В скромного размера зале Визенгамота с дюжиной судей-присяжных проходит слушание. Стороны обвинения и защиты выступили, и в воцарившейся тишине Оминис, затаив дыхание, ожидает принятого верховным чародеем вердикта.

— Вы обвиняетесь в применении убивающего заклятия к собственному дяде. Прошу присяжных, согласных с наказанием в виде заключения в Азкабане с отбыванием срока в десять лет и с последующим поцелуем дементора, поднять руки, — во всеуслышание объявляет верховный чародей.

Напрягшийся Оминис старается сохранить лицо спокойным, услышав громкий, шокированный вздох и лязг цепей, сковывающих человека.

— Единогласно, — верховный чародей равнодушно подтверждает его догадку. В его голосе можно уловить скуку, будто только что он не обрёк юную душу на участь гораздо хуже смерти.

— Это несправедливо! Сволочь обесчестил мою сестру и должен был заплатить за это! В Министерстве отказались даже выслушать меня, и раз от Вас помощи не дождаться, пришлось действовать мне!

Оминис сжимает кулаки, слушая гневную тираду вперемешку с редкими всхлипами приговорённой девушки немногим старше самого Мракса. Его прытко пишущее перо скрипит, быстро записывая её последние слова, прежде чем мракоборец уведёт её в тюрьму, где она проведёт остаток жизни.

Наказание в самом деле несправедливое, чрезмерно суровое. Оминису доводилось читать о заседаниях с похожими случаями, но прежде за такое не приговаривали к поцелую. Лишь в последнее время Визенгамот стал намного строже наказывать за применение тёмных искусств. Внутри Оминиса закипает кровь от возмущения. Отреагируй Министерство раньше — на стуле подсудимых сидел бы настоящий преступник, а не та, что от отчаяния взяла правосудие в свои руки. Но никому не хочется заниматься «мелкими» делами. На них не сделаешь карьеру. Все предпочитают идти по головам.

Весь день на других слушаниях несколько рассеянный Оминис немного радуется тому, что его перо само записывает речи других людей. Из головы всё не получается выкинуть утреннюю осуждённую. Её дело так похоже на случившееся у Себастьяна. Окажись Себастьян в зале суда, приговорили бы его к такому же наказанию? Или оно было бы строже? Получилось бы у Оминиса добиться у судьи менее сурового приговора?

Посреди ночи, весь в холодном поту и со сбитым дыханием, Оминис резко садится на кровати, путаясь конечностями в одеяле. Ему требуется пара долгих секунд, чтобы понять, что крики Себастьяна, оглушительный лязг цепей и бесчувственное «Вы приговорены к поцелую дементора» голосом верховного чародея были только кошмарным сном.

***

Свадьба проходит в тот же день, когда невесте исполняется семнадцать. Оминис, парой месяцев ранее, отметил двадцатилетие.

В недавно возведённом специально для новобрачных небольшом особняке стоит едкий аромат лилий, от которых беспрестанно чешется нос. Принимая, наверное, сороковое поздравление, на этот раз узнав голос мистера Блэка, Оминис натянуто улыбается и припадает к фужеру с противным на вкус сухим шампанским, немного радуясь отсутствию на празднестве Марволо — у него командировка в Индии.

Весёлая духовая музыка сменяется на медленную, струнную. Оминис подаёт своей отныне жене руку, приглашая её на их первый танец. Её ладонь куда меньше той, что он привык держать, а кожа слишком нежная. Его пальцы опускаются на тонкую талию, ощущая лёгкость ткани платья из чистого шёлка, скрывающую туго затянутый корсет. Гости расступаются, освобождая место кружащимся в вальсе новобрачным.

Танец кажется неуклюжим. Они не наступают на ноги, не делают ни единой ошибки и двигаются с отрепетированной точностью, но скованность очевидна. Будто не заметившие, а может, не захотевшие замечать этого, гости восхищённо хлопают по завершению танца, приговаривая какая они замечательная пара и какие красивые у них будут дети. От этих слов Оминис морщится и берёт у суетящегося домового эльфа очередной фужер, желая, чтобы вечер закончился как можно скорее.

Он не может перестать хотя бы раз в несколько минут тереть большим пальцем обручальное кольцо, которое ощущается совсем чужеродным. Будто ещё одна конечность выросла.

Изрядно выпившие родственники, коллеги и подруги жены расходятся ближе к ночи, но родители обоих новоиспечённых супругов остаются в доме, заняв гостевые комнаты.

Едва за молодожёнами закрывается дверь в спальне, донельзя измождённый Оминис скидывает натёршие новые туфли и ослабляет галстук, садясь на брачное ложе. Он слышит, как жена мнётся на середине комнаты, прежде чем подходит ближе и опускает ладонь ему на плечо.

Чувствует на себе её взгляд.

Она ждёт.

Оминис взмахивает палочкой, накладывая заглушающие чары.

— Мы не обязаны это делать. Ты ведь даже школу не закончила. Нам некуда торопиться, — в опьяневший разум приходит только жест, который иногда делал Себастьян. Он накрывает её руку и коротко гладит большим пальцем.

— А подтверждение? — спрашивает она, тоже прекрасно понимая для чего родители остались на ночь.

«Мерзкая традиция», — сердито думает Оминис, но держит язык за зубами.

Он протыкает иглой бутоньерки палец, окропляя простыню своей кровью. Завтра родители заберут испачканную ткань с собой — похвастаться перед остальными родственниками удачно прошедшей первой брачной ночью.

Он целует жену, чтобы немного задобрить её.

Через год у него вряд ли найдётся причина отказать ей в близости.

***

Оминис с силой вцепляется одной рукой в громко дребезжащую гоблинскую тележку, мчащуюся на большой скорости, а другой сжимает палочку. Он старается отвлечься от ощущений неприятно крутящего живота на мелькающие силуэты свисающих с потолка сталактитов. Среди металлического скрежета слышится что-то похожее на драконий рёв.

Тележка набирает ещё большую скорость и встречный ветер пуще прежнего хлещет по лицу, хватает за края мантии, что значит только одно — вскоре они будут на месте. Оминис нетерпеливо перекатывает языком мятный леденец и сглатывает подступивший к горлу кислый ком.

Шум водопада доносится издалека, эхом разносимый по подземелью, но Оминис всё равно не готов к обрушившимся на него ледяным водам. По мнению Мракса, Гибель воров — довольно бестолковая дополнительная мера безопасности. Все и так знают, что лишь безумец решится обокрасть Гринготтс. Несведущие волшебники уверены, будто зачарованный водопад смывает всю без исключения магию, и хитрые гоблины никогда не спешат разубеждать в их этом. Но те, чьи хранилища находятся по ту сторону Гибели воров прекрасно знают — на чары незримого расширения волшебные воды не реагируют, иначе множество сумочек, кошельков и чемоданов представителей обеспеченных семей были бы вмиг разорваны изнутри своим содержимым.

