впереди горит красный свет | red light up ahead

— Ты голоден?

Донни прервал свое занятие, и перестук пальцев по планшету стих.

В его теле не присутствовало ощущения, которое можно было бы охарактеризовать как голод. Если подбирать описание, его тело скорее напоминало облачко, сливающееся с фоном всего остального. Его желудок не существовал. Голод возникал из-за гормона грелина, заставляющего мышцы сокращаться после периода голодания, создавая телесное ощущение, призванное побудить живое существо к приему пищи. В данном случае никаких подобных ощущений не было, только неясная пустота.

— Нет, — ответил Донни честно и снова склонил голову к экрану. Возможно, он занырнул в кроличью нору и зачитался статьями на тему, как внезапные ампутации вызывают некроз тканей или как в них возникает заражение, приводящее к сепсису, и убивает пациента через долгое время после того, как миновала изначальная опасность. Он твердил себе, что это полезная информация, которую необходимо исследовать, учитывая ситуацию. Чем дольше он сидел у койки Лео и читал, тем больше ему казалось, что его мозг плавает в ванне с кислотой, а не в спинно-мозговой жидкости.

В дверном проеме медотсека стоял Майки и слегка хмурился.

— Когда ты в последний раз ел? — спросил он.

А вот это совсем другой вопрос. Ранее сегодня Донни имел некий процесс с йогуртом, который он мысленно нарек «кулачным боем», который по большей части состоял из попыток продавить еду в желудок вместо того, чтобы злобно прожигать ее взглядом.

— Пару часов назад, — ответил Донни, потому что технически некоторое количество йогурта вошло в его пищеварительный тракт. Он добавил: — Ты знал, что септический шок — это резкое снижение кровяного давления в процессе борьбы с инфекцией в организме, которое провоцирует повреждение органов?

— Может, тебе стоит попробовать поесть что-нибудь еще, — сказал Майки. — Сходи. Я могу посидеть с ним.

Оба брата одновременно повернулись к Лео. Он молчал, как и все последние дни. За последнюю неделю Донни узнал про процессы врачевания больше, чем хотел бы когда-либо в своей жизни. Он позволил своему близнецу взять все заботы и ответственность по медицинской части на себя по причине. И эта причина во многом соотносится с консистенцией крови между его пальцами и тошнотворным видом любой порезанной плоти. Помощь Кейси и Драксуму в том, чтобы быстро состряпать нечто вразумительное из того, что осталось от руки Лео, реально довела Донни до предела.

И тем не менее, он дошел до предела и перешагнул через него, и вот он сидит и смотрит на медкарты с контрастными фотографиями ампутаций, зараженных сепсисом, от которых его трясет всем телом. Но если этот идиот не собирается просыпаться и помогать, это Донни придется перенять на свои плечи вес обязанностей по медотсеку. Под давлением обстоятельств и за пределами всех своих зон комфорта.

Что угодно ради Лео. Всё, что угодно, ради Лео, только бы он открыл глаза.

— Я правда не голоден, — сказал он Майки тихонечко. Мысли поперепутались и полнились буквально всем. В его разуме скакало слишком много ужасных статистик. И это не учитывая, что он потерял всяческую гармонию с собственным телом после Технодрома, учитывая чувство, будто его панцирь — отдельная, чуждеродная сущность, которую ему нужно удалить. Что над его телом надругались, что оно омерзительное, что внутри него что-то поселилось.

Там ничего нет. Он проверял.

— Ты не против, если я посижу с вами? — так же тихонечко спросил Майки. Его сцепленные у живота руки сотрясало землетрясениями, а покрасневшие глаза болезненно драли по чему-то незащищенному в Донни. Нет большей слабости, чем к его единственному младшему брату.

— Уверен, он был бы очень этому рад, — ответил Донни, стараясь звучать уверенно. Он встал, освобождая Майки этот престижный стул, и шаркающим шагом обошел кровать, чтобы проверить все воткнутые в Лео иглы и трубки. Его разум напоминал легчайшую ворсистую паутинку, которую трепало об углы напряжения. Не было времени на то, чтобы думать о чем-то другом, кроме как убедиться, что Хамато Леонардо и сегодня продолжит существовать на планете Земля.

Свободной рукой Донни печатал в планшете и вывел на экран статистику кровяного давления, которую Лео составил многие годы назад, — сравнивал с текущим состоянием. Всё выглядело стабильно, насколько Донни мог судить.

