Был определенный момент в жизни, когда Лео полностью принял факт, что никогда не увидит семнадцатилетие. Он мог бы заявить, что это остаточное влияние тюремного измерения, что там он висел в пространстве и чувствовал душащую окончательность, что больше не будет дней рождения, что он больше не будет задувать свечи со своим близнецом. Остались только шестнадцать лет.
Но реальность была такова, что большую часть своей жизни Лео провел в ощущении, что будущее — это такая штука, которая происходит с другими. Мысль, что он попросту окажется в этом самом будущем… он в принципе не мог себе такое вообразить. Подумать только, сколько раз, слыша слова «через пять лет», он рефлекторно думал: «Это неважно, к тому времени я буду мертв».
Потом оборачивал это в обертку шутки, отмахивался, обходил стороной, мысленно помечая это грифом «разобраться потом». Предпочтительно — никогда.
Порой мысль о следующем годе меньше напоминала праздник и больше подсчет, сколько он провел в этой войне. Как будто он смотрел на передовую и алкал окончания всего этого. Не бороться очередной день. Он умолял об облегчении, которого больше не существовало, потому как не существовало Лео, не заклеймленного депрессией.
Его психотерапевта звали Рекс, но Лео не знал наверняка, настоящее ли это имя, потому что он заявлял, что его полное имя Тираннозавр Рекс, а Лео не мог прощупать его достаточно, чтобы понять, стебутся ли над ним. До его дня рождения осталась неделя. Они сидели в кабинете Рекса и пуляли об стену попрыгунчики. Игра была не самая безопасная.
— Почему ты считаешь, что нет не-депрессивного Лео? — спросил Рекс.
Лео отрывисто хохотнул.
— Потому что нет такого. Я же тебе говорил, я даже не помню, каково это, не чувствовать себя таким.
— Да, говорил. Но тебе не кажется, что это черно-белое мышление?
Лео поймал проскочивший в диком отскоке через центр кабинета попрыгунчик новой рукой и триумфально воздел вверх, когда пальцы в самом деле свернулись вокруг мячика вовремя, чтобы его удержать.
Рекс поднял руки в ответ. Лео кинул мячик снова и продолжил:
— В плане, есть два варианта: в депрессии и не в депрессии. Как по мне, весьма черно-белая ситуация. Плюс Сенсей прожил с депрессией где-то типа пятьдесят лет.
«Ты же знаешь, что мне не пятьдесят», — возмутился тот, даже если вообще-то во время сессий Лео возникать не должен был. Попробуй как-нибудь заткнуть Лео рот, ага, как же.
— У Сенсея свои проблемы. Они существуют отдельно от твоих и никак с ними не пересекаются, — напомнил Рекс, которому вручили самую адскую в мире работу разделить две личности, которые делят один мозг. Лео ему ни на йоту не завидовал.
— Ладно, но типа. Некоторые его проблемы такие же, как мои, — возразил он в миллионный раз.
— Тогда мы сможем обсудить эти проблемы в его время. Сосредоточься на себе, том себе, которому сейчас шестнадцать и который еще не жил дальше шестнадцати. На следующей неделе только тебе стукнет семнадцать.
— Вообще-то, Донни тоже стукнет семнадцать. Ну и Сенсею тоже, потому что он типа как бы живет в моей голове, — сумничал Лео и сделал это исключительно ради шанса отшутиться.
К сожалению, его психотерапевт знал об этой его привычке и смерил его невозмутимым взглядом. Он кинул попрыгунчик прямо ему в голову.
— Эй! Это против правил! — воскликнул тот, поймав его со смехом.
— Мой пациент — черепаха с двумя личностями в голове, тут я устанавливаю правила. Новое правило гласит: будешь вредничать — уклоняйся от прямых в голову, — Рекс вздохнул, закатал рукава своего полосатого свитера и раскинул руки. — Исследуй-ка со мной эту мысль.
— Аргх! — Лео кинул попрыгунчик в сторону, раздражаясь, что теперь они будут делать серьезную работу, и устроился, скрестив руки.
— Когнитивное искажение: черно-белое восприятие. Есть только депрессивный Лео или ничего. Ты не помнишь не-депрессивного Лео. Но разве это коррелирует с мыслью, что он не может существовать вовсе? — завлекал Рекс.
— Уф, не говори «коррелирует», а то я буду думать про доставучие логические задачки Донни, — заныл Лео, продолжая исключительно вредничать и сжимая руки плотнее.
Рекс ждал ответа, вскинув бровь.
Еще один раздраженный вздох.
— Я всегда буду в депрессии, так что это не имеет значения.
— И почему ты так думаешь?
— Мне этот разговор не нравится, — заявил Лео и угрожающе ткнул в Рекса пальцем. — Не спрашивай почему.
— Хорошо. Я расскажу тебе почему. Потому что ты не хочешь ничего делать со своей верой, что не проживешь дальше шестнадцати, которая, кстати, основана буквально ни на чем, только на субъективных эмоциях. Но если примешь это как факт, тогда тебе придется также принять и факт, что у тебя есть будущее, и его придется жить.
Лео показал ему фак.
Рекс ответил гаденькой ухмылкой.
— Ну уж прости, что я прав.
— Я ничего не стану признавать, — произнес Лео, потому что эта мысль завязывалась в его горле тугим узлом.
— Значит, не признавай. Просто подумай об этом. А до тех пор у тебя на следующей неделе всё еще день рождения. Да, за себя ты не рад. Рад ли ты, что Донни будет семнадцать?
От этого узел раздулся, иначе, но всё равно болезненно. Лео ответил, немножко захлебываясь.
— Да, конечно.
— Тогда, раз просить от тебя порадоваться за себя пока слишком большой спрос с тебя, давай перенаправим. Этой точки мы к следующей неделе не достигнем, так что нацелимся на следующий год, — рассудил Рекс. — Так как для тебя выглядит радость за Донни?
Они обсудили, что Лео хочет подарить Донни, как он гордится своим близнецом и всем, чего он достиг за семнадцать лет. Сенсей уступил время сессии, отведенное ему, чтобы дать Лео побольше поскакать в ужасе вокруг своего дня рождения, что означало, что к концу сеанса они были в куда лучшем настроении, чем обычно.
— А вот и вы, — поприветствовал их Сплинтер, когда Рекс вывел Лео в комнату ожидания. Папа всё еще ходил с ним на каждый сеанс, даже девять месяцев спустя. Он воспринимал эту обязанность крайне серьезно, и есть такая вероятность, что Лео поделился с Рексом тем, что испытывает на этот счет смешанные эмоции. Боль и вина, которые провоцировала мысль, что раз Сплинтер был способен на такой уровень вовлечения и внимания, то почему, когда Лео был младше, ему приходилось терпеть совсем иное?
Ему никогда не нравилось думать о своем отце иначе, как о целом мире, и заходить на эту территорию было попросту неприятно. Так что он старался искать и принимать столько мгновений так запросто предлагаемого внимания, за которые маленький Лео был бы готов убить, сколько было возможно.
— Кажется, передо мной мой малыш Синий, — заметил тот с едва заметным удивлением. Лео присел рядом с ним на корточки, и Сплинтер взял его лицо в свои ладони. Обычно на выходе с сеанса присутствовал Сенсей, потому что его сессия шла второй и потому что Лео не хотел управлять телом, которое от разложения мозга на составные гнало адреналин пачками.
Лео вжался в его ласковые руки.
— Динь-динь, вы выиграли приз!
Призом было крепкое объятие. Сплинтер хихикнул и поцеловал его в лоб.
— Всё хорошо? — спросил он у Рекса через плечо сына. Психотерапевт обычно с благословения Лео выходил с ним и подводил итоги, потому что зачастую, когда его спрашивали, как прошел сеанс, Лео не мог сложить и двух слов.
— Сегодня сосредоточились на Лео, — отчитался Рекс, отводя взгляд от телека с субтитрами. Телек показывал странную мыльную оперу. — Поговорили о грядущем дне рождения. Как и всегда, он справлялся просто отлично. Какая вкусняшка сегодня?