Передав небольшой серебряный ключ гоблину и услышав лязганье отворяющихся механизмов, слегка шатающейся походкой Оминис впервые в жизни переступает порог фамильного сейфа в полном одиночестве. Сначала он был слишком юн, чтобы распоряжаться деньгами, а позже — лишён такой привилегии из-за украденных из дома книг на четвёртом курсе. Тот факт, что книги он вернул, не имел значения — доверие к нему было подорвано, а возвращено лишь после прошедшей свадьбы.

По полу, подобно грязи, разбросаны медные кнаты и бесчисленные кучи небрежно сваленных монет из серебра. Более аккуратно убраны в сундуки драгоценные камни. В глубине хранилища высятся горы ровных рядов золота, из которых Оминис смело набирает несколько пригоршней галлеонов. Всё равно его зарплата с лихвой покроет расходы, и такую сумму родители едва ли заметят.

В последнее время Анне стало совсем скверно, и было принято решение переместить её в больницу Святого Мунго для более щепетильного ухода, чем могут предложить бывшие друзья и коллеги Соломона.

Из-за довольно близкого расположения Министерства и больницы, Оминис сможет навещать Анну практически каждый день. Это совершенно точно нельзя назвать хорошей новостью, но Оминис рад появившейся возможности, даже такой, чаще проводить время с лучшей подругой.

***

Закончив с разбором бумаг для работы, прежде чем выйти из своей комнаты, оборудованной под кабинет, Оминис измученно потягивается и прижимает прохладные пальцы ко лбу, чтобы немного ослабить головную боль. В отделе по разработке заклинаний специально для него придумали такое, которое позволяет палочке зачитывать содержимое текста. Заклинание неоспоримо полезно, и даже жаль, что такого не было во время обучения в школе. Единственный, но существенный минус — волшебный голос настолько бесцветный, что по утомительности может посоперничать с лекциями профессора Бинса, а от долгих монотонных речей, длящихся часами, у Оминиса часто случаются мигрени. Он направляется к гостиной, из которой доносится тихий шорох. Подойдя к источнику звука и встав за спиной у жены, Оминис, немного подумав, всё же опускает руку ей на плечо.

Даже после свадьбы и спустя почти год совместной жизни Оминису сложно принять необходимость вести себя ласково с той, кого он совсем не любит. Но супруга не виновата в сложившейся ситуации. Никто не спрашивал их мнения. Она такая же жертва обстоятельств, как и он. Она — его подруга по несчастью.

Учитывая, что им предстоит прожить вместе всю жизнь, лучше быть в хороших отношениях. И ведь, как говорится, «стерпится — слюбится»?

— Что рисуешь? — ради соблюдения формальности спрашивает Оминис. Девушка никогда не рисует знакомые ему места и не пытается подробно описывать их. Под ладонью чувствуются чужие резкие движения, когда она делает несколько длинных штрихов углём.

— Марсель.

Очередной иностранный город. До этого она рисовала пейзажи Италии, повторяя их с фотографий, опубликованных в одном из её журналов. Но французские города являются наиболее частым мотивом её картин.

Оминис чуть улыбается, находя довольно милым, что у супруги есть хобби, которым она так сильно увлечена. Он и сам думает, чем может разнообразить рутину, но в голову приходит только цветоводство. Мракс не уверен, что выращивание растений в самом деле может назвать своим любимым занятием, но та умиротворённость процесса, что он помнит, его устраивает.

Оминис выходит во двор просто насладиться вечером и немного подумать.

Через несколько дней, под давлением упрямо возвращающихся мыслей, он находит во дворе подходящее место для будущей теплицы.

Ещё через неделю он засеивает почву внутри новенькой теплицы первыми семенами. Его выбор падает на бархатцы — когда-то давно Анна говорила, что ей нравится их бодрый оранжевый цвет, напоминающий желтки и апельсины.

Возвращение к чему-то столь привычному из школьного периода благотворно влияет на упадническое настроение Оминиса. Работа всё ещё не приносит удовольствия, но теперь находиться дома не так тоскливо. Он даже думает поспрашивать коллег по работе о торговцах порталами, чтобы отметить с супругой вторую годовщину свадьбы за границей. Обдумав много разных вариантов, Оминис решает уступить, и выбирает Францию вместо Америки, куда хотелось бы ему, чтобы лично посетить Ильверморни — место, сотворённое магией доброй наследницы проклятого рода Мраксов.

***

В палате Анны, помимо обычного аромата лекарственных трав, витает едва уловимый запах спелых фруктов, а на прикроватной тумбочке различим силуэт большой заполненной корзины.

— Мои любимые! — восторженно восклицает Анна, когда Оминис водружает на окошко небольшой глиняный горшок с недавно распустившимися бархатцами. — Спасибо. Здесь не хватает красок.

— Не стоит благодарности, — улыбается он и направляет палочку в сторону корзины. — У тебя были гости?

— А это не от тебя? — не скрывая удивления, спрашивает подруга. — Фрукты уже были здесь с утра, когда я проснулась. Возможно, это от кого-то из персонала, — слышно, как она ступает по полу босыми ногами, подходя совсем близко, и глубоко вдыхает, принюхиваясь к цветам.

Оминис задумчиво хмурится.

— Вообще-то им не положено делать подарки пациентам.

— В любом случае, хочешь что-нибудь? Здесь много чего: апельсины, груши, персики, даже ананас есть. Никогда его не пробовала, — говорит Анна с нарочитым весельем, будто решила проигнорировать любые подозрения друга.

— Это может быть опасно. Вдруг они отравлены, — настаивает Мракс.

Она отвечает несколько небрежно, возвращаясь к кровати:

— Брось ты. Что, по-твоему, случится? Умру на несколько месяцев или лет раньше?

— Анна, я же волнуюсь за тебя, — укоризненно вздыхает Оминис, не найдя её шутку смешной. Даже если они оба давно смирились с фактом её скорой неизбежной смерти, подобные фразы всё равно заставляют сердце Мракса болезненно сжаться.

— Расслабься. Я ведь в больнице и, если тут вдруг что-то отравлено, мне быстро помогут. К тому же, за день я съела уже несколько мандаринов и яблоко, — от нового надкушенного фрукта раздаётся громкий влажный хруст, — слышишь? Со мной всё в порядке. Может быть, это вообще подарок от тайного поклонника, — более задорно добавляет Сэллоу.