Тихий кап-кап по ткани. Донни обернулся и увидел убитый горем взгляд Майки. По его лицу катились слезы и капали ему на колени.

Тишина, с которой Майки выносил свое горе, рвала душу. Никакого воя. Никакой мольбы облегчить его боль. Как будто он мог сидеть тут часами и размеренно плакать, и плакать, и плакать, постепенно утопая.

Никто не мог стерпеть вида, как Майки плачет, от этого зрелища всегда будто солнце меркло. Донни замер в нерешительности, споткнувшись о свое собственное хрупкое состояние, о факт, что если кто-нибудь его тронет, он тут же взорвется. Но также он осознавал, что не может оставить Майки страдать в одиночестве. Если Лео не собирается открывать свои гребаные глаза, Донни придется подбирать бразды медика и вот таких ситуаций тоже.

— Ты испытываешь необходимость в утешении? — спросил Донни, обогнул кровать, отвернул стул Майки прочь от Лео и присел на корточки перед ним.

Майки улыбнулся сквозь слезы. Он был в университетском свитере Эйприл, длинные рукава которого закрывали его ладони целиком, и ими он отер лицо.

— Оввв, Ди, не навреди себе.

— Саркастичный кашель, — отозвался Донни, стоило признать, слегка деревянно, но всё равно раскрыл объятия. — Предложение скоро истекает.

Майки могуче шмыгнул и забрался в его раскрытые руки. Под его весом Донни уселся и устроил Майки у себя на коленях, свернулся вокруг младшенького и поглаживал его загривок, прямо как когда Майки был маленьким и плакал из-за любой мельчайшей мелочи.

Это была не мелочь. Это угрожало равновесию всего мира. Они вдвоем сидели на полу, и в теле Донни проносился целый сонм ощущений, пока он покачивал Майки взад-вперед, а тот тихонько плакал. Невидимые черви извивались под его кожей, когда Майки задевал краешек перемотанного бинтами панциря. Не было ни голода, ни жажды, ни усталости. Только омывающие его волны оцепенения, что это он починить не сможет. Он мог лишь обнимать Майки, пока он плачет, и говорить каждому сантиметру вселенной снова и снова, что он отдаст абсолютно всё, что у него есть, только бы Лео открыл глаза.

[]

Лео открыл глаза. Донни пришел к осознанию, что это не было наибольшей битвой, в которой им придется сразиться.

Это Донни выяснил, что это кататоническая диссоциация. Все тесты и показатели жизнедеятельности показывали сознание, что Лео присутствует, а в мозгу ходят активные волны. Но всё остальное не давало никакого ответа. Никакой реакции на других, хотя тело давало нормальные автоматические реакции на стандартные стимулы, например, зрачки реагировали на свет.

Статья на Википедии про кататоническую диссоциацию была снабжена леденящей кровь черно-белой фотографией человека в странной позе, демонстрирующей характерное поведение застывшего тела. Что-то в этой фотографии пускало по его коже горячие щиплющие мурашки душепяточного ужаса и жарко-тревожного сигнала сирены. Его переполнило как внезапно, что Донни понял, что его сейчас стошнит, и сбежал в ванную, надеясь, что никто его не услышит.

Раф тут же его нашел, что было вовсе неудивительно, потому что всю его жизнь Раф был его защитником и отличался каким-то пугающим шестым чувством для таких случаев.

— Хей, дружище, — сказал он, опустился на пол ванной и протянул банку имбирного эля.

Донни зажмурился, прочувствовал жжение и с трудом продавил глоток. Изображение горело на его сетчатке. Мысль, что это совершенно вне его контроля, восковая гибкость пустого тела, что Лео может просто перестать отвечать настолько, что попросту зачахнет и умрет. Донни снова вывернуло.

— Эй, что такое? — Раф взял его за плечо, и всё тело Донни зажглось оборванными нервными окончаниями, искрящими без выхода, ползанием личинок под его кожей. Пустые ощущения, потеря единства между его душой и телом.

Донни скинул прикосновение движением плеча и обнял фарфор, пытаясь дышать, несмотря на неумолимую волну тошноты от ужаса.

— Дон, ну же, — резче заговорил Раф. — Поговори со мной.

Под ногами не было твердой почвы, только черно-белое фото человека, заточенного в гротексной позе.

— Какая от разговоров польза? — вопросил Донни у чаши и услышал созданное им несуразное эхо.