— Синий еще не выбрал, так что, скорее всего, Старбакс. Это резервный план, — ответил Сплинтер, похлопывая сына по щеке, на которой проступила ямочка.
— О, отличная идея, пап, — похвалил Лео.
— Спасибо вам, что так хорошо о нем заботитесь, — Сплинтер встал и поклонился Рексу, как делал постоянно.
Рекс никогда не знал, как ему на это реагировать, так что заливался краской и тер шею. Ошибкой было сказать ему, что Сплинтер был на самом деле Лу Джитсу.
— Спасибо. И заранее с Днем рождения вас двоих. Надеюсь, всё пройдет хорошо.
Лео показал большие пальцы вверх — мясная рука вместе с механической. Наверняка всю ночь перед этим днем он пролежит в кровати, терзаясь продолжающейся резиной существования, но понадеялся, что будет не так сложно вместо этого вложить свои силы в Донни. Он любил Донни. Это было несложно.
Пока они шли до Старбакса, Сплинтер держал его за руку и слушал перечисление всех его идей для деньрожденного подарка Донни. В его желудке творилось что-то странное — будто открылась впадина до самого дна. Он решил, что это дурное предчувствие от мысли о том, что он станет старше.
Лео изо всех сил старался не думать о том, как будет тащить свой труп дальше через продолжающееся существование. На периферии присутствовало неотвязное чувство, становившееся мрачнее и мрачнее, и впадина стала расширяться, испортила ему аппетит и сбила график сна. Она стала практически преувеличенной, как будто там было что-то кроме того, что он чувствовал.
Лео, пожалуй, стоило бы где-то в этот момент закопаться чуть поглубже и разобраться, что происходит, но его всё постоянно отвлекало, и подготовка ко дню рождения, и болото собственных мыслей по данному поводу, и…
Наступило утро его семнадцатого дня рождения, и он проснулся один.
Сначала он не понял. Было десять утра — он заспался, потому что отключился где-то в четыре. Они с Сенсеем сыграли пару раундов в шахматы, пытаясь отвлечься, дать разуму, как скаковой лошади, цель на преследование. Относительная тишина плыла, просачивались звуки всего знакомого — гудящий вентилятор, далекие голоса где-то в логове.
Затем Лео осознал, что прилив его разума совершенно беспрепятственно накатывает на берег. Нет ни препятствий, ни маяка, только ровный песок. Он был один.
Вдвоем они чувствовали себя в принципе ничего в сражении с диссоциацией, так что сидеть, моргать и чувствовать качку было странно. Он сидел в своем теле, а оно сидело на сантиметр-два влево. Он был заземлено на двойку, или, может, на единицу. Полтора.
«Хей, — Лео сунулся вовнутрь и никого не обнаружил. — Ты куда делся?»
Тишина. Жуткая, лишенная ориентиров. Пустая бухта. Лео протиснулся в туманное ничто. Он не хотел погружаться в темные воды, потому что сегодня был его день рождения…
Ох, блять. Сегодня был не только его день рождения.
Вот насколько эгоцентричным он мог в принципе быть? Ну да, ну конечно, сегодня был день рождения и у Сенсея тоже. Но еще это, блять, значило, что сегодня день рождения его мертвого близнеца. Лео стремительно погрузился в омерзительную пропасть ненависти к себе, потому что он так невообразимо зациклился на себе, что всё, о чем он только мог думать, — это что он и представить себе не мог, что доживет до семнадцати, и весь этот подростковый бред встал затором на пути у того, что представляло из себя реально говеную ситуацию. Как, например, прожить еще один день рождения без своего близнеца.
«Сенсей? — окликнул он снова, путаясь и оскальзываясь в густом потоке эмоций, который уже привнес в уже и так непростую обстановку в разуме. — Прости, что снова всё свел к себе, выйди, пожалуйста!»
Ни единого звука. Лео правда не хотелось погружаться, так что он не стал подходить ближе ко тьме. Судя по ощущениям, поблизости Сенсея не было, их будто разделял океан. И Лео не сможет его пересечь без риска пропустить собственный день рождения.
Теперь он чувствовал себя куском говна. Наверняка он это заслужил. Но чем дольше он валялся на месте под слишком жаркими одеялами и ворочал это в голове, тем больше понимал, что это, скорее всего, не целиком его вина. Сенсей мог бы что-нибудь сказать. Очевидно, у того, что он прятался, была какая-то причина. Хотя погружение Сенсея на дно океана немножко тянуло и его тоже.
Дело было не совсем в Лео, ну кроме этого. Скорее всего Сенсей прятался, потому что считал себя виноватым, думал, что испортит ему день рождения, потому что в этом плане он умел быть идиотом. Сенсей хотел, чтобы Лео воспользовался их сеансом, чтобы проработать свои эмоции на тему «я становлюсь старше, хотя думал, что убью себя раньше или умру прежде, чем увижу собственный день рождения». Он не был эгоцентриком, он приписывал Сенсею мысли, которых на самом деле не было. Лео был готов делать ставки, что Сенсей наверняка только порадовался, что они не сосредоточились на нем и его горе. Потому что стоило только посветить на эту проблему прожектором, и от всего становилось так некомфортно, что у Лео уже под кожей черви поползли.
Дышим глубоко. Думаем рационально. Не его вина, что Сенсей ушел на дно. Сегодня был его день рождения, а его близнец был мертв. Ни одно из действий Лео за прошлую неделю не было направлено против Сенсея.
Ну, кроме, пожалуй, того, что он напрочь забыл, что для Сенсея это будет хреновый день. Но это было ненарочно, у него на уме было всякое относительно тоже важное, а у Сенсея никто не отбирал возможность напомнить. Еще один глубокий вдох. Пошевелить пальцами ног. Лео всё еще держался на нестабильных полутора, но его тащило вниз. Он не мог держать голову над поверхностью воды.
Никто не виноват. Говеные обстоятельства. Винить нужно в первую очередь крэнгов за то, что убили его Донни. Какая польза от того, что он будет злиться на себя, что вел себя эгоцентрично, кроме как он испортит собственный день рождения? В следующем году он об этом не забудет. Сейчас просто случилась беспрецедентная ситуация. Угорь вины и стыда может прекратить ерзать в горле, когда ему будет, блять, угодно.
Тихий стук в дверь донесся до него за миллионы километров. Полтора, похоже, скатились до единицы. Он не ответил, и дверь отворилась.
— Ты таки проснулся, — заметил Донни и впустил себя сам. Он продефилировал к кровати, и его лицо резко потемнело, когда он увидел пустой взгляд в прекрасное далеко. — Ох. А может, и нет.
Лео подчеркнуто вдохнул. Моргал с особым усилием. Единица скатилась до нуля, Сенсей утягивал, утягивал, утягивал вниз, на песчаное дно. Перед ним стоял семнадцатилетний Донни. В этой кровати сидел семнадцатилетний Лео. Если семнадцать лет начинаются так тяжело, как, черт возьми, кто-то может ожидать от него большего?
Донни заполз на кровать, устроился прямо на его ногах и взял его руку.
— Давно ты уже не соскальзывал. Насколько я могу судить, ты сейчас держишься максимум кончиками пальцев. Я вижу. Моргни еще раз, если я прав.
На понимание инструкций ушла слишком затянувшаяся секунда, но Лео опустил веки дополнительный раз, лишь ради размытого близнеца перед ним, на котором он даже не мог сфокусироваться.
— Я всегда прав, — самодовольство в его голосе было на корню испорчено залегшей под ним тревогой. Он взял одну его руку обеими, потому что протез был отложен на ночь. — Играем в сожми руку. Уровень сложности — легкий. Просто повторяй за мной.
Он сжал один раз. Лео подумал об инструкциях. Он дышал. Он не мог хоть примерно представить, как ему заставить свою руку двигаться. Это та, которую отрезали? Нет. Это была вторая. Еще раз, что так выбило его из колеи? Донни был мертв? Нет. Донни сидел прямо перед ним, и выражение его лица трещало по швам. Он был так расстроен. На свой день рождения. Это было нечестно.