Иногда Анна может быть такой же упрямой, как Себастьян, и сейчас, очевидно, тот самый случай. Зная, что не сможет переубедить твёрдо настроенную подругу, Оминис недовольно закатывает глаза, присаживаясь рядом. Он берёт из корзины первый попавшийся фрукт, оказавшийся персиком, и принюхивается, но, не заметив странных посторонних запахов, всё-таки немного смягчается.

— Не удивлюсь, если это так. Ты самая обаятельная из всех, кого я знаю. Готов поспорить, ты покорила не одно сердце здешних целителей.

Анна довольно хихикает и пихает его в плечо.

— Какой же ты всё-таки льстец. Но, увы, почти все целители, ухаживающие за мной — девушки. Так что список потенциальных воздыхателей не очень большой, — вздыхает она, и Оминис ободряюще берёт её за руку.

— Не вижу причин почему пол должен быть поводом их отсеивать. Этим поклонником вполне может оказаться одна из заботливых дев.

Он говорит это как одну из очевидных в мире вещей, вроде «сахар — сладкий», но поражённая Анна молчит несколько секунд, прежде чем тихо произносит:

— А. Ну да. Об этом я не подумала.

***

Руки проходятся по мягкой шерстяной ткани, оценивая длину, крой и удобство нового костюма. Оставшись довольным, Оминис передаёт наряд продавцу. Мужчина с искусно отточенным, чтобы не казаться льстивым, тоном восхищения говорит:

— Прекрасный выбор! Вам так к лицу чёрный цвет.

Оминис задумчиво хмурится.

Чёрный.

Как уголь, как сажа, как мрачные вороны, как горький кофе, как цвет волос жены, как дементоры и как всё вокруг Оминиса, когда он не держит такую же чёрную палочку.

— Постойте. Нет. Давайте попробуем кое-что новое.

— Конечно. Вас интересует другой фасон или материал?

— Не совсем. У вас есть что-нибудь похожее на, — Оминис хмурится сильнее, пытаясь кратко описать желаемое, — закат?

— «Закат», сэр? — несколько растерянно переспрашивает продавец.

Оминис прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться и погрузиться в момент из прошлого.

Особый, волшебный момент.

Немного подумав, он тихо произносит:

— Щекочущая кожу трава. Яркий блеск реки. На вид мягкие, как пух в подушке, и светящиеся изнутри облака. Горящее солнце. Синева горных вершин. Жёлтое… Нет. Как же… как же он говорил? Оранжевое? Да! Оранжевое! Тёплое оранжевое небо и сирень приближающейся ночи.

Про нежность взгляда карих глаз и тепло мягких губ, покрасневших от поцелуев, Оминис, чей рот сам собой расцвёл в благоговейной улыбке, умалчивает.

— Вы не всегда были слепы, не так ли? — на удивление добродушно спрашивает мужчина, а затем, будто опомнившись, добавляет. — Простите за столь бестактный вопрос.

— Ничего страшного, — благосклонно заверяет Оминис. — Но Вы правы. Не всегда.

Всего один волшебный день.

— Думаю, я смогу подобрать кое-что подходящее.

Из магазина Оминис выходит укутанным в васильковое пальто с вставками малахитового цвета и блестящими серебряными пуговицами. А в его саквояже покоится персиковая рубашка и набор галстуков оттенков от нежно-сиреневого до баклажанового.

***

Только получив письмо от родителей с приглашением на семейный ужин, Оминис уже догадывается, что зовут его вместе с супругой не просто так. Ему не хочется появляться в родном поместье лишний раз, но не явиться будет себе дороже.

На подходе к проклятому поместью Оминис слышит извечный, сводящий с ума, змеиный шёпот, сейчас напоминающий насмешливое хихиканье. Ему всегда было интересно — его семья такая безумная, потому что тоже беспрерывно слышит эти голоса, или у этого была другая причина?

— Какое смелое сочетание, — усмехается старшая сестра алой мантии Оминиса надетой поверх твидового костюма цвета индиго.

— Ценю твоё мнение, — равнодушно отвечает он очевидной колкости.

Сам по себе вечер проходит мирно. Настолько, что это нервирует. Без аппетита ковыряясь ложкой в десерте, как и в любых других поданных изысканных блюдах, Оминису хочется спросить к чему все эти прелюдии — не просто так ведь их с женой позвали.

— Какие у вас планы на будущее? — деловито спрашивает отец.

— В ближайшие месяцы моя дорогая супруга отправит несколько своих картин на выставку, — Оминис натягивает улыбку и ободряюще держит жену за руку. — Все знакомые говорят, что у неё явный талант и её пейзажи совсем как живые. Даже оценщики…

Мать перебивает его, не дав договорить. Верный признак того, что ей подобное не интересно.

— Чудесно, родная, с нетерпением ждём приглашений. Надеюсь, мы сможем выкроить минутку, чтобы заглянуть, — мать говорит своим излюбленным елейным тоном, которым всегда маскирует отказ. Чуть погодя, она продолжает:

— Недавно чета Лестрейнджей объявила радостное известие — у них скоро будет пополнение. И Малфои ждут второго ребёнка, — вскользь замечает мать. — А когда вы собираетесь завести наследников?

Ах, вот оно. Настоящая причина почему родители пригласили их.

Рано или поздно этот вопрос должен был всплыть.

Оминис надеялся, что это случится позже.

— Мы не торопимся. Хотим сначала реализовать себя, — спокойно произносит Оминис заблаговременно придуманную отговорку. Жену подобная причина отсутствия у них близости по большей части устраивала.

Но родителей — нет.

Оминис слышит тихий смешок матери.

— Глупости какие. Единственное, как может себя реализовать женщина — стать матерью, — произносит она с трепетом. — Остальное — не имеет значения. И со временем вы это поймёте.

Весь остаток вечера поникшая жена ведёт себя совсем тихо.

Как и последующие несколько дней.

А потом она отчаянно прижимается к Оминису среди ночи, сняв с себя тонкую сорочку.

***

Направляясь к больнице Святого Мунго, Оминис не может сдержать лёгкую улыбку. Новые цветы для Анны распустились, а в типографии вовремя перепечатали выбранную книгу под шрифт Брайля. Холл лечебницы не самое пышущее радостью место, оттого ещё удивительнее, когда двое мальчишек бегают настолько резво, что едва не врезаются в Оминиса.

— Дай мне тоже! — требует младший ребёнок.

— Не-а! Сначала тоже выпей горькое-прегорькое зелье!

— Где ты его взял?

— Целитель сделал его специально для меня!

