В кабинете шефа сухо и прохладно. Аканэ кажется, что он похож на больничную палату. В ней Сивилла и пациент, и врач. Цунемори хочет поскорее уйти. Не потому, что боится Системы, а потому, что не может здесь дышать.
— И ещё кое-что, — шеф Касей чуть убирает локти со стола. Ещё не откидывается в кресле, как делает обычно, но уже не подпирает сложенными ладонями подбородок своего искусственного тела.
— Шинья Когами возвращается в Японию.
— Вот оно как, — Аканэ отвечает быстрее, чем успеет соображить; голос плюется ядом, разит ехидством, обнажает недоверие. Ей не до шуток, дел по горло. Даже она умеет уставать.
Но начальница не шевелится и не спешит продолжать.
Цунемори чувствует, как к горлу подбирается паника.
Когами… возращается?
— Почему? — это единственное, на что ей хватает сил. Когами возращается — наконец-то возвращается, но в сердце нет радости. Почему сейчас?
— Ты же знаешь, что мы формируем МИД. Оно будет под руководством Фредерики Ханаширо, вы знакомы. Она убедила Шинью Когами вернуться.
Шеф Касей говорит спокойно, почти бесчувственно, словно зачитывает строчку из банального ежедневного отчета. И лишь под конец её голос ломается, открывая насмешку. Она смеется над Когами? Или над ней?
Аканэ глубоко втягивает ноздрями воздух, чувствуя, какой он привычно тяжелый и пустой. Она уже не маленькая девочка, только пришедшая в Бюро. В ней есть стержень, выкованный болью и страхом. И ей хватает силы выдержать это. Не показать ни одной эмоции.
— Поняла. Думаю, заграничный опыт Когами-сана пригодится МИДу.
Она крепче прижимает руки к бокам, чувствуя, как напрягаются все мышцы.
— Это всё? Я могу идти?
Шеф кивает. И Аканэ видит в её глазах отблеск уважения.
***
Аканэ бы его убила. Вцепилась руками в шею, разодрала бы до крови, но задушила. Сломала руки, прижала бы к полу, выстрелила в затылок, не дав ему даже взглянуть на неё — в последний раз.
Но Когами всё ещё не здесь. Она может лишь гадать, летит ли он над океаном или всё ещё в Объединенных Королевствах Тибета. В конце концов, где бы он не был, он с Фредерикой. Женщиной, что убедила его вернуться.
В квартире пусто, голограмма давным-давно не работает — выключена раз и навсегда. Аканэ сбрасывает пиджак на пол прихожей и идёт в спальню, к столу — там, рядом с клавиатурой, пепельница со сгоревшими сигаретами. Цунемори смотрит на неё невидящим взглядом.
Его убедила Фредерика, а не Аканэ.
Она хотела бы разорвать ему глотку. Разбить голову с размаха, залив кровью пол. Вскрыть брюхо, как препарируемой лягушке. Снять кожу, сжечь заживо.
Когами ещё не здесь.
Женская рука мягко опускается на спинку стула. Она отдала почти четверть зарплаты за это чудо в дизайнерской студии, просто чтобы доказать себе, что она может себе позволить. Сейчас она действительно может позволить себе всё.
Чтобы развернуться на носках ей не нужна даже секунда, даже миг. Чтобы сжать пальцы крепче — тем более. Миг уходит на весь замах от начала до конца.
Она не бросает его, нет, — Аканэ со всей силы бьёт стулом по маленькому журнальному столику рядом с кроватью. Стекло разлетается в дребезги по комнате.
— Тварь! — ругательство слетает с губ, но Аканэ не может понять, кто это кричит — ей кажется, что это не её голос. Она никогда не звучала настолько злой.
Пепельница летит на пол вместе с клавиатурой и монитором. Девушка переступает через них не глядя на осколки стекла и пластика. В полутьме комнаты отражение в зеркале такое же не её, как и голос.
Аканэ видит растрепанные волосы, искусанные губы и заплаканные глаза. Она выглядит несчастной. Но это — неправда; она — в ярости.
Почему? Почему ты не вернулся тогда со мной?!
— Я тебя не навижу, — хрипит Цунемори. — Ненавижу!
И разбивает зеркало кулаком.
***
В Бюро она появляется с перевязанной рукой. На лице — ни одного покраснения. Технологии хорошо работают на благо индустрии косметики. Никто не узнает, что она плакала всю ночь, даже до бесячего внимательный Гиноза.
О том, что ей известно, она расскажет лишь Мике. Потому что та всё равно узнает. И потому, что она не поймёт, что это значит.
Для неё Шинья Когами — просто преступник. Нет, наверное, преступник в квадрате, но это не имеет такого большого значения. Мика думает про его грехи, Аканэ — какая же он сволочь. По итогу их эмоции похожи. Они сидят на лавочке на открытой террасе Бюро и злятся каждая по-своему.
Поэтому когда Шинья Когами переходит порог Бюро, ни одна из них не ведёт и бровью.
Аканэ встречает его молча, с холодной головой. Она смотрит на него как на чужого, но внутри отчаянно надеется, что он всё поймёт. Она выкричала весь гнев, но ещё не выплакала всю обиду.
Цунемори Аканэ не умеет плакать.
Они вновь выходят с Микой на террасу, подставляют лица под прохладный вечерний ветер и пытаются утопить раздражение в городском пейзаже.
— Знаете, сэнсей, — вдруг говорит Шимоцуки. — Я только его увидела, а его лицо уже меня бесит. Не могу представить его на месте следователя.
— Я не застала время, когда он был следователем, — признается Аканэ и, к своему стыду, чувствует разливающуюся по языку обиду. — Гиноза знает.
— Гиноза пытался его убить, — фыркает Мика. — Ладно-ладно, только набить лицо, но тоже показательно. Первый раз вижу Гинозу таким злым.
— Они друзья, это видно.
Шимоцуки удиленно смотрит на своего сэнсея.
— Не знала, что любовь выражается в желании избить.
Да, именно. Аканэ улыбается.
Она бы убила его.
Потому что безумно любит.