— Всё хорошо, Леон. Задание нелегкое, я понимаю, — сказал ему Донни, и, судя по его тону голоса, всё было очень сильно не хорошо. — Сенсей? Как думаешь, сможешь…
Его идеальные брови нахмурились, и Донни тихо выругался.
— Ох, дерьмо. Сенсей. Я об этом даже не подумал.
Ну, теперь Лео не чувствовал себя так говено из-за того, что и сам забыл. Раз уж Донни, самый умный из всех, кого он знал, тоже не подумал, что сегодня у Сенсея будет день рождения без его близнеца, тогда, может, он не такой говнюк, что совсем об этом не подумал. Если бы только он мог призвать Сенсея вперед, и извиниться, и, может, попробовать дать ему почувствовать себя чуточку лучше.
«Ди здесь, Сенсей», — попытался он снова, снова кидая клич в беззвучную пропасть. Не позволяя себе слишком приблизиться.
Нет ответа. Внутренне вздохнув, он вернулся и обнаружил там скачкообразное ощущение. Блик между одним и мгновением и другим — он упустил пару минут.
Донни никуда не ушел. Всё еще сидел на его ногах, склонив голову над их сцепленными руками. Он сжимал руку определенными интервалами — морзянка. Лео присоединился на середине, и все буквы были поперепутаны, так что ему пришлось дождаться окончания сообщения и его повторения, чтобы ухватить смысл.
С Д Н Е М Р О Ж Д Е Н И Я
Более медленный выдох. Лео подвигал пальцами ног. Попытался вспомнить, которую руку использует, и ответил лучшее, что смог из себя выдавить: Д
Рваный вдох. Когда Донни поднял взгляд, в его глазах стояла опасная пленка.
— Хей, — сказал он.
Лео несколько раз заикаясь вдохнул, как будто не помнил, как это делается нормально, и ответил:
— Хей.
Донни шумно всхлипнул и отвернулся, чтобы спрятать лицо в рукаве худи.
— Блять, прости. Я просто не ожидал…
Лео догадался, что он имел в виду: не ожидал, что он снова уйдет в темную, потому что прошло довольно много времени. Он сражался всем, что у него было, чтобы более надежно устроиться в разлагающемся трупе, который он называл телом (это наверняка когнитивное искажение, но прямо сейчас у него не было никаких сил на подобную интроспекцию), потому что минимальный деньрожденный подарок, который он мог подарить Донни, — это быть на этом дне рождения.
Лео поднял кулак на обозрение.
— Я догадался, да, — Донни сумел удержать слезы, хотя в голосе осталась небольшая хрипотца. — Заземляйся вместе со мной. Повторяй.
— Повторяй, — ответил Лео.
Донни криво улыбнулся. Улыбка в точности зеркалила улыбку Лео. Он сжал его руку один раз. Лео сжал один раз. Дважды, дважды. Трижды, трижды. Туда и обратно. До тех пор, пока Лео не заземлился на условные полтора, чувствуя, как вселенная кружится в пальцах ног, а вместо мозга у него карусель.
— Это из-за Сенсея? — предположил Донни. Тяжелый вес на его ногах успокаивал и утверждал.
— Он нырнул, да, — ответил Лео, мотая головой. — Я даже не подумал…
— Мм, — согласился Донни. — Как думаешь, сможешь встать, или тебе нужно больше времени?
Сама мысль о том, чтобы двигаться и взаимодействовать с миром без приятного присутствия, без страховочной сети для любой ситуации, казалась странной. Но он вполне сможет справиться, даже если так мир мутнел и ходил ходуном. Сегодня был день рождения Донни.
— Я не смогу встать, пока ты сидишь на моих ногах, — напомнил Лео и в последний раз сжал их переплетенные руки.
Донни его отпустил, поставил ноги на пол и ждал, наблюдая, как следом Лео спускает ноги на пол. Сложно было отрицать, что он собирается не отходить ни на шаг.
— Хочешь надеть руку? — спросил Донни.
Были аргументы и за, и против. Временами, когда он надевал руку, ощущение искусственных нервов провоцировало диссоциацию, что уж говорить о всё еще деликатном мгновении отсоединения руки и крена гравитации. Но в то же время попытки тянуться за вещами отсутствующей рукой и сигналы лишь с одной стороны могли дезориентировать не меньше.
Принимать решения было слишком тяжело. Он пожал плечами, неспособный выбрать.
— Тогда давай пока не будем ее надевать. Всегда можешь передумать потом, — подбодрил Донни, встал и зарылся в его вещи, чтобы швырнуть в него что-нибудь, что ему придется надеть.
Кружилась голова. Лео не без боя натянул носки и потопал за близнецом в кухню. Впадина в желудке осталась лишь фантомным ощущением, было несложно распознать в ней ужас Сенсея. Но все равно она мешала есть, даже если всё то время, пока он сражался с миской каши, Донни держался рядом.
Лео осознал, что пропустил весь разговор мимо ушей и подскочил, когда его коснулась рука.
— Осторожно, — раздался будто через трубу голос Донни.
— Прости, — сказал Лео и повернулся к Рафу — тот присел на корточки рядом с его стулом. — Ты что-то говорил?
— Дон как раз всё мне пересказал, — ответил Раф, и вокруг его глаз вместе с улыбкой сложились складочки. — С Днем рождения, дружок. Ну, каково это — быть семнадцатилетним?
Это была совершенно нормальная фраза, от которой у Лео не должно было немедленно пересохнуть во рту. Сенсей со своими существующими отдельно и никак с ним не пересекающимися проблемами никак не помогал с теми, которые у Лео были. Как же забавно всё устроено. Лео ответил, понадеявшись, что все проигнорируют дрожь в его голосе:
— Да примерно так же. А где Майки? Собирается выпрыгнуть из торта?
— Он пошел в магазин, скоро вернется, — пообещал Раф. — Где мы по шкале?
Лео хотел скорчить недовольную гримасу, хотел соврать, несмотря на то, что ложь была очевидна. Неохотно показал один палец.
— Хочешь позаниматься заземлением? — спросил Раф.
— Это не поможет, потому что меня тащит вниз тупой Сенсей, — проворчал Лео, вслепую шарясь и обнаруживая всё то же огромное ничего в своем мозгу, от которого он чуть не оступился.
— Почему он спрятался, сегодня ведь и его день рождения тоже? — непонимающе спросил Раф.
Донни наклонился и прошептал что-то ему на ухо. Распахнув глаза, тот тихонько ответил:
— Ох.
Лео раз за разом получал подтверждение, раз не он один об этом не задумался.
— Всё нормально. Я тут, я присутствую.
— Ты присутствуешь, — подтвердил Раф. — Все подтянутся к ужину. Чем намерены заняться весь остальной день?
Под всеми подразумевались Кейси, Эйприл и Кэрол, а также после долгих препирательств Драксум. Последний пообещал, что будет вести себя примерно. Не то чтобы Лео забыл про инцидент с крышей, просто он обнаружил, что у Драксума отвратительнейшие вкусы в музыке и его можно уломать попеть караоке, что в высшей степени его очеловечивало.
Но теперь в животе засела ужасная грызня, она поглощала, будто у него там поселилась и вихрилась его личная мини-бездна. Горе, которому тут было не место, плюс еще дезориентирующее кручение от мысли, что он стал старше, хотя думал, что не придется. Сегодня просто не будет.
Кроме одного.
— Можно я просто позависаю с Ди, чтобы собрать мысли в кучку перед вечеринкой? — спросил он, чувствуя вину за то, что по сути выставил всех остальных за дверь.
Но Раф ни разу не воспринял вопрос таким образом, потому что знал близнецов всю свою жизнь. Большая ладонь огладила Лео по голове, и Раф сказал:
— Конечно, дружок. Мы с папой всё равно собирались всё украшать. Если понадобимся, просто киньте клич.
Донни щедро отлил кофе в термокружку, стырил лишний кусочек яблочного пирога, сунул в зубы пончик после чего дал Лео знак, чтобы указывал путь.