Оминис снисходительно улыбается такому совершенно нормальному братскому поведению, собираясь обогнуть мальчишек, как вдруг замечает кое-что. Тот самый предмет, за которым бегают дети. Больше, чем привык Оминис, но этот пархающий угловатый силуэт он без сомнения узнаёт.

Бумажный журавлик.

Невольно Оминис заворожённо следит несколько мгновений за силуэтом угловатой птицы. Ему приходится заставить себя отвернуться, чтобы направиться к Привет-ведьме. Та, как всегда, вежливо здоровается и сообщает, что Анна уже закончила процедуры. Весь персонал на ресепшене больницы знает в лицо и его и к кому он ходит из раза в раз, настолько часто Мракс бывает здесь.

К сожалению, в этот раз Анна оказывается несколько вялая от новых зелий и мирно засыпает всего через час.

Он прислоняется к стенке барахлящего лифта, что долго стоит на месте, и думает о том внезапном подарке Анне и сегодняшнем оригами. Мог ли это на самом деле сделать Себастьян? В конце концов, он ведь собирался стать целителем и мог пойти работать сюда. И это он мог оставлять ей фрукты. Или же это просто череда совпадений играет жестокую шутку с его разумом? Анна в самом деле славная и добрая девушка, и кто-то из персонала мог очароваться ей. А оригами — просто чьё-то специфическое хобби, не приватизировано же оно Себастьяном, в самом деле.

Лифт делает остановку на четвёртом этаже. Двери с тихим скрипом открываются, и Оминис слышит, как человек, вызвавший лифт, отшатывается назад. Иногда Мракс сталкивался с таким поведением незнакомых людей. Ему хочется закатить глаза. Будто он прокажённый, в самом деле.

— Моя слепота не заразна, — вздыхает он. — Вы либо заходите, либо подождите немного.

Проходит несколько секунд, и Оминис уже думает, что доедет до первого этажа в одиночестве — механизм вновь приходит в движение. Но незнакомец всё-таки срывается с места, почти что запрыгивая в закрывающийся лифт. Блуждающий чужой взгляд буквально чувствуется кожей. Кем бы ни был этот случайный попутчик, но он откровенно пялится. Нос щекочет запах бадьяна, что часто встречается в лечебных зельях. Неужели этот бестактный человек — целитель?

Из лифта Оминис выходит вместе с бестактным — предположительно — целителем, и вместе же они доходят практически до холла, пока за поворотом он не перестаёт слышать чужие шаги.

Прежде чем покинуть больницу, Мракс останавливается в вестибюле, заметив на подлокотнике одного из кресел для ожидания едва заметный силуэт. Тот самый бумажный журавлик с которым играли дети. Теперь он помят, обездвижен, а его крыло оторвано. Оминис прислушивается к почти безлюдному холлу. До него доносится тихий храп уснувшего в ожидании кого-то посетителя и увлечённый разговор Привет-ведьмы с одной из целительниц о новых практикантах.

Никто не обращает на него внимания.

Мракс не совсем понимает зачем делает это. Но он совершает быстрый взмах палочкой и чувствует странный прилив радости, когда клочок бумаги в виде изувеченной, всеми покинутой, птицы оказывается в его руках.

***

Снаружи от зверствующей пурги громко стенает ветер. Но то — снаружи, а внутри оранжереи тепло, будто сейчас конец июня.

Стеклянная дверь хрупкого укрытия Оминиса распахивается, впуская жену и вместе с ней поток холода, лизнувший щиколотки. Она подходит слегка неровной походкой и даже на почтенном расстоянии Мракс чувствует исходящий от девушки терпкий запах сигаретного дыма и алкоголя.

— Ко мне сегодня подошли… — она хихикает, её язык заплетается, — к твоему сведению, я довольно популярна. Хотя мне приходится отваживать всех милых джентльменов, показывая им кольцо.

— К чему ты это говоришь?

— Просто хочу, чтобы ты знал, что в моих мыслях есть место только для тебя и ни для кого больше, — жена подходит ближе, встав где-то возле клумбы с колокольчиками. — Такие красивые цветы, — она срывает одно из растений. — Тут нет ни лилий, ни роз, ни фрезий. Ни одного цветка, который бы нравился мне. Но ты всё время носишь цветы в больницу, — будто невзначай замечает супруга, пытающаяся казаться отстранённой, но у неё плохо получается. С каждым произнесённым словом Оминис всё чётче может слышать обиду и злость в её голосе. — Ты спишь с ней? С этой грязнокровкой Сэллоу.

Оминис устало вздыхает.

Снова она об этом.

— Я не изменяю тебе с Анной. Она — моя подруга. Тяжело больная. Только и всего. И прекрати её оскорблять. Она полукровка.

— Какая разница? В ней всё равно течёт маггловская кровь. Она не чистая. Чем это отродье предателей крови лучше меня?

Бесполезно. Она не хочет слушать.

— Ты пьяна. Иди проспись, — настаивает Оминис, не поворачиваясь к ней.

Супруга уходит, оставив за собой открытой нараспашку дверцу теплицы, впуская внутрь больше зимней стужи.

Оминис заканчивает ухаживать за цветами через десять минут, но проводит в своём укромном месте ещё полчаса, не желая пересекаться с нетрезвой женой. Его одолевает усталость, и он всё же возвращается в дом, неожиданно застав жену сидящей перед камином в гостиной. И хоть она не отвечает ему на пожелание доброй ночи, Оминис может чувствовать на себе её колючий взгляд.

Сердитый за случившуюся ревнивую склоку, он, не желая находиться рядом с супругой, немного радуется тому, что засыпает один.

Утром он горько жалеет, что не настоял на совместном сне.

— Прости. Пожалуйста, прости меня, мне так жаль, — не переставая рыдает жена. — Я не хотела. Сама не знаю, что на меня нашло. Я была слишком пьяна и зла на тебя, но сейчас я жалею об этом, правда! Я ведь люблю тебя!

Оминис стоит посреди уничтоженной теплицы. Внутри холодно, как на улице, под ногами при каждом шаге раздаётся хруст стекла. Многие цветы завяли от проникшего январского мороза и выпавшего за ночь снега. Но не бархатцы. Они выдраны из почвы с корнем и растоптаны.

Мраксу приходится воспользоваться всем своим самообладанием, чтобы не отплатить супруге с её картинами тем же.

***

В гостиной звучит мелодия, совсем как та, что играла во время первого танца новобрачных Мраксов. Как бы скептично по началу не был настроен Оминис, он не мог не признать, что жена нашла довольно изящный способ извиниться за свой проступок и получается у неё очень даже неплохо, хотя никогда прежде она не проявляла интереса к музыке. Даже если Оминис пока не готов простить её, то старание загладить вину — признаёт.