— Не знаю. Может, тебе станет лучше, или я могу помочь с мозговым штурмом, или типа того. Но если ты будешь только думать и ничего не станешь говорить, тогда я ничего из этого сделать не смогу. Я могу лишь смотреть, как тебе плохо, и сам чувствовать себя плохо, что мой брат и мой лучший друг не доверяет мне настолько, чтобы открыть душу.

— Подлый удар, — пробормотал Донни и потянулся, чтобы пихнуть его.

Раф позволил этому случиться, ухнул на пол звездой и уставился в потолок.

Донни неохотно признал мертвым голосом:

— Это насчет Лео.

— Раф догадался, спасибо. И тебя из-за этого корежит.

— Не беспокойся обо мне, — фыркнул Донни.

— Какую часть про брата и лучшего друга ты забыл? Я не оставлю тебя одного, ни сегодня, ни завтра, никогда.

— Я хотел бы, чтобы ты оставил меня одного.

Раф рассмеялся.

— А я хотел бы, чтобы ты перестал быть занозой в заднице каждую гребаную секунду, но мы не всегда получаем желаемое. А теперь сядь и поговори со мной, а потом мы пойдем и поедим что-нибудь, чтобы твоему желудку полегчало. Именно в таком порядке.

Донни одарил Рафа своим самым яростным взглядом.

Что окупилось ему лишь улыбкой и словами:

— А вот и полное любви лицо. Говори.

Последовала минута тишины. Донни уронил голову в руки и дышал, игнорируя отвращение. Раф ждал, ковыряя шелупашки на костяшках от молотьбы по груше, которую в последнее время явно часто использовали.

— Что если не станет лучше? — спросил Донни едва громче шепота, не поднимая головы.

— Дон, — Раф наклонился ближе. — Что если что не станет лучше.

Дрожание внутри. Ему не осталось, чем блевать, так что вместо этого он выплевывал слова и наблюдал, как ужас распространяется с его тела на лицо Рафа. Они так и не дошли до той части, где собирались поесть, после такого-то.

[]

Донни не был дураком, он понимал, что чтобы жить, он должен есть. То, как он избегал еды, имело столько слоев сразу, что казалось неосуществимым преодолеть каждое из этих препятствий и победить в кулачном бою, называющемся употреблением пищи. Сон имел тенденцию приходить после достаточно долгого перерыва, хотелось ему того или нет, и стал почти непроизвольной обыденностью головой на клавиатуре. Но ситуация с едой отличалась.

Перво-наперво, он был не голоден. Где-то посреди бесконечного стресса аутизм сломал этот механизм, и тело решило больше не сигнализировать о голоде. Такое уже случалось с ним в прошлом, чаще всего после болезни, но также во время больших перемен в жизни. Если бы он не ел вместе со всеми, его тело в ином случае никаких сигналов не подавало. 

Во-вторых, стресс превращал это в метафорический «кулачный бой». Он помещал еду в рот, и та немедленно разрасталась в размерах в двадцать раз. Отсутствие аппетита превращало акт потребления пищи в марафон. А в горле вставала болезненная отсыревшая пробка, которая мешала глотать. Мысль поместить в рот еще еды была отвратительной обязанностью. Бесконечные гляделки между логикой жизнеобеспечения и отрицанием этого факта всем телом.

И наконец, недавняя телесная травма. После Технодрома Донни полностью потерял связь со своей физической сущностью, собственная кожа и плоть его отвращали. Что наверняка ужесточалось аутизмом, но всё в итоге зацикливалось в одном и том же кольце повторов. Прием пищи походил на кошмар, на эхо-камеру, в которой всё непрестанно вертелось, и вертелось, и вертелось.

Эйприл поймала его в середине такого кулачного боя. Он усадил себя за кухонный стол, на планшете пролистывались исследования по техникам заземления при диссоциации, а его обед стоял прямо перед ним.

— Ты еще тут, — заметила Эйприл пусто-удивленно. Она вошла с почти пустым баббл-ти, на дне которого еще перекатывалась пара шариков. — Майки сказал, что ты ушел пообедать где-то типа час назад.

— Я отвлекся, — пробормотал Донни вместо того чтобы признать, что он сидел тут и проигрывал битву баночке яблочного пюре. Что было правдой, он отвлекся невообразимыми размерами исследований на тему иссоциации и техник заземления.