Лео выбрал его лабораторию, потому что тогда он мог просто позависать и понаблюдать, как Донни работает. Его близнец, очевидно, не стал обжаловать его решение, а, облизав сахар с пальцев, немедленно подобрал со стола фиолетовую мешанину проводов с верстака, что-то радостно напевая под нос.
Он мог бы спросить, над чем Донни работает. Вместо этого он уселся на стол, хотя Донни ненавидел, когда так он делает, и по глоточку тырил его кофе. Черный с сахаром, вот ведь монстр.
Лео наблюдал, как его близнец режет на длинные полосы и переплетает провода между собой. Донни напевал себе под нос Out of the Woods Тейлор Свифт — именно эту песню Лео напевал вчера с утра до вечера. Что-то екнуло в его груди, как будто лопнула натянутая струна. Он не знал, почему от этого было так больно. Он отсербнул еще немного кофе.
— Возьми себе свой, — пожаловался Донни, щелкнул в его сторону кусачками.
— Зачем мне свой, когда у меня есть твой? — парировал Лео, и горло заболело. Засевшая в нем скорбь чем-то напоминала ситуацию, когда хватаешь с транспортной ленты не свой чемодан.
Как он мог жить без Донни? Равносильно и в то же время противоположный по боли вопрос: как он мог ожидать от Донни жить без него?
Вопрос складывался из комбинации двух воспоминаний: того, как Сенсей сказал ему, что худшая часть бытия близнецом — это когда ты больше не близнец, и того, что Лео до сих пор слышал ужас и агонию в голосе Донни, когда он сказал, что его попытка самоубийства — это его худший, сука, кошмар.
Семнадцатый день рождения должен был быть празднованием. Он знал, что боялся его, что всю прошлую неделю готовил себе стальную броню из слов, что будет рад за Донни. Но проблема была в том, что попытки отмахнуться от собственных чувств проникали в попытки почувствовать радость за Донни. Потмоу что он не мог, не со знанием, что отсутствие радости Лео испортит этот день для Донни… что его диссоциация означает, что он застрял тут и нянчится с самым бесполезным из братьев…
Клеймление. Лео вздохнул, подтянул одну ногу и обхватил руками. Снова он сражался со своими тупыми мыслями. Еще одна битва в бесконечной войне. Он устал. Сегодня был его гребаный семнадцатый день рождения.
— Телло, — произнес он, прочистив горло, когда голос вышел странный.
— Нардо, — отозвался тот зеркальным тоном, не подымая взгляда от своего занятия.
— С Днем рождения. Я только сейчас понял, что так заморочился, что даже до сих пор этого не сказал, — Лео зарылся подбородком в колено.
— Спасибо, — ответил Донни, и было очевидно, что ответ совершенно рефлекторный.
— Каково это — быть семнадцатилетним?
— Да примерно так же, — ответил Донни, переключая настройки на гогглах. Он был сосредоточен на своей работе. — Для достижения цели «повзрослеть на год» тебе нужно потратить триста шестьдесят пять дней, и так как процесс слишком дробный, заметных изменений нет. Приходится потратить так много сил на то, чтобы стать семнадцатилетним, и вот твой приз — циферка стала больше.
— Мне пришлось потратить больше сил, чем тебе, — произнес Лео, и уф. Он даже не понял, что его это расстраивает, пока эти слова не завертелись только что на кончике его языка, отчего по периферии посерело. — Потому что, ну, знаешь. Растяжение времени.
Руки Донни застыли. Лео мог практически видеть, как ворочаются шестеренки в огромном гениальном мозгу Донни, что они переходят из режима Деньрожденская Болтовня в состояние Возможный Эмоциональный Скачок. В любую секунду он отложит кусачки, подымет гогглы на лоб и взглянет на Лео с выражением, полным боли от мысли о подобном разговоре.
Лео не позволил этому случиться. Вместо этого он спрыгнул со стола и яростно затряс рукой, пытаясь вытряхнуть напряжение из клеток тканей, пока его не захлестнуло. Он принялся мерять пространство шагами, но сделал всего пару, и колени ослабели.
Паника. Он протянул руку, еще даже не осознав ситуацию, и Донни оказался рядом и уже протягивал руки навстречу. Он опустил их обоих на пол.
— Какой же ты тупица, — сказал Донни, сцепив челюсти, держа крепко и не отпуская. — Дыши.
Едва ли струйка воздуха проходила через горло, сжавшееся до размера игольного ушка. Его щеки заполыхали. Он упал на ноль.
— Принуждение меня к сентиментальности на мой день рождения должно быть запрещено законом, — пожаловался Донни, взял Лео за его тупое лицо и заставил встретиться со своим яростным взглядом. — Слушай меня, Леонардо. Парочка недель ничего не меняет. Мы буквально выбрали свои дни рождения рандомно, всё равно между нами наверняка парочка недель. Сегодня нам обоим семнадцать, это не имеет значения.
Всё тело Лео плыло, будто поблескивающий мираж среди песков, тело и разум растягивались как ириски. Где-то в горле щелкнуло, когда он открыл рот, и из него прозвучал почти истерический смех:
— А если это была не пара недель?
Лицо Донни захлопнулось, отгородилось будто стальной дверью. Всё вокруг зависло в ожидании. Мотание иной гравитации. Его будто отгородило от Донни, что было не менее больно, чем когда им, беспомощным, игралась посреди бесконечной бедны жестокая рука.
Губы Лео задрожали, и он снял его ладони со своего лица:
— Я шучу.
— Нет, — тут же опроверг Донни ужасным голосом. — Не шутишь.
Удар в живот. Его несло в пространстве, крутило вокруг своей оси. Лео открыл рот, ожидая, когда из него вывалится ложь. Попытка отшутиться.
Но Донни накрыл его рот обеими ладонями и сказал громче чего угодно, что собирался сказал Лео:
— Если бы ты провел там десять лет, сегодня все равно был бы твой семнадцатый день рождения, потому что я так сказал. А мое слово значит больше, чем всё остальное. Ясно?
Лео смотрел на него. Брови сложились в непоколебимой уверенности, ответный взгляд будто просил его посметь возразить, чтобы Донни тут же опроверг и этот аргумент. Все его конечности казались слабыми и онемелыми, на глаза наложили серую пленку. Он ответил крошечным, мельчайшим кивком, надеясь, что тогда Донни его отпустит.
Донни уронил ладони на колени. Они всё еще сидели на полу лаборатории. На другом конце комнаты что-то пиликало, было сумрачно, только лампа светила на проект Донни. Полная противоположность крутости.
Дело ведь вот в чем, Лео мог бы провернуть сегодня и выйти сухим из воды, потому что, даже если никто поначалу про это не подумал, все знали, что он диссоциирует, потому что у него в голове есть старший Лео, убитый горем. Никто не стал бы спрашивать, какие есть причины у Лео расстраиваться сегодня. Он не обязан был говорить Донни.
Но в кармане его худи лежал один из подарков, которые он подготовил своему близнецу, и этот он хотел бы вручить с глазу на глаз. И для этого ему нужно было быть, уфф, откровенным. Даже можно подумать, как будто он месяцами ходил на терапию только ради этого момента, хах.
— Я даже не понимаю, почему это меня так расстроило, — Лео сохранил мрачный юмор в голосе, сунул руку в карман и стал мять самодельный подарок. Он сделал его своими двумя руками. Одной, с которой он родился, и второй, которую ему даровал его великолепный талантливый близнец, сидевший прямо перед ним, заслуживавший куда большего, чем было у Лео внутри. — Я типа, не знаю. Всю неделю странно себя вел насчет того, что мне стукнет семнадцать.
— Уточни значение странного, — пытливо попросил Донни, пытаясь понять, о чем он говорит. Он всё еще был весь напряжен и на взводе, потому что разрешить первый блок этого разговора пока не удалось.
Лео пожал плечами.
— Просто странно. Так что мой психотерапевт сказал, что мне нужно сосредоточиться на типа хорошем. Хорошее заключается в том, что тебе стукнет семнадцать. Вот. Так что вот тебе мой совершенно не никудышный подарок.