Чудесные звуки арфы прекращаются и супруга взволнованно спрашивает, подходя к Оминису:

— Тебе понравилось?

— Очень. Для новичка у тебя невероятно хорошо получается.

— Потому что я вложила все свои чувства, — Оминис может слышать улыбку в её голосе. Супруга ласково гладит тыльную сторону его ладони своими нежными, точно из шёлка, пальцами. — Хочешь, посетим вместе филармонию на этих выходных?

Оминис соглашается. Глупо упускать шанс наладить их пошатнувшиеся отношения, тем более что супруга приложила явно немало усилий, чтобы научиться играть на арфе ради него.

— Теперь она почти каждый вечер находит время, чтобы сыграть мне что-нибудь, — чуть улыбается Оминис, делясь с подругой в кои-то веки чем-то похожим на хорошее событие, внезапно произошедшем в его жизни. По пути домой он даже планирует зайти в цветочный за букетом роз.

Анна поражённо выдыхает.

— Ого. У неё от этого, небось, все руки в кровавых мозолях. Ей, должно быть, даже кисть держать больно во время рисования.

— Что ты имеешь в виду? — недоумённо приподнимает брови Оминис.

— Ну знаешь, струны у арф довольно жёсткие и туго натянуты. Ещё в школе мне девчонки из хора жаловались, что пытались научиться играть на такой штуке, ведь со стороны это выглядит красиво и изящно. Так они потом мучились от того, что натёрли себе пальцы до мозолей, — фыркает Анна и продолжает куда более мягко. — Думаю, твоя жена правда старается помириться. Особенно, раз играет настолько часто.

Оминис лишь задумчиво хмурится.

Прошлым вечером пальцы жены были столь же нежными, как и в день их свадьбы, но от её рук совсем не пахло лечебными мазями.

У него закрадываются нехорошие подозрения.

Через несколько дней терзающих мыслей он не выдерживает.

Стоит супруге вновь сесть за тяжёлую напольную арфу и раздаться музыке, Оминис выжидает несколько долго тянущихся минут, чувствуя себя как на иголках, и подходит к ней со спины.

Он надеется, что ошибается.

— У тебя, как всегда, изумительно получается, — шепчет он, пока его ладони опускаются ей на плечи, и мягко оглаживают. — Но давай пожалеем твои ручки.

Как можно аккуратнее, чтобы не казаться слишком резким или грубым, если всё-таки ошибается, если зря подозревает, Оминис хватает девушку за запястья, отводя подальше от струн её пальцы.

Музыка не прекращается.

***

Вопреки многолюдности и царящему шуму оживлённых разговоров, кафетерий при Министерстве для Оминиса является достаточно уединённым местом — лишь изредка кто-то из коллег составляет ему компанию, чтобы обсудить детали по работе. В основном его трапезы проходят в одиночестве, и даже если кто-то подсаживается к нему за столик, обычно общение заканчивается вскоре после обмена приветствиями. Поэтому для Оминиса становится неожиданностью бодро окликнувший его смутно знакомый мужской голос с лёгким французским акцентом.

— Да это же Мракс! Сколько лет, сколько зим?

— Здравствуй, — кивает Оминис, прожевав кусок сэндвича, но делает заминку, так и не поняв, кто перед ним стоит.

Раздаётся разочарованный вздох.

— Мы столько лет спали на соседних кроватях и делили шоколадных лягушек, а ты не помнишь меня? — менее воодушевлённо спрашивает нежданный собеседник.

Узнавание, наконец, приходит.

— «Делили» — это громко сказано, Лестрейндж. Я точно знаю, что ты каждый раз прятал от меня несколько, — фыркает Оминис, к собственному удивлению чувствуя что-то похожее на ностальгию. Как же давно всё это было.

— Какое ужасное и несправедливое обвинение, Ваша честь. А как же доказательства? — поддразнивает бывший однокурсник.

— Я слышал их кваканье! — закатывает глаза Мракс и улыбается раздавшемуся тихому, но мелодичному смеху Лестрейнджа. — Что ты здесь делаешь?

— Работаю, как и ты. С радостью поболтал бы ещё, но у меня перерыв заканчивается. Давай встретимся сегодня в атриуме после работы, сходим в паб? Я знаю один с потрясающей медовухой. Угощу тебя, раз уж задолжал.

— Разве ты не должен отдать долг в этих же самых лягушках? — пытается увильнуть Оминис, не слишком желая напиваться вечером.

— Брось, мы же уже не дети, — с досадой произносит Лестрейндж. — Теперь нам доступны развлечения поинтересней. Давай. После работы, атриум. Я буду ждать, — напоследок несильно похлопав Оминиса по плечу, он удаляется.

Приглашение на встречу с Лестрейнджем, мягко говоря, неожиданное — в школьные годы они общались в основном по учёбе, на встречах родителей вынужденно любезничали и тогда же Лестрейндж, пользуясь слепотой Мракса, нечестно распределял полученные от взрослых сласти. Но по прошествии лет всё это сглаживается. Обиды, тем более такие детские и глупые, Оминис умеет прощать, поэтому расценивает такую встречу как неплохой шанс начать всё с чистого листа.

Мягкая ненавязчивая музыка, играющая в заведении, о котором говорил Лестрейндж, ласкает уши. Поднимая наполненный гранёный бокал, Оминис вздыхает.

— Мы договаривались на паб, а не ресторан, Лестрейндж.

— Разве это не паб? — усмехается бывший однокурсник.

— Если в заведении нужно бронировать столик заранее, есть официанты, а в меню больше пятнадцати позиций, не включающих алкоголь, это точно не паб, — перечисляя пункты, Оминис демонстративно поочерёдно разгибает большой, указательный и средний пальцы.

— Может быть, в следующий раз покажешь мне как выглядит настоящий паб?

Оминис поджимает губы.

— Вряд ли из меня выйдет толковый проводник. Я редко гуляю по Лондону.

— Какое упущение. Неплохой город, хоть и кишит магглами. Но мы можем вместе посетить новые места.

— Новые и менее претенциозные места, — поправляет Мракс и отпивает хмельной напиток. — Значит, работаешь в отделе магических игр и спорта? Давно?

Медовуха оказывается действительно превосходной. Настолько, что Оминис слизывает с губ каплю.

— Не очень. Но если тебе понадобятся билеты на кубок по квиддичу с хорошими местами, ты знаешь к кому обратиться, — Лестрейндж заговорщически понижает голос до шёпота.

На губах Мракса усмешка, когда он закатывает глаза.