Исследования могли помочь, но только если Лео будет присутствовать, чтобы их услышать. Зрелище, как живой труп его брата совершенно не реагирует на внешние раздражители, окончательно убило последние зачатки его гребаного аппетита. Которых было почти на нуле. Меньше чем ноль. Исследование казалось бесцельным и тщетным, но он не мог перестать скроллить. Он просто хотел, чтобы Лео вернулся. Он был себялюбом и эгоцентриком и хотел увидеть улыбку своего близнеца.

Эйприл подошла, набрала полную ложку пюре и попробовала.

— Мм, клубничный, самый вкусный.

Так и есть. Донни старался не выглядеть устрашенным. Когда она протянула ложку обратно, он упер в нее взгляд.

— Ой, прости, — она кинула ложку в раковину и достала ему чистую. — Вот, держи.

Донни взял ложку. Он воткнул ее в пюре. С настроением не заставлять Эйприл засекать время он сунул пюре в рот. Тут же ему показалось, что гранулы яблок размером с гигантские луковицы перекатываются у него по языку и забивают горло. Попытка проглотить зацементировала пробку.

— Я не хочу это, — сказал он, чувствуя, как жарко и быстро бьется сердце, будто повисло у него в гортани.

— Я доем, — ответила Эйприл, высосала последние гранулы бобы и поменяла на баночку. — Что ты поешь вместо этого? Обычно это твой самый безопасный вариант.

Обычно. Обычно. Донни поднял взгляд на кухонные шкафчики и сжался под давящим выбором парализующей неспособности выбрать, перегруженности и тревоги. Он не хотел есть. Он должен есть, чтобы жить. Он не был голоден. Он давно ничего не ел, вполне реалистичным было понимание, что ему нужно поесть. Если он ничего не съест, он ослабеет, может начать терять взять с реальностью, может навредить Лео. Он взял на себя заботу о Лео, он обязан был поесть. Вес необходимости поесть ни капли не помогал делу. Его тело начало сотрясаться, будто ему было холодно, дрожь расходилась изнутри.

— Ох, упс, — произнесла Эйприл и отложила пюре. — Неважно, эй, эй, Ди, всё хорошо.

Скомпрессованное всё давило и пульсировало. Как будто мир гибнет прямо здесь и сейчас, как будто всё неправильно.

Это настойчивое ощущение неправильно-неправильно-неправильности, рождавшееся, когда Лео влипал в неприятности, так никуда и не уходило. Сидело как в таких случаях, только помножить на тысячу. Перемалывающый взрыв концентрированного неправильно.

Донни всё ждал, что голод придет, но тот просто не приходил, сколько бы он ни ждал. Похоже, его тело забыло, как делать голод. Чувство голода просто сломалось, оно не работало, больше не было благонадежным индикатором. Он обязан был заставить себя поесть. Есть было важно.

Пища — это в буквальном смысле химическая энергия, потребляемая для поддержания активности. Единицы в джоулях, пересчитанные на базальный метаболизм для поддержания органов и тканей. Для одного только мозга требовалось около 20% энергии.

Вся логика в мире не имела возможности превозмочь ощущение, что еде в его организме не рады. Это была такая мука, такая боль, он так устал.

Донни подтянул колени к груди и сдавил изо всех сил. Он был одет мягкий свитер, и тем не менее ему всё разно казалось, что ткань терзает раны на панцире. Он сменил бинты трижды за сегодня, маниакально проверяя, нет ли там гноя и хоть малейшего свидетельства остатков тканей крэнгов. Ни того, ни другого не наблюдалось.

Эйприл подтянула стул.

— Прости, я не понимала, что еда сейчас идет нелегко, иначе я бы не пришла и не испортила всё.

Донни мотнул головой. Она ничего не портила, просто не было никакой возможности исправить это. Его до сих пор неконтролируемо трясло, нервы нестройно бренчали, как будто он продрог до костей, но это не так. Он просто сломан.

— Я могу что-нибудь приготовить или за чем-нибудь сходить, что захочешь, если ты это съешь, — предложила Эйприл, перегнувшись через стол, блестя из-за очков самыми честными глазами. — Хочешь бобу? Мне там очень понравилось, я бы обязательно туда вернулась.

Он любил баббл-ти, когда имел возможность терпеть текстуру шариков, которой на данный момент не наблюдалось. Он снова мотнул головой, чувствуя, как примерзлый вес языка добавляет говености всей ситуации. Препятствие заговорить вдруг оказалось за версту от его изначальной точки. Сломан сломан сломан.