Он вытащил из кармана браслет, сплетенный из синих и фиолетовых ниток. Он сплел его сам и всего лишь дважды созванивался с Эйприл по видеосвязи за помощью. Правой руки с собой не было, так что он пробормотал:
— Правда, тебе придется помочь мне надеть его.
Донни молча протянул левую руку и с пустым лицом помог ему завязать браслет на своем запястье.
— Это обещание, — пояснил Лео, и зараза, вернулась та глухая боль в горле. Он шумно сглотнул. — Эм. Я много думал, чего ты хочешь больше всего. И…
Лео не мог смотреть ему в лицо, не хотел видеть там то отгородившееся пустое выражение. Он смотрел на переплетенные синие и фиолетовые нити, складывающие определенный узор. Крепко обвившие запястье его близнеца.
— Надеюсь, прозвучит не слишком самовлюбленно с моей стороны, но я практически уверен, что… что больше всего ты хотел бы, чтобы я был рядом. Так что этот браслет должен отражать мое обещание быть на нашем следующем дне рождения.
У Донни перехватило дыхание. Больше не было ни единого движения или звука.
Лео продолжал, потому что деваться было уже некуда:
— Я странно себя вел насчет моего семнадцатилетия, потому что всегда думал, что мне не стукнет семнадцать. И я не очень-то понимаю, что мне с этим делать. Всё еще не понимаю. Но тебе тоже стукнуло семнадцать, и я хотел бы подарить тебе что-то, что тебе понравится, так что. Вот.
Всё еще никакого ответа. Лео заставил себя поднять взгляд — каждый сантиметр давался за километр, — было больно и страшно и…
Перед ним сидел его брат-близнец и смотрел на него. За годы Лео научился читать его эмоции, просто за счет того, что постоянно был рядом, рука об руку. Настолько, что порой понимал, что Донни чувствует, лучше самого Донни. И в подобные моменты, вот как сейчас, его всегда поражала эта волна внезапного осознания, что если бы он был мертв, он бы отобрал у мира это. Вклад, который он даже не рассматривал как важный, пока не взглянул на Донни и не подумал, он так потрясен, что не знает, что делать, а еще больше он в ужасе, потому что хочет это исправить, но не знает, как.
Так что Лео спросил:
— Тебе нравится?
— Почему ты решил вложить обещание во что-то, что может протереться и порваться? — Донни разорвал ступор, тут же накрыл браслет рукой и потянул за концы.
— Если этот порвется, я сплету тебе еще один, — ответил Лео, почти раздраженно смеясь про себя, что первым делом Донни заинтересовали такие детали.
— Каждый раз? — спросил Донни.
Как же ужасно, что до сих пор, даже после месяцев терапии и продолжающихся антисуицидальных контрактов, от этого вопроса желудок всё еще подскакивал.
Лео втянул вдох, чувствуя прохладу воздуха на языке, прохождение кислорода в кровь. Эти процессы помогали ему оставаться живым. Живым. Он не думал, что будет живым. Он сказал, сохраняя непринужденный тон, и с притворным капризом взмахнул пальцами.
— У меня правда нет типа плана на свое будущее. Долго уже не было, думаю, я просто забыл, как это делается. Так что я пытаюсь… создать хотя бы концепт. Прямо сейчас будущее — это что я сказал тебе, что буду на нашем следующем дне рождения. Надеюсь, к тому моменту я могу выстроить что-то вокруг этого. Но мне нужно откуда-то начинать. Ты моя опора.
Было еще многое, что Лео не сказал, потому что сейчас был не сеанс у психотерапевта, и он мог бы успеть сказать не так и много, прежде чем под кожу не заползла бы неприятная извивающаяся чесотка. Он не сказал, ты мой компас, ты мое зеркало, ты моя жизнь и ты моя смерть. Оставаться живым так неописуемо тяжело, и я не знаю, смогу ли, но с тобой я попытаюсь, потому что ты мой близнец, и мне никогда не нужно будет делать что-либо в одиночку.
И поскольку пока Лео ни на секунду не отводил взгляда от Донни, Донни смотрел в ответ, он всё равно всё это увидел, потому что его лицо стало кисельным, и болезненным, и до смешного бесконечно полным любви. Он сказал:
— Я буду носить его вечно. Сраная ты тюфтя.
— Из нас двоих я несу на себе весь эмоциональный багаж, — ответил Лео и подался вперед, чтобы вжаться лбом в его пластрон. На его загривке устроилась чужая ладонь, поглаживая успокаивающими кругами.
Далекое пиликание. Приятная тишина. Прохлада. Два идиота на полу. Двухцветный браслет. Спираль-кулон. Переплетенные вместе.
— Сколько? — прошептал Донни так тихо, что они могли бы сделать вид, что он вовсе не спрашивал.
Лео сопротивлялся тому, как немедленно онемело тело. Он даже в теории не смог бы ответить на этот вопрос. Он не мог. Даже сейчас, после того, как он столько труда вложил в то, чтобы произносить слова тюремное измерение вслух и не скатываться в паническую атаку.
— Говорил же, не знаю, — на пути наружу слова разодрали горло. Он правда не смог бы этого сделать, пока комната плывет и кружится, и да, возможно, это было трусовато, но он хотел бы, чтобы в это мгновение Сенсей был рядом и помогал ему. Делай боясь, понятно. Но он никогда не подписывался делать это боясь и в одиночку.
— Ты сказал… — начал Донни.
— Я знаю, что я сказал, — поспешил Лео, тут же поморщился и вдавил лоб в его пластрон. — Прости, что перебил. Я просто. Я не могу говорить об этом сейчас, Сенсей и так уже наполовину утащил меня в темную, и если я буду об этом говорить, я хочу, чтобы он был здесь. Прости.
Донни стукнул его головой.
— Прекрати извиняться. Хочешь его вытащить? Если он пропустит вечеринку, будет говено. Может, мы и забыли, что он потерял своего близнеца, но про его день рождения мы не забыли. Для него тоже подготовлены подарки.
— Серьезно? — спросил он тягостно. — Если он из-за тебя расплачется, мне ведь потом это разгребать.
— Саркастичный кашель, — отозвался Донни. Больше он распространяться не стал.
Лео правда хотелось бы вытащить Сенсея из бездны, но это была очень опасная игра. Он отчаянно боялся, что потеряет и себя тоже, особенно учитывая, какие темные мысли вились в его голове. Вечеринка должна была начаться через пару часов, и он реально хотел бы на ней поприсутствовать.
Но он хотел, чтобы и Сенсей там поприсутствовал. Даже если в настолько горестный для него день просить его выйти на поверхность было эгоистично, Лео любил Сенсея и хотел, чтобы и он получил деньрожденную вечеринку. Он неуверенно сообщил:
— Он зарылся довольно глубоко, ни на что не отвечал. Если я пойду его искать, я могу не вернуться.
— Я буду твоим якорем, — сказал Донни, подталкивая его сесть прямо и уверенно заключая его руку в замок обеих своих. Он серьезно, ожидающе кивнул. — Ты хорошо научился заземляться, я знаю, что ты сможешь удержаться. Я знаю.
Лео нервно сглотнул. Но он доверял Донни. И если Донни доверял ему, значит, он способен это сделать. Сжав в ответ единственной рукой, он сделал глубокий вздох наизготовку.
— Хорошо. Хорошо.
Бездна была на своем месте, как если бы он стоял на песчаном берегу, чувствовал, как волны стелются под ногами, жадные, только и ждущие, как бы поглотить его целиком. Где-то там был Сенсей.
Донни держал его руку обеими своими, твердо, крепко, будто страховочная линия жизни. Лео закрыл глаза и поддался приливу.
Вода перевернула всё с ног на голову, дезориентировала, наполнила рот, нос и уши. Горе стало океаном, соленым и бурным.
Определить, где поверхность, было невозможно. Он барахтался. Бездна меньше напоминала поглощающую тьму, больше — пенное море горя. Этого он не ожидал.