— О да, мне ведь так важно впечатляющее зрелище.

— Не ёрничай. Ты ведь понимаешь о чём я.

Оминис моргает. За последние годы ему уже приходилось сталкиваться с подобными предложениями, цель которых одна — задобрить его. А после всегда следует просьба об ответной услуге.

— Осторожно, Лестрейндж. Учитывая мою должность, я бы сказал, ты пытаешься меня подкупить, — он натянуто ухмыляется, пытаясь облечь свои подозрения в шутку.

— А если это так? — в лукавом голосе бывшего сокурсника слышится улыбка.

— Тогда это серьёзное преступление, о котором мне следует доложить мракоборцам, — с демонстративным равнодушием Оминис пожимает плечами, нервно усилив хватку на бокале.

— Такой серьёзный, — тихо смеётся Лестрейндж. — Будь проще, это всего лишь дружеский жест.

В тот день они больше не поднимают тему работы, и остальное проведённое вместе время на удивление оказывается приятным. Поэтому Оминис с радостью соглашается снова встретиться через несколько дней.

Шутки ради у них появляется правило: новое место — новый напиток на вечер.

— Должен признаться, я немного наслышан о тебе. Оминис Мракс — судья, прощающий любые преступления, — с лёгкой помпезностью произносит Лестрейндж, будто читает афишу в цирке.

— Так говорят? — фыркает Оминис, отпивая сладковатый яблочный сидр.

— Ещё как. Так что, слухи о тебе правдивы?

Оминис поджимает губы.

— Просто я не согласен с нынешней политикой Министерства. Они слишком сурово наказывают, — выпаливает он скопившееся негодование.

— О Салазар, а я боялся, что единственный, кто так считает. Приятно, наконец, встретить единомышленника, — судя по голосу, Лестрейндж явно улыбается, и Мракс отвечает тем же, согласно кивая.

— Хотя, слухи про меня несколько преувеличены. Я же не бездумно пытаюсь помиловать всех подряд, — Оминис закатывает глаза, устав объяснять это всем подряд. Но на этот раз собеседник готов ему внимать. — Я внимательно ознакамливаюсь с материалами всех дел, пытаюсь понять обстоятельства и мотивы, прислушиваюсь к словам. И только после этого решаю достоин человек второго шанса или нет, — он немного улыбается, немного наклоняясь к Лестрейнджу. — Всё же, если дать людям второй шанс, они могут приятно удивить.

Следующее место, куда приводит Корвус, по мнению Оминиса всё ещё достаточно дорогое, чтобы действительно называться пабом.

— Так ты тоже был во Франции? — воодушевляется Лестрейндж, явно обрадованный поднявшейся теме. — Согласись, Париж — потрясающий. В смысле, Лондон тоже хорош, но как бы мне вместе с братом и женой хотелось вернуться на родину.

— Город, как и все другие, — неопределённо пожимает плечами Мракс, отпив вина. Милые люди, изысканная музыка, вкусная еда. Но где такого нет?

— Если ты так думаешь, то ты, считай, и не был во Франции, — Лестрейндж говорит это преувеличенно-оскорблённым тоном. — Во всяком случае, я могу с полной уверенностью сказать одно — ты был там не с тем человеком. Если быть с правильным человеком, то Париж играет совсем другими красками.

На ум Оминису приходит дом в Фелдкрофте. Маленький, часто с пылью и пауками, с протекающей крышей, и с Себастьяном. И всё же, это место было роднее сердцу, чем отчий или собственный дорогой особняк. Мракс допивает содержимое фужера.

— Разве не любое место будет особенным, если человек тот?

— А ты тот ещё романтик, — задумчиво хмыкает Лестрейндж.

В другой раз, наслаждаясь тем, как пузырьки горной воды щекочут нёбо, Мракс спрашивает:

— Как поживает Имельда?

Лестрейндж издаёт звук, будто его в живот ударили.

— Давай хотя бы сейчас не будем говорить о ней.

Оминис прячет улыбку в кулак.

— Так и знал, что раз ты работаешь в отделе спорта, то точно слышал о ней.

— Слышал ли я? Да я мечтаю хоть день не слышать о ней! — Лестрейндж раздражённо постукивает пальцами по столику. — Эта девица со школы была той ещё надоедой, но сейчас Имельда персональная заноза в моей заднице. Оспаривает каждое решение судей касательно штрафов. За последние два года, что она в сборной, практически вся бумажная волокита на моих плечах — её рук дело, — он отпивает и громче обычного ставит стакан на стол. — Тем не менее, не могу не признать, что с ней дела у нашей сборной на международных чемпионатах пошли в гору. Ты ведь знаешь, что Британия выиграла последний чемпионат только благодаря Имельде? Не хочу хвастаться, но я озолотился, сделав ставку на её победу, — ухмыляется бывший однокурсник. — Рейес забросила столько квоффлов, что команде соперников не помог даже пойманный снитч.

— Узнаю старую добрую Имельду. Рад знать, что у неё всё хорошо сложилось, — с лёгкой улыбкой Оминис кивает и, запоздало повторяя у себя в голове его слова, немного хмурится. Что-то в них кажется странным. Неправильным. Будто что-то не сходится.

Бармен наполняет им третью по счёту пару высоких стаканов. На этот раз очередь Лестрейнджа выбирать тему разговора.

— Почему ты никогда не посещал ежегодные собрания нашего факультета после выпуска?

«Не хотел встретить там Себастьяна», — думает Оминис. Вместо этого он произносит:

— Я был очень занят, — слабое оправдание, очень слабое. Но Лестрейндж ничего по этому поводу не говорит. — Ещё кто-нибудь не посещает это змеиное сборище?

— Ты и сам часть этого «змеиного сборища», — недовольно цыкает Лестрейндж. — И нет. Ты единственный, кто никогда не приходит.

Скрестив ноги, Оминис откидывается на спинку скрипнувшего деревянного стула. Он самодовольно хмыкает, будто подтвердив что-то для себя.

— Всё-таки ты мне врёшь. Я точно не единственный. Анна тоже туда не ходит.

Перед ответом Лестрейндж молчит пару секунд, которые ощущаются для Оминиса настолько бесконечно долгими, что ему даже кажется, будто тот её совсем не помнит.

— Ах, она. Да, припоминаю. Неугомонная, как её брат, но на личико ничего такая. Произошедшее с ней — такая трагедия.

Всё-таки помнит. Но такой ответ не совсем удовлетворяет Оминиса. «Неугомонная» — не то, как он бы описал Анну. Оптимистичная, весёлая, внимательная и бесконечно добрая — более подходящие слова. Но со словами о трагичности ситуации спорить не может.