— Настолько плохо? — понимающе предположила Эйприл, пытливо изучая его лицо. Учитывая, что она заходила в медотсек навестить их лежащего в кататонии брата, она знала, что да, реально Настолько Плохо. — Когда ты в последний раз ел?

Донни не казалось, что хоть кому-то понравится ответ на этот вопрос. Вместо этого он встал и принялся мерять кухню шагами, выпуская пар таким сотрясанием рук, что было больно. Туда-сюда. Сбрасывая энергию, которую он не мог позволить себе терять, если не может ничего в себя запихнуть.

На это нет времени. Он должен найти способ помочь Лео. Он должен найти способ помочь Рафу и Майки, которые мучаются из-за реальности сложившейся ситуации, не могут отлипнуть от койки Лео, наблюдают в реальном времени, как он терпит поражение.

Комната целиком рванула в головокружительный танец, и все противоречивые ощущения ломанули его разом — где-то в животе, не определить, где, может, в желудке, но может и нет, его пронзила острая боль. Определить, голод ли это, было невозможно.

Донни открыл каждый шкафчик и с силой захлопнул, когда легкое решение проблемы не явилось, после чего возвращался к болезненному скоростному встряхиванию руками и метанию по кухне.

Вскоре головокружение победило, и Донни вымотанно опустился на пол, тяжело заглатывая воздух.

— Окей, — Эйприл присела на корточки на безопасном расстоянии. — У меня есть план. Готов?

К счастью, она могла остановить стремительное вращение вокруг, дергание комнаты и острый шип боли в животе. Он был беспомощен, раздавлен, перегружен абсолютно всем. Он хотел плакать. Он был слишком перегружен, чтобы заплакать. Он кивнул, радуясь, что принятие решения не зависит от него.

Эйприл стянула наушники с его шеи, поставила на шумоподавление и опустила поверх его ушей. Исчез гул холодильника, отчего его плечи упали. Приглушенное ничто, никакого шума.

Затем она оттянула его с центра комнаты, аккуратно поставила панцирем к шкафчикам и дала на них опереться, решив сразу две проблемы — чтобы никто не мог подобраться сзади и чтобы была опора. Она поболтала перед его лицом бутылкой — сок без вкуса — и сунула в бутылку трубочку, чтобы ему даже не приходилось поднимать руки.

Переволновавшийся, Донни взял трубочку в рот и пил, аж пока бутылка почти не опустела. Не так много энергии, как дала бы твердая пища, но в данной точке времени лучше, чем ничего.

Она молча протянула пюре. Донни мотнул головой, и она убрала его без возражений. Она предложила шоколадный пудинг. Тот же ответ. Ее маску пробила маленькая хмурая складка, и Донни спрятал лицо в коленях, стараясь дышать, несмотря на все возможные ощущения, и прекратить дрожать. Как будто он до смерти замерз, хотя это не так.

Боль в животе ушла, ее заменило что-то хлюпкое и неверное. Донни рвано выдохнул, затем неохотно поднял руку, чтобы показать жест — ладонь ко рту и движение от него. Спасибо.

Эйприл приложила пальцы к губам. Поешь.

Он ответил тем, что ткнул в себя пальцем, а потом постучал раскрытой ладонью по лбу. Я знаю.

Эйприл двинула ладонью вверх, будто ущипнула и тянет что-то. Выбери.

Знание, что он должен поесть, не помогало процессу. Горячая сверкающая смесь злости с разочарованием шкворчала и стрелялась. Он резко поставил ладонь поперек другой. Прекрати.

Эйприл снова уселась на корточки, сжав губы в тонкую линию. Она прекратила, хоть и явно не была этому рада. Донни снова сильно затряс руками, мотнул головой, чувствуя, что лучше не становится даже с быстрым движением. Все ощущения давили и глодали его. Ничто никогда не будет в порядке.

Его старшая сестра ждала. В ее руках до сих пор ждали пюре и неоткрытая баночка пудинга. Еще у нее с собой было две ложки, и она наполнила обе пюре, одну оставила себе, а вторую протянула Донни.

После паузы он взял ложку. Она дала знак, и она одновременно съели свое пюре. Пюре тут же показалось огромной кучей во рту, и пришлось бороться с желанием его выплюнуть.