Натяжение. Донни всё еще был там, где-то за пределами. Лео прекратил попытки выбраться и позволил воде нести его куда ей угодно. Пока посреди мерцающих волн не заметил пятно света и не погреб к нему.
Лео вынырнул и обнаружил, что светлым пятном была луна, удобно устроившаяся на одеяле из звезд, пересеченная ветвями. Он провернулся вокруг своей оси и вскоре понял, что красивое дерево было скрыто под водой, а на поверхности внезапного океана остались только верхние ветви. И там, в колыбели толстых ветвей, сидела знакомая фигура.
«Это что-то из Алисы в Стране чудес? — окликнул Лео, медленно гребя к нему и стараясь не наглотаться воды. — Это ты всё вот это наплакал?»
«Разум любит хорошие метафоры», — отозвался Сенсей, и голос его звучал нахрен сломленно.
«Овв, ояджи», — всё тело Лео будто ныло от переизбытка чувств за Сенсея, и невозможно было выяснить, была ли это смехотворная ответственность за всех, кого он любит, или факт, что раз они делили тело, то и он разделял некоторые эмоции Сенсея. Но что он знал точно — это что он достиг дерева, втянул себя на переплетения ветвей и рухнул на Сенсея весь мокрый, аж капало, и не стеснялся этого ни секунды, потому что ему нужно было обнять его так, чтобы звезды из глаз посыпались, прямо сейчас.
«Я в порядке. Я в порядке, — уверил Сенсей, хотя было слышно, что ни в каком он не в порядке. Он прижал Лео к груди, практически раздавив, и спросил: — Почему ты здесь? Сегодня твой день рождения, ты не должен быть здесь».
«Сегодня и твой день рождения, Сенсей, — пробурчал Лео смазанно, потому что вжимался в него с невероятной силой. — Мне так жаль, что я не подумал, как нелегко будет тебе».
«Ты не нарочно, — Сенсей оглаживал его загривок, приткнувшись щекой к его затылку. — Тебе было о чем побеспокоиться, а я не хотел встревать. Я просто решил исчезнуть совсем, дать тебе день только для тебя».
«Без тебя всё иначе, — пожаловался Лео. Потом, запнувшись, потому что он не хотел заставлять его чувствовать вину, добавил: — И мне все еще довольно сложно сфокусироваться, пока ты тут».
«Прости, — мрачно повторил Сенсей. Прижал еще чуточку крепче. — Я просто… я знал, что всё не будет идеально. Я просто решил, что это решение лучшее из двух. Я просто. Я. Я…»
Сенсею ничего не нужно было проговаривать, Лео всё и так чувствовал каждым сантиметром своей кожи. Как сильно ему не хватало его Донателло. Это касалось каждой частички их разума. Лео вдруг понял, что неспокойный океан, поглотивший их дерево, был темного фиолетового оттенка.
«Я не праздновал ни одного дня рождения без него. Только стойко переносил», — сказал Сенсей мертвенно, пронзительно.
«Знаю», — ответил Лео, потому что такое было не исправить. В попытке удвоить их объятие он практически вплавлялся в него головой.
Сенсей подоткнулся ближе и покачивал их обоих вперед-назад. Единственным звуком, что отражался эхом в их разделенном разуме, был плеск океана.
«Ты его чувствуешь?» — прошептал Лео, потому что он мог. Крепкая неослабевающая хватка, которая держала его на месте. Донни был рядом.
Сенсей замер, и тут же его тело проняло сломленным всхлипом. Он торопливо попытался собраться и ответил: «Нет. Не могу».
«Еще как можешь», — Лео попытался улыбнуться, но улыбка вышла дрожащей. Луна так ярко сияла. Темно не было. Тихо не было. Его руку сжимала чужая рука, где-то за пределами всего этого. Якорь в этом внезапном океане.
«Я не хочу», — ответил Сенсей.
«Я не стану тебя заставлять, — сказал Лео, сосредоточив все свои мысленные силы на заземляющих руках, удерживая их на месте. — Но мне бы очень хотелось, чтобы ты вышел. Там подарки и торт».
«Я всё тебе испорчу», — неверным голосом ответил Сенсей.
«Всё уже и так испорчено, — искренне заявил Лео. — Я бы хотел, чтобы ты был там. У нас с Донни состоялся реально эмоциональный разговор, и я почти рассказал ему, что… ну, ты знаешь».
«Знаю что? — переспросил Сенсей, замер, потому что мысли Лео летели без разрешения — беспомощная потеря времени, бесконечный полет, неотвеченный вопрос, как долго, — и после паузы добавил. — Это. Точно. Как это всплыло?»
«Мне ведь не семнадцать на самом деле», — сказал Лео, и слова осели пеплом у него во рту.
«Это верно, тебе не семнадцать, потому что ты черепаха-мутант. Взросление тут в каком-то смысле вопрос тыкания пальцем в небо, — Сенсей отстранил его на расстояние вытянутой руки, взял его лицо в ладонь и улыбнулся одной из своих патентованных кривых улыбок. — Ты придуриваешься».
«Ауч?» — ответил Лео, даже если от ласкового прикосновения он растаял и растекся, плечи упали, рука легла на колени.
«Если не имеет значения, что вы не близнецы на самом деле, то какое значение должны иметь шесть месяцев?» — осведомился Сенсей.
«Донни сказал то же самое, — неохотно признал Лео. — Но насчет недель. И я попытался сказать ему правду, но… я тупой».
«Не называй себя так».
«Ладно, грубо, ты буквально только что…»
Сенсей подтащил его и поцеловал в лоб, как это всегда делал Сплинтер. Что-то в Лео сломалось, будто наступил на пустые кости, и занялось дыхание.
«Ну конечно не имеет значения, были это недели, месяцы или годы, — прошептал Сенсей, удерживая их на месте, и сломленное в Лео рассыпалось в пыль. — Не имеет значения, что вы разные черепахи. Не имеет значения, что он мертв несколько лет. Мы навсегда останемся близнецами Донни. Это вселенская константа, и я знаю, что ты это знаешь. Так почему же ты боишься?»
Лео ненавидел задавать себе этот вопрос, потому что в нем просто всегда сидела эта огромная неразбериха страшно, и он никогда не знал, что с ней делать. Он закрыл глаза и ткнул неразбериху пальцем, ткнул сломанное, ткнул свое сердце и обнаружил…
Обнаружил, что хочет оторвать себя от Донни. Сказать, что эти шесть месяцев — это слишком много, что они больше не могут быть близнецами, что он хотел сказать, что сегодня только день рождения Донни, но не его, чтобы ему не пришлось сосредоточиться на том, чтобы становиться старше, проживать всё это и дальше. Он хотел порадоваться за Донни, а себя исключить из уравнения.
Ага. Лео хотел исключить себя из уравнения. Разве всё не сводилось к этому абсолютно всегда?
После стольких месяцев цикличности своего психического здоровья Лео задолбался смотреть, как оно сменялось и перетекало и всегда возвращало его туда, где ему быть не хотелось. Он чувствовал себя критиканом в зрительном зале на комедийном представлении, которое было его жизнью, держал руки у рта и орал ПРИДУМАЙ ЧТО-НИБУДЬ ПОЛУЧШЕ!
«Знаешь ли ты, — сказал Сенсей фальшиво-задумчиво, встревоженно, не переставая поглаживать его загривок, — что я очень сильно тебя люблю».
«Убирайся прочь из моих мыслей», — пробормотал Лео несчастно, дрожа под инерцией эмоции.
«Не могу. Кто-то умолял меня остаться, — Сенсей пихнул его, поднял его лицо и несколько раз впечатал шумную противную буську в красную полосу над его глазом. — Ладно, ты меня убедил. Я приду и прострадаю этот день рождения, но исключительно потому что намереваюсь позаботиться о тебе. Гаденыш».
«Мой изощренный план сработал», — ответил Лео, как будто хоть что-то из этого было запланировано, и начал дергать за руку Донни, пока Сенсей не передумал обратно.
Донни сжал в ответ. В реальном мире, который находился за пределами дерева, за передами фиолетового океана, за пределами изолированной ловушки собственных мыслей. Донни был рядом. Донни был совсем рядом.