— Разве она не умерла в конце пятого курса?

— Нет.

— Тогда выпьем за её здоровье. Надеюсь, она хорошо себя чувствует, — произносит Лестрейндж и напряжённые плечи Оминиса расслабляются. С тихим звоном их стаканы сталкиваются.

Новое место слегка шумное, а музыку даже можно назвать простой. Навевает приятные воспоминания о вечерах в «Трёх мётлах». Под уговорами бывшего одноклассника, Оминис сдаётся и всё-таки соглашается попробовать фирменный напиток — зелёный рыбный эль, даже если название звучит озадачивающе и невероятно отталкивающе.

— Ого, и правда зелёное, — не сдерживает удивления Лестрейндж, когда приносят заказ. — Такой красивый цвет, похоже на хризолит.

— Рыба не бывает зелёной? — с толикой интереса спрашивает Оминис. В памяти проскальзывает тусклая серая чешуя на прилавке в Хогсмиде.

— Нет, — Лестрейндж позволяет себе коротко рассмеяться, прежде чем ненадолго замолкает. — А знаешь, очень даже вкусно. Не удивлён, что он здесь фирменный.

Мракс недоверчиво и с большим сомнением принюхивается к напитку, улавливая запах рыбы, мяты и корицы. Едва отпив рыбный эль, Оминис морщится и прикрывает ладонью рот, чтобы не выплюнуть обратно.

— Мерлин, это даже хуже, чем я думал, — от отвращения у него даже мурашки по рукам пошли, и всё же происходящее кажется скорее забавным, поэтому на губах Мракса расцветает предательская улыбка. — Не представляю кому может нравиться это пойло.

— Мне, и да ладно, ты просто не распробовал! Ты даже до икры на дне не дошёл.

От одной мысли об икре, все внутренности Оминиса начинают возмущаться.

— Ты наверняка врёшь мне. Точно тайком попросил бармена принести тебе другой напиток и теперь нагло смеёшься надо мной прямо в лицо, заставляя пить эту гадость в одиночку.

— Я бы не стал так делать. У меня не так часто появляется возможность провести с тобой время.

— Прежде ты и не стремился общаться со мной, — Оминис несколько скептично дёргает бровью.

Среди музыки и чужих разговоров раздавшийся усталый вздох почти ускользает от внимания Мракса.

— Ты знаешь, как это бывает в детстве. Родители говорят одно, а вместо этого хочется сделать им наперекор другое? Вот я и воспринимал в штыки навязанную родителями дружбу с тобой. А в школе к тебе было не подступиться из-за Сэллоу. Всегда вился рядом с тобой.

Вздёрнутая бровь ползёт немного выше. Мракс не убеждён такими доводами.

— И что с того? Как Себастьян мог помешать общению?

Лестрейндж задумчиво хмыкает, явно подбирая слова.

— Ты-то этого не видел, но он всегда волком смотрел, будто глотку перегрызть хотел, если с тобой кто-то заговаривал. Особенно на последних курсах, — он делает паузу, чтобы выпить. — Я даже рад, что он тогда ушёл с дня рождения и я смог узнать тебя получше.

Оминис предпочитает не думать о дне рождения Крэбба. Ни о самом утомительном празднестве, ни о том, что случилось позже утром. Слишком болезненны воспоминания о том дне из-за жестокой выходки Себастьяна.

— И что же такого ты узнал обо мне тогда, чего не знал прежде? — спрашивает Оминис.

— Ты можешь быть довольно забавным. И наши нынешние встречи только подтверждают это, — в голосе бывшего сокурсника различима улыбка.

Мракс несколько смущённо отворачивается. В горле пересыхает и он отходит к стойке хозяина паба, чтобы заказать другой напиток.

Вместе с кружкой обычного — не рыбного — эля Оминис получает вопрос от Лестрейнджа.

— А что такого сделал Сэллоу, что вы перестали общаться?

У Оминиса внутри всё будто скручивается, он поджимает губы.

— Почему ты думаешь, что виноват он?

— Дурная всё-таки у тебя привычка отвечать вопросом на вопрос, — несколько раздражённо произносит Лестрейндж. — Но, так и быть, скажу. Просто я не могу представить, что такого ты можешь сделать и оттолкнуть этим человека. Потому, утоли моё любопытство, и всё-таки ответь, как так получилось, что ваш вечный дуэт распался?

Оминис опускает голову, сильнее сомкнув пальцы на пузатой деревянной кружке.

— Я сильно обидел его, и с тех пор он знать меня не хочет.

— И это всё? — Лестрейндж звучит почти разочарованно. Получив утвердительный кивок, он хмыкает.

Оминис отпивает и нарушает повисшее неуютное молчание:

— А почему ты внезапно вспомнил о Себастьяне?

— Не так давно видел его продавцом в каком-то магазине Лютного переулка. Не думал, что он так низко падёт, умный вроде парень, — вопреки раздосадованной интонации, отчего-то кажется, будто Лестрейндж не слишком расстроен.

От вспышки тревожности выпитое начинает проситься наружу. Разве Себастьян не собирался пройти курсы для целителей? Разве его хороших оценок было недостаточно? Что могло пойти не так?

— Что плохого в том, чтобы работать в магазине? — немного угомонив ворох неприятных мыслей, тихо спрашивает Оминис. — Было время, когда и я хотел открыть собственный магазинчик в Хогсмиде.

Лестрейндж посмеивается в ответ.

— Вот о чём я и говорю, Мракс. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. А ты, наобщавшись с не амбициозными людьми, начинаешь мыслить так же мелко и имеешь слишком низкие стандарты. Тебе нужна компания получше, ведь ты достоин большего, — на плечо Оминиса покровительственно ложится чужая рука. — Нам стоит держаться вместе.

То ли эль оказался крепче, чем думал Мракс, то ли он выпил больше нужного, потому что к моменту, когда нужно было расходиться, его ощутимо шатало. Словно под действием спотыкательного сглаза, Оминис, запнувшись о неровную брусчатку, опасно накреняется вперёд, но его хватают, удерживая на месте, и немного прижимают к чужому телу. Лестрейндж услужливо предлагает проводить Мракса до ближайшего камина с летучим порохом, и весь путь до нужного места его ладонь не покидает спину Оминиса, расположившись между лопаток. Сам Лестрейндж тоже будто иногда наклонялся ближе — Мракс может поклясться, что не только голос звучал ближе обычного, но и несколько раз чужое дыхание согревало ему скулу.

Оминис думает, что точно выпил вечером слишком много, когда понимает, что немного краснеет от знаков внимания от бывшего однокурсника.