Эйприл указала на его бутылку с соком без вкуса, и вместо этого он втянул глоток. Они проглотили одновременно, и Эйприл снова наполнила ложки. Вот так, ложка за ложкой, они съели пюре, потом пудинг. Когда они закончили, еда засела в желудке камнем, а тошнота глубоко запустила в него свои крюки.

Но Эйприл показала пальцы вверх, а некоторое облегчение изгладило ее лицо, так что это стоило страданий. Она помогла ему встать и держала его руку по пути на настоящее поле битвы — комнату Лео в медотсеке.

[]

Донни держал Лео в вертикальном положении. Мертвый груз навалился на него, пока Кейси проверял его ребра. Он стоял так пару минут и обменивался напряженными репликами с тренированным в апокалипсисе медиком, когда в комнате стало тревожно жарко. Тело Донни омыла волна жара, отчего он замолчал, силясь идентифицировать внезапную смену.

Затем его потянули вниз эфемерные грузы, как будто вся кровь вышла из его головы за секунду. Гравитация ничем не помогала, только усугубляла эфемерное притяжение к полу. Донни ошалело заморгал и проговорил:

— Кейси…

— Держу его, — ответил тот быстро и перенял вес Лео на себя. — Присядь, господи боже, ты прям посерел.

Донни передал Лео и сел прямо на пол, только чтобы незамедлительно решить, что этого недостаточно, и медленно, осторожно опустился на пол ничком, всасывая дрожащие, рваные вдохи. Комната вертелась волчком, стремительно, безжалостно.

Кейси уложил Лео, такого же безответного, и присоединился к Донни на полу. Опытные пальцы нащупали пульс на его шее.

— Похоже на вазовагальный обморок. Дыши размеренно. Молодец, что улегся и не отключился.

— Обморок, — повторил Донни, выдавив слова за онемевшие губы. На каждом сантиметре его кожи выступил холодный пот. — Падение кровяного давления?

— Ага. Часто идет вкупе с, хм… жарой, тревогой, болью, голодом или стрессом, — перечислил Кейси по памяти, перестукивая пальцами по губе. — Полежи немного, даже если ты не отключишься, будет очень хреново.

Кейси был прав. Его тело сразу же стало похожим на горячий мусор, словно на него вывалили тысячу ужасных ощущений одновременно. Он не мог перестать дрожать, а в животе было так странно, что не описать словами. Может, это голод? Или, может, это и есть стресс.

Манжета тонометра была снята с Лео и принесена к Донни. Тот не стал подниматься с пола или двигаться. Он не был уверен, что сможет.

— Еще не идеальное, — сказал Кейси, снимая щиток с его руки. — Как твой панцирь? Заражения нет, так ведь?

Донни проверял дважды за сегодня, а ведь был всего полдень.

— Он заживает нормально. Я недавно менял бинты. Антисептик свою работу сделал.

— Как боль? — Кейси обошел вокруг его панциря, не прикасаясь, только изучая глазами. Собранный, прямо как Лео, когда он в режиме медика.

— Поначалу я принимал ибупрофен, но больше нет. Эйприл предлагала кое-что посильнее, но я не хотел, чтобы что-то влияло на мою способность заботиться о Лео.

— Он еще болит? Сейчас? Может, мы примем немного ибупрофена? — предложил Кейси, вставая и роясь в запасах.

Донни почти согласился, но тут же закрыл рот. Когда он принимал ибупрофен на пустой желудок, тот болел без конца. Но также он не хотел добровольно выдавать, что ничего не ел. Он сказал кривым голосом:

— Не болит.

— Ты врешь, — Кейси даже не обернулся. — Ну где же он…

— Откуда ты знаешь? — заныл Донни и стянул фиолетовую бандану, чтобы промокнуть холодный пот на лбу.

— Когда ты старше, ты врешь точно так же. Ага! Нашел, — Кейси выщелкнул две таблетки в ладонь и повернулся к раковине. — Воды?

— И еды, — неохотно добавил Донни, пойманный между Сциллой и Харибдой. — Иначе моему желудку придется несладко.

— Оу! Окей. Чего ты хочешь?

Донни скривился, потому что хотеть-то он ничего не хотел. Он отвернул лицо в линолеум и пробубнил:

— Я не знаю.

Задержка не дольше секунды, и Кейси сказал:

— Вас понял. Скоро вернусь!

