научилась его любить, потому что в каждой этой улице — Бонни, в каждом домике, в каждом жителе, в каждом законе и нововведении; везде видна её рука, её воля, её старания и ошибки; Марси чувствует только теперь это так отчётливо, видит в свете загорающихся звёзд, в тускло очерченных темнотой силуэтах города и её лице.
— Я устала, Марси, — наконец говорит она, сутулит плечи и прячет в ладони лицо. У Марси тянет в груди, и она невесомо касается её спины. Хочет что-то сказать, но Бонни опережает: разворачивается к ней и осторожно берёт за руки.
— Мне всё время кажется, будто всё продумано и учтено, а если нет... Я так легко увлекаюсь, пытаясь всё контролировать. Сегодня всё могло кончиться очередной войной, — она вдруг поднимает голову и смотрит прямо в глаза, но потом опять роняет взгляд на их руки, — зря я тебя не послушала. Я так не хочу всё портить, но каждый раз...
Она смотрит с тоской и переплетает их пальцы, и Марси чувствует, что за её словами стоит другое. И ей горестно; и ей жаль. Но бояться вдвоём не так страшно. И сейчас Марси вдруг так отчётливо понимает, только сейчас, когда они уже снова сплелись — пальцами, телами, душами, что Бонни никогда на самом деле её не покидала. Не смогла покинуть, не смогла отпустить, оставила вещами-мыслями-песнями у себя. И снова держаться с ней за руки ощущается как возвращение домой.
— Ты не испортила ничего, — выдыхает Марси задумчиво, — всё обошлось и теперь в порядке... И всё будет...
Бонни усмехается немного грустно и снова поворачивается к городу; одной рукой расплетает касание, другой держится, позволяет держать. Бонни упрямая и наглая. Марси — всё ещё — дикая, колется и злится, а время — время циклично. Но за эти годы Бонни изменилась, а Марси смогла эти неуловимые изменения рассмотреть за время, вновь проведённое вместе; и, вспоминая весь путь, что они прошли, она понимает, что изменилась тоже. И продолжает меняться.
Марси поворачивается и садится на парапет — спиной к городу, к звёздам, ко всему миру, но к ней лицом; смотрит, как Бонни поднимает взгляд. Сердце вдруг полнится нежностью, ещё чуть-чуть — и расплещется, поэтому она щурится весело и говорит:
— Думаю, мы много чего ещё испортим. Самим себе, друг другу и всем остальным, — Бонни вздёргивает брови, — но знаешь... мы найдём способ справиться и с этим.
И Бонни улыбается — патокой по сердцу. Марси не думает, не хочет, не может совладать — только чувствует, как её губы расползаются в широкой-широкой улыбке, и она довольно светит зубами, болтая ногами и, кажется, чуть поднимаясь в воздух.
— И правда... как ни готовься, как ни выстраивай оборону, даже если ты всё сделаешь как надо, всегда будет какая-то неожиданная непредсказуемая пакость...
— Ты неплохо справляешься с непредсказуемыми пакостями, — Марси дёргает плечом и хитро щурится, — смотри, как долго уже справляешься со мной.
Бонни смеётся, прикрывая ладонью рот, и толкает её нежно:
— Не говори так!
Марси перехватывает её руку за запястье и смеётся с ней вместе. Марси думает, что ей бы уже пора научиться привыкать к переменам. Многое ещё изменится. Должно измениться. Поэтому ей не страшно пробовать снова, запускать новый цикл. И, как бы странно это ни звучало, сквозь годы и расстояния, встретившись вновь, они стали ближе; ей кажется, что, даже если их снова вдруг судьбой разнесёт, они вновь найдутся, останутся рядом безмолвными обещаниями. Потому что есть в этом мире что-то такое же неизбывное, как цикличность.
— Если что-то плохое случится, Бонни... — Марси усмехается, — когда оно случится... Ты не будешь одна.
Бонни поднимает взгляд и смотрит ей в глаза, долго и вдумчиво. Принцесса, управляющая целым королевством, принимающая рыцарские клятвы и сама защитников себе создающая, многими уважаемая и умеющая налаживать связи, — она знает. Слишком ответственная и берущая порой на себя больше, чем может вытянуть, она не чувствует.
Но Бонни смотрит ей в глаза — Марси видит, как там отражаются звёзды, и видит, что она понимает: в этих словах спрятано другое. Конкретное. Важное.
И Марси протягивает руку и берёт её ладонь в свою — почти невесомо, и Бонни озадаченно следует жестом за ней, тянется, внимательно следя, и только смеётся тихо, когда она, наклоняясь игриво, пальцев касается улыбкой.
— Необязательно всё всегда превращать в фарс, Марси, — она шепчет, насмешливо смотря из-под прикрытых ресниц, но руку не убирает, и голос её тихий полнится нежностью.
— Как скажете, принцесса, — шепчет Марси ей в тон и целует Бонни в губы.