В течении нескольких дней мысли Мракса непослушно возвращаются к Лестрейнджу. Он вспоминает как тот в первые дни обучения прогнал двух гриффиндорцев и вернул отобранную палочку; как подсказал более короткий маршрут до кабинета заклинаний; как помогал утешать Имельду, расстроенную из-за бывшего; как сказал своему младшему брату-первокурснику, о котором всегда заботился, спросить совета по трансфигурации у Оминиса, добавив весьма польстившее «Мраксу лучше всех среди нас даётся эта дисциплина». В целом, сейчас он уже мог сказать, что Лестрейндж был не таким уж скверным, каким он запомнился ему в школьные годы.

Встречи с ним напоминают глоток свежего воздуха в застоявшейся жизни Оминиса.

— Помнится, ты говорил, что очень занят. Тем не менее, ты не в первый раз находишь время, чтобы встретиться со мной. Есть ли причина почему? — в голосе Лестрейнджа слышится намёк на озорное веселье.

— Свободный вечер, — с деланным равнодушием ведёт плечом Мракс. — Встречный вопрос. Почему ты здесь? Разве твоя жена не беременна?

— Я здесь как раз, потому что она беременна, — фыркает Лестрейндж. — Восьмой месяц. Выглядит она не лучше раздутого кита, выброшенного на берег, а ведёт себя ещё хуже из-за вечных перепадов настроения.

— Ты так грубо отзываешься о той, кто носит под сердцем твоего ребёнка.

— Да, пожалуй. Она по-прежнему дорога мне, но находиться с ней такой просто невозможно, — устало вздыхает он. — Твоя компания мне нравится куда больше, — почти шёпотом заканчивает Лестрейндж.

— Надо же, я лучше, чем женщина с истерией, — Оминис закатывает глаза. Показной сарказм не помогает, и приходится прятать предательски расцвётшую улыбку за бокалом огневиски.

— Ты искажаешь суть. Мне правда нравится проводить с тобой время больше, чем с женой. Если позволишь, я хотел бы узнать тебя ещё ближе.

Щиколотки касается носок чужого ботинка. Вздрогнув от неожиданности, Оминис отставляет ногу в сторону. Чувствует, как краснеет лицо и снова прячется за стаканом спасительно-холодного огневиски, который пьёт большими глотками, словно лимонад. Хочется выйти на улицу и опустить голову в бочку ледяной воды. Остудить её. Избавить от странных мыслей. Ему ведь только это кажется?

С неловкой улыбкой и такими же неловкими извинениями Мракс всё-таки встаёт из-за стола.

На улице крупными хлопьями падает мокрый снег. Для практически выбежавшего прямо так — без пальто и пиджака — даже слишком холодно. Но это к лучшему, и Оминис прижимается спиной к кирпичной стене, съезжая по ней вниз. Он ведёт рукой по уложенным волосам и хватает копну на затылке, больно потянув за неё, в тщетной попытке отрезвить мысли.

Быть не может, чтобы Лестрейндж в самом деле флиртовал с ним. Почему он? Почему сейчас?

Звук приближающихся шагов не делает ситуацию лучше.

— Всё в порядке?

— Да, — вздыхает Оминис, поднимаясь на ноги, чувствуя себя абсолютно не в порядке. — Возвращайся, я вернусь через пару минут. — Он ёжится от приземляющихся на загривок крупных хлопьев снега.

— Ты, должно быть, замёрз тут в одной рубашке, — произносит Лестрейндж так, будто улыбается, разносится шелест одежды. — Позволь помочь.

Не дожидаясь согласия, бывший сокурсник опускает на плечи Оминиса тёплую ткань. И уже по тому как непривычно она ощущается, можно с уверенностью сказать — пальто принадлежит Лестрейнджу. Даже пахнет так же. Апельсином, базиликом и чёрным перцем. Аромат цитруса колет болезненным, но вместе с тем таким сладким напоминанием о Себастьяне, и как бы Оминис не хотел вернуть чужой предмет одежды обратно, он ничего не может с собой поделать, почти инстинктивно сильнее кутаясь в грубую шерстяную ткань.

— Разве тебя не ждёт дома жена? — трогая кольцо на собственном безымянном пальце, отстранённо напоминает Оминис, взывающий их обоих к разуму.

— Как и тебя. Тем не менее, мы оба здесь, — Лестрейндж берёт Мракса за руку и заставляет подняться. — Ведь не одному мне показалось, что между нами есть искра? Ты ведь тоже этого хочешь, — от чрезмерной близости чужое дыхание согревает, смешивается с собственным. Оминис чувствует, как дрожат его плечи, но совсем не от февральского мороза. — Я всегда думал, что ты красивый, — тёплые пальцы настойчиво придерживают Мракса за подбородок, не давая отвернуться.

— Но это неправильно. Не над…

Лестрейндж запечатывает слова отказа поцелуем.

Мысли в голове вялые, густые, тягучие. От них Оминис чувствует себя так, словно угодил в трясину, а за ноги цепляются липкие водоросли, заставляя паниковать, но оттого тонуть быстрее. Так просто открыть рот и позволить чужому языку скользнуть меж губ. Позволить себе хоть на минуту забыть о нелюбимой жене. Забыть об утраченном Себастьяне.

Он так и делает. Сейчас Себастьяна здесь нет и никогда не появится снова. Сейчас есть только…

— Корвус, — выдыхает Оминис после умопомрачительного поцелуя и чувствует, как Корвус Лестрейндж улыбается ему в губы. Они целуются вновь.

Это неправильно.

— Корвус, — слетает с губ разгорячённого Оминиса ночью, и его несдержанный стон заглушен плеском воды в ванне. Неудобно. Скользко. Ноги подкашиваются. Тесно. Даже двум пальцам внутри очень тесно. Он давно не практиковался и ему немного больно. Оминис раздвигает свои непослушные ноги шире и добавляет третий палец, думая о бывшем однокурснике.

Это неправильно.

Перед сном Оминис целует свою законную супругу. Прислушивается к своим ощущениям, но ничего, кроме льющейся через край вины, к несчастной девушке не чувствует.

Это неправильно.

Оминис густо краснеет из-за постыдных ночных мыслей и, застигнутый врасплох, по-подростковому застенчиво улыбается, когда Корвус подсаживается к нему на работе во время обеденного перерыва. Прежде чем расходятся по своим делам, Лестрейндж назначает ещё одну встречу через пару дней.

Время в палате Анны тянется неимоверно долго. Оминис, к своему стыду, немного рад тому насколько быстро подруга засыпает. Он покидает больницу, но не спешит домой. Вместо этого, он решает зайти в магазин.

Это неправильно.

В конце рабочего дня