Они всплыли на поверхность, и от вида неуверенной улыбки Донни им уже начало жечь глаза. Сенсей попытался вдохнуть и захлебнулся, когда у него не вышло.
— Сенсей? — окликнул Донни.
Сенсей прочистил горло, попытался еще раз хрипло:
— Что бы ты ни сказал, заставит меня расплакаться на день рождения Лео, держу в курсе.
— Сегодня и твой день рождения, — твердо сказал он. Он отпустил их руку и потер затылок, не глядя им в глаза. — И день рождения твоего Донни. Знаю, что я не лучший вариант для утешения, но как минимум на день рождения ты должен получить обнимашки от Донателло. Прости, что не того.
Сенсей взорвался клокочущими эмоциями, треснув под напором едва удерживаемых слез. Его голос точно так же душераздирающе ломался:
— Овв, Донни, ты не обязан.
— Предложение скоро истекает, — предупредил тот, уверенно разведя руки.
В груди шныряла боль. Он кинулся вперед и обнял Донни, пробормотав в его плечо:
— Сразу прости, если я на тебя наплачу.
— Никогда такого не было и вот опять, — спокойно ответил Донни, поглаживая его по панцирю.
Сенсей не заплакал. Вместо этого он вдохнул, чувствуя, как его окружают тысячи воспоминаний. Они его переполняли. Он отдал бы что угодно, чтобы его Донни оказался рядом. Он хотел колотить по стене кулаками и умолять вернуть ему его близнеца. Вернуть его братьев. Вернуть его сестер. Вернуть его отца. Но этого не произойдет.
В будущем, когда Донни умер, он боялся своего дня рождения до полусмерти. Он не мог представить, каково это — остаться одному.
Вот только он не был один. Тем утром он проснулся, и Майки уже лежал рядом, как будто они снова были детьми — свернулся рядышком и прижимался к его руке, как будто он мог исчезнуть. И ни на мгновение не отходил от него, увязался за ним хвостиком на целый день. То же самое случилось и на следующий год, и Лео осознал, что не был один на самом деле.
В каком-то смысле так и было. Он не был один на самом деле.
— Спасибо, Ди, — сказал Сенсей, не в силах сглотнуть неизбежный валун, вставший поперек горла.
— Не за что, — отозвался тот, впрыснув в свой ответ маленькую дозу возмущения, последний раз крепко сжал и отстранился. — Число?
То, что они оба были на поверхности, немного помогло стабилизироваться, но оба страдали, каждый по-своему. Они показали один палец.
— Понимаемо, — кивнул Донни. — Давай, пожалуй, встанем с пола ненадолго и позанимаемся чем-нибудь, что поможет вам отвлечься.
— Есть идеи? — Лео вышел вперед и потер глаза в попытке сосредоточиться.
— Да, — Донни встал и предложил руку.
Лео взялся за его руку и с силой поднял себя на ноги. Потом Донни достал из кучи барахла специальный матерчатый мешочек с мягкой набивкой и неловко подал Лео ударом ноги.
Тот среагировал инстинктивно, отбил коленом и подал обратно. Так они и двигались по лаборатории, поддерживая беседу движения. На том, чтобы не упускать мяч из виду, надо было всерьез сосредотачиваться, и это очень заземляло.
— Откуда он у тебя? — спросил Лео через пару минут.
— Майки его тут оставил, — ответил Донни, уронил его, и пришлось начинать сначала. — Слишком похоже на спорт, мою единственную слабость.
— Мне казалось, что твоей единственной слабостью являются пляжные мячи, — развеселился Лео.
— У меня может быть несколько единственных слабостей.
Лео поржал. Теперь уже он упустил мяч, и тот плюхнулся на пол.
— Забавно наблюдать, как ты подчиняешь реальность своей воле.
— Я хозяин своего существования, — ответил Донни в полной уверенности и выпрямился, когда Лео не стал подымать мяч. — Нормально?
Лео ненавидел, что даже мысль об этом разговоре посылала его сердце в тяжеловесный галоп. Он почти струсил. Подобрав мяч с пола, он подкинул его в воздух и звучно поймал единственной рукой.
— Ты сказал это всерьез?
— Я всё говорю всерьез, — тут же ответил Донни.
Кривая улыбка на лице Лео в попытке скрыть свою неуверенность. Он хотел продолжать отвлекать себя физическими упражнениями, но от разговора, который он же и завел, уже дрожали коленки. Он пошел и уселся на рабочем столе, продолжая подкидывать мяч в воздух.
Мгновение спустя Донни сел рядом, касаясь его плечом. Молча предлагая ему продолжать.
Лео обвел взглядом лабораторию, все наполовину завершенные проекты, все физически свидетельства того, какая гениальность угнездилась в мозгу Донни.
— Лео, — сказал тот.
— Донни, — ответил Лео, прекрасно зная, что будет дальше, и всё равно откладывая это мгновение.
— Сколько?
Ожидаемый и немедленный наплыв страха. Сенсей утвердил их, даже если сам был слаб от своего дрожащего горя, но он был рядом. Лео был не один. Он никогда не будет один, не когда у него в голове сидит ояджи, когда рука об руку с ним его близнец, когда к нему в кровать заползает младший брат, старший присаживается рядом на корточки, а папа держит его за руку.
— Я не знаю, — в тысячный раз повторил Лео. — Правда не знаю. Я никак не могу измерить. У меня есть только то, что у меня в голове. Я я знаю… что мой мозг любит зацикливаться. Основательно так. Пару недель у меня одно состояние сознания, а в следующую пару — другое. И поскольку я мог измерять время лишь ударами сердца, а такое посчитать невозможно, это единственный иной способ, которым я могу воспользоваться. И если воспользоваться им, то… я не знаю.
Его словоизвержение смолкло. Донни ждал. Снова свел их плечи вместо. Сенсей тоже подбадривал его.
— Шесть месяцев, — наконец прошептал Лео.
Резкий вдох. Донни окаменел.
— Максимум, — добавил Лео, пока сердце оторопело скакало, перегоняя самое себя.
Ответа не последовало.
Донни дернулся, будто не давал себе сбежать. Затем ответил роботическим голосом:
— Мне нужна минутка на осознание.
— Конечно, — ответил Лео и сам занял эту минутку попытками утихомирить бесцеремонно грохочущее сердце. Крайне медленное и размеренное дыхание, Сенсей никуда не уходил и считал для него.
Пауза прошла, заполняясь лишь тихим дыханием. Донни сказал:
— Спасибо, что сказал мне.
— Ага, — отозвался Лео напряженно.
— Мы уже договорились, что я подчиняю реальность своей воле. И сегодня тебе исполняется семнадцать. Если тебе понадобится, я сражусь с Богом, чтобы это доказать.
— Сомневаюсь, что такая нужда появится, — бросил Лео пересохшим ртом.
Донни поднял взгляд на него, но Лео не посмотрел в ответ.
— Ты в порядке? — спросил Донни.
Лео вспомнил о болезненном осознании, пришедшем во время прогулки за Сенсеем, что он хочет исключить себя из уравнения; о днях, пока он мучился осознанием, что проживет дольше, чем предполагал, о шести месяцах в аду, о поглощающем его конечности подержанном горе. Он ответил:
— Не думаю, что сейчас можно утверждать, что всё прям хорошо.
Сенсей напомнил его теплотой гордости. Донни крайне размеренно вздохнул и продолжил:
— Мне жаль это слышать. Я могу как-нибудь помочь?
Он летаргически пожал одним плечом, всё еще не отвечая на пристальный взгляд. Буквально на все тело реагировало электричеством, пробегавшим по паутинке нервов. Неуверенность.
— Я просто хотел, чтобы ты знал.
— Спасибо, что сказал мне, — тут же повторил Донни. И немножко поерзал.
Лео наконец сдался и поднял взгляд на своего близнеца. Донни тут же попытался снова свернуть выражение своего лица. Закрыться, спрятать за сталью жестокие муки и страдания.