Донни остался наедине с дрожью и липким гадким чувством, как когда чуть не теряешь сознание. Самое странное чувство в мире — корчиться на полу в комнате, где находится твой близнец, и не получать от него абсолютно никакой реакции. Лео был в сознании, об этом говорили мозговые волны. Но от вида, что Донни прямо у него на глазах едва не потерял сознание, он даже не дернулся. Горесть и неуместная скорбь, ведь он потерял Лео во всех возможных имеющих значение смыслах. Даже если его тело сидит прямо здесь.

Кейси вернулся и протянул ему свою добычу, пояснив:

— Я помню, что когда бы тебе ни было нужно принять таблетки, сенсей находил крекеры и арахисовое масло, чтобы ты мог их заесть.

Малой был нагружен пачкой крекеров и банкой арахисового масла. Стоило признать, это было довольно хорошее решение. И на мгновение, даже если сейчас Лео с ним не было, его эхо всё равно было рядом.

— Спасибо, — совершенно ровным голосом ответил он. Он очень долго садился, потом съел пять крекеров, обмакивая их прямо в банку, после чего принял ибупрофен. Он признал поражение, потому что прямо сейчас боль была очень доставучей, и он бы хотел, чтобы она немного стихла, когда его перегружает столько всего сразу.

— Я не обязан никому рассказывать, что ты тут едва не отключился, — заметил Кейси, снова повернувшись к нему спиной. Он проверял капельницу Лео. — Хотя я был бы рад, если бы ты доел крекеры.

Донни смерил упаковку взглядом. Она была почти полной.

— Что если я съем еще пять?

— Десять.

— Уговор.

Донни сидел на полу и ел крекеры с арахисовым маслом, пока не мог снова стоять. Лео не сказал ничего.

[]

Донни осознавал, что он лицемерничает, но продолжал спорить со своими братьями, что сохранять нормальный режим сна важно. Так что он создал маленький фиолетовый монитор, чтобы отслеживать жизненные показатели Лео ночью, чтобы их братья могли взаправду попытаться нормально поспать после кошмарного стазиса у его койки. Лео всплывал из своей диссоциации пару раз, и Донни с удивлением обнаружил, что изобретает новые способы испытывать муки из-за состояния своего брата. Держать его в своих руках, только чтобы он снова растворился в ничем. Лео жил, чтобы усложнять его жизнь, но блять, как минимум он жил.

Они говорили. Ну, Донни говорил, а Лео дал несколько невербальных ответов. Впервые с вторжения Донни смотрел на Лео и чувствовал, что правда его вернул, что его близнец находится в этой комнате с ним.

И снова он пропал. Как по щелчку пальцев. На середине предложения Донни его глаза опустели. Он не вернулся в сознание, даже когда Донни его встряхнул. Даже когда Донни умолял его вернуться.

Магмовый пузырь фрустрации лопнул и выжег его изнутри. Убедившись, что Лео удобно, он сбежал, чтобы пережить нервный срыв в покое.

Хватая ртом воздух, он свернулся под своим столом и греб и впивался ногтями во внутреннюю сторону предплечий. Он всегда был более склонен к изоляции, чем к срывам, но они всё-таки определенно были возможны. Потребность орать во все легкие останавливал только тот факт, что он не мог вздохнуть. Ритмичное покачивание взад-вперед было совершенно неосозанным до того момента, как он понял, что долбанулся об стену панцирем, и тот взорвался болью.

Между попытками глотнуть воздуха прорвался придавленный вскрик. Паутинчатые отголоски агонии прошивали потревоженные раны. Вскрик растворился в несчастных всхлипах, потому что всё было ужасно, все было кошмарно, он не мог спать, он не мог есть, он был ответственен за то, чтобы сохранить Лео живым, и вес этой миссии практически перекрывал воздух, потому что Лео так важен, а Донни не был уверен, что у него хватит сил, чтобы сохранить этот свет в мире, потому что сам он едва справлялся с собой.

С того конца лаборатории раздались шаги, и проем стола заполнило обеспокоенное лицо его сестры.

Донни тут же мотнул в ее сторону рукой, чтобы дала ему пространство. Он был перегружен, раздавлен, умирал. Эйприл отсела, чтобы не перекрывать путь отступления, и сказала что-то, что Донни не расслышал из-за звона в ушах. Он вслепую мотнул головой и попытался выровнять дыхание. Он не смог взглянуть Эйприл в глаза. Ничего нового.

Он мог слышать лишь звон и загнанное трепыхание своего сердца. Мир погибал. Ничто не исправится, никогда больше. Его кололо слишком много ощущений сразу, чтобы их можно было назвать.

Эйприл больше на него не смотрела. Она взяла со стола его кубик Рубика и крутила его, рандомно вращая цвета. Его взгляд беспомощно зацепился за движение, пытаясь вычислить, есть ли в ее стараниях хоть какая-то алгоритмическая база, но в них не было ни ритма, ни причин.

Так прошло почти десять минут, прежде чем Донни выполз из-под стола, выхватил его у нее из рук и собрал его за шестьдесят секунд по алгоритмам.

Эйприл просияла, и теперь, когда она заговорила, слова прозвучали четче:

— Оу, так вот как он решается?

Донни показал ей фак. Его качало, и слишком долго заняло осознание, как сильно он вымотан. Когда он в последний раз спал?

— У меня сегодня весь день свободен, — сказала Эйприл. — Так что я могу присмотреть за нашим мальчиком. Ты можешь немножко-множко поспать.

Донни почти автоматически замотал головой, несмотря на изнурение.

— Ов, — откликнулась Эйприл с той же опасной улыбкой. — Это была не просьба, Донателло.

Его уверенность пошатнулась. Нервный срыв остался с ним самым худшим осадком в мире. Он так устал. И может быть был голоден, но мысль о том, чтобы есть еду, оставалась не самым желанным гостем в данный момент. Его плечи упали в знаке смирения, и он позволил своей старшей сестре сопроводить его до кровати. Спасибо, что она не стала его трогать, но не оставила одного, пока он не был завернут в одеяла в темной комнате.

Несмотря на жутчайшую усталость, чувство, будто что-то ползает по спине, будило его шестнадцать раз. Но хотя бы мир самую малость перестал гибнуть.

[]

Каждый раз казалось, что отсутствие аппетита пришло навсегда. Но оно никогда не оставалось навсегда. В конце концов голод возвращался, эпизодически, без особого постоянства поднимая голову.

Он смотрел на спецификации протеза руки Лео, и вдруг в следующую секунду он уже умирал с голоду. Голод пришел как товарняк, ударил по всему телу. От его интенсивности было почти больно. Он покачнулся, застряв между желанием продолжать работу и знанием, что голод нужно уважить, раз уж он изволил явиться, а то он никогда не восстановится.

Больше колебаний. Он взвешивал, не понимая, что вообще этот голод хочет съесть. Потому что есть было отстойно, и он ненавидел сам процесс, и это было тупо. Но он кое-что придумал, единственное блюдо, которое ему хотелось съесть.

Он хлопнул в ладоши, медленно их скрутил и пошел бродить по логову в поисках Майки.

— Привки, Ди, — Майки устало улыбнулся. Он распластался по креслу практически вверх ногами и теребил бампер телефона.

Донни нерешительно молчал, потому что Майки отдыхал, и ему не очень хотелось это изменять. Вместо своего младшего брата он упер взгляд в стену, нахмурившись.

— Всё хорошо? — Майки сел прямо, по его лицу пробежала тень беспокойства.

— Лео в порядке, — автоматически ответил он, потому что так и было. Он буквально только что проверил.

— Ты испытываешь необходимость в утешении? — продолжал Майки. Донни не мог сдержаться, он засмеялся.

— Майкл, прошу.

— Что! Ты у меня такое спрашиваешь, это всего-навсего честно, — Майки рефлекторно улыбнулся в ответ, услышав его смех. — Ну же, что такое? Если только ты не хочешь просто там стоять. Это тоже можно.

— Можешь кое-что мне приготовить? — спросил Донни слишком быстро, будто срывал пластырь.

Майки подскочил, словно его охватило пламя.

— Дон, я с преогромнейшим удовольствием. Что ты хочешь?

— Кабачковый хлеб, — ответил Донни, потому что именно этого потребовал его мозг.

— У меня сейчас есть только замороженные кабачки, это ничего? — Майки определенно был на седьмом небе, улыбался от уха до уха и перестукивал пальцами по бедрам.

— Агась, — Донни просто хотел кабачкового хлеба Майки, и не важно, как.

Он последовал за подпрыгивающим братом в кухню, уселся за стойку и наблюдал, как Майки взбивает тесто и ставит его в духовку. Они немного поговорили о Лео, но потом переключились на теории заговора и так болтали, пока хлеб не был готов, и Донни съел три куска за один присест. Майки выглядел так, будто выиграл в лотерею.