— Я не хочу видеть робота-Донни, — сказал Лео.
— А я не хочу, чтобы ты думал, будто портишь мой день рождения, — ответил тот. — Потому что я знаю твои тупые полужопия, ты будешь винить себя за то, что я чувствую.
— Я только что рассказал тебе то, что очень не хочет рассказывать. Теперь твоя очередь, придурок, — раздраженно отозвался Лео.
Донни отвернулся, шумно выпуская из себя воздух. Он так и не прекратил держать их плечи вплотную. Мял пальцами сине-фиолетовый браслет на запястье.
Сенсей завис у управления молчаливой просьбой. Лео соступил в сторону.
— Хей, — окликнул Сенсей, дождался, пока Донни снова посмотрит на них, и стукнул С по губам. — Ты ничего не портишь.
— Вам двоим и так есть о чем беспокоиться, — Донни мотнул головой, снова натягивая браслет. Бросив на него взгляд, он горько улыбнулся.
Сенсей щелкнул его точно в центр его огромного лба.
— Давай же, гений, ты умнее этого.
— Не смей грубить мне в мой день рождения, — рефлекторно ответил тот, положив ладонь на уязвленный лоб. Затем его губы тоскливо искривились, и он сказал: — Мне очень жаль, Сенсей.
— А, — Сенсей одарил его таким взглядом, будто у него отросла вторая голова. — За что?
— Я умер, — вздохнул он. — Я не тот Донни. И мне просто невыносима мысль о том, через что ты проходишь сейчас. Мне от одной только мысли плохо.
— Ты нарушаешь собственные правила, чувак, — Сенсей подпихнул их прижатые друг к другу плечи. — Ты не можешь извиняться за то, что не является твоей виной. Ты говорил мне этого всего-то тысячу раз.
Донни горько рассмеялся.
— Ну, да, — и больше ничего не сказал.
Сенсей сдался, предварительно коснулся его бока и обнял за плечи и подтянул к себе.
— Ну же, малыш Ди. Ничто из того, что ты сделал и не сделал, не поспособствовало смерти моего Донни. Ты не «не тот» Донни. Для меня сидеть с тобой на свой день рождения — больше, чем ты мог бы себе представить.
Будто он заглотнул воздуха, продержав его до этого так долго. Океан пурпурных слез в его голове. Знакомое перепихивание плечами. Этого было недостаточно, чтобы исцелить бесконечную, неослабевающую боль, но в то же время это было буквально все.
— Это, наверное, тупо, но даже все равно, что я умер. Типа, ради моего же собственного блага. Я просто не могу перестать думать про твоего Донни, каково было ему оставлять тебя одного, и что я ничего не могу сделать, чтобы хоть что-то исправить для тебя или для него, — Донни оборвал себя, яростно работая желваками. — Чувствовать подобное нереалистично.
Сенсей его стиснул.
— Я тронут, что ты так беспокоишься о старом добром мне. И я сам стараюсь с этим справиться в своем темпе. Чинить меня — не твоя работа. Дерьмо, это не работа и моего Донни тоже. Прямо как не твоя работа чинить Лео. Ты знаешь, что живые люди — не машины. Я знаю, что с тобой об этом говорили раз или два.
Румянец где-то на уровне щек Донни. Сколько раз Лео подслушивал подобный разговор между Сплинтером и Донни за эти годы, и наверняка это была лишь частичка их истинного количества.
— Ты уже делаешь всё, что нужно, — уверил Сенсей, пока сердце выплясывало хрясь— хрясь— хрясь по грудной клетке, будто пыталось вырваться из заточения. Слишком его застигло врасплох понимание, что ему достался шанс на свой день рождения жмякнуть Донателло, так что слова застревали в горле. — Мы все друг о друге заботимся, просто тем фактом, что остаемся рядом, слушаем и держимся.
Глаза Донни пугающе увлажнились. Он повернулся в это полу-объятие и пробормотал глухо в плечо Сенсея:
— Но почему от этого мне так плохо?
Сенсей погладил его по плечу с толикой грусти.
— Потому что происходят плохие вещи.
Раздался слезливый рваный вдох.
— А еще так страшно, — продолжал Донни. — Я не хочу… я не хочу об этом думать, но не могу перестать.
— О чем именно? — подтолкнул Сенсей, прижимая его.
— Да… да обо всем. Мысль о том, как долго Лео там пробыл. У меня так сжимается горло, что я едва могу дышать. И мысль… что я его потеряю. Достаточно ли я делаю, чтобы он остался. Чтобы вы оба остались. Мне кажется, что я бессилен, и я устал, и мне страшно, что меня может оказаться недостаточно, и я злюсь, что эта ситуация не машина, которую я могу починить, — исповедовался он, пока его кулак сжимал их рукав.
Лео проник вперед и прошептал:
— Хей, хей, Ди. Всё хорошо.
— Всё нифига не хорошо, Лео, — ответил Донни, потому что ему никогда не надо было говорить, что они сменились, он знал всегда. Он отстранился и пронзил Лео яростным взглядом покрасневших глаз. — Для меня всё это никогда не будет хорошо. Я хочу поддерживать тебя, быть добрым и всё такое, но мне просто… я думаю об этом, и я просто… аргх!
Рука на его плечах уже практически напоминала захват. Лео сказал:
— Спасибо, что поделился со мной тем, что ты чувствуешь.
— Я тебя ненавижу, — ответил Донни, выпутался из-под руки и пихнул локтем в бок. — У нас тут буквально эмоциональный момент. Не надо просто… не надо.
Лео одарил его взглядом. Сенсей поддержал.
— Я серьезно. Мне похрен, что ты испытываешь какие-то говеные штуки. Я подписался быть близнецом Донателло, с дерьмом и всем остальным. Не надо вот сейчас начинать фильтровать поступающую информацию.
Донни несколько раз бахнул кулаком по его пластрону, потом вместо этого от души приложился лбом, и пробормотал несчастно:
— Каждый гребаный день ты единолично подталкиваешь мою крышу к скоростному спуску.
— Овв, Ди. Ты мне льстишь, — Лео улыбнулся кривоватой обворожительной улыбкой, которую Донни все равно увидеть не мог — слишком увлекся равномерным вколачиванием своей головы в его грудь.
Потом он замер и попросил крохотным голосом:
— Пожалуйста, никогда меня не бросай.
Лео подумал об океане фиолетовых слез, потянул браслет на запястье Донни и сказал:
— Разве я бы мог когда-нибудь лишить тебя своего присутствия?
Донни шумно шмыгнул заложенным носом.
— Уж лучше, блять, постарайся не лишать.
Лео только еще раз поддернул сине-фиолетовый браслет. Он знал, что об этом придется еще поговорить с психотерапевтом, потому что он хотел сдержать свое обещание.
— Уфф, — Донни отер лицо об чужие рукава. — Эмоции, какая гадость. Теперь мне нужно окунуться в ванну с кислотой.
— Черт, а у нас есть ванна с кислотой? — переспросил Лео с тем уровнем истерического юмора, когда ты только что поделился с кем-то очень личным дерьмом, и теперь чувствуешь себя уязвимым и обнаженным, но при этом приходит облегчение.
— Я не говорил о какой-то конкретной ванне с кислотой, — отмахнулся Донни. Спрыгнул со стола, тут же опустил гогглы на глаза, пряча улики, и тут же снова взял в руки инструменты. — В любом случае, всё можно организовать. У меня есть связи.
— Да что ты? — Лео принялся болтать ногами.
К тому времени, как Раф пришел забрать их на вечеринку, все слезы давно обсохли. Они слушали USS и довольно громко спорили об акулах.
Все притащили им подарки. Всё логово было в шариках и лентах. Был торт и вкусняхи. Им ужасно фальшиво спели песню.
Кейси десять минут обнимал Сенсея и прошептал ему на ухо, что он так рад, что Сенсей жив. Лео задул свечи синхронно со своим близнецом.
Ему было семнадцать. По мнению всех, кто имел значение.
Примечание
Примечание автора: (большие пальцы вверх с пола)
здравия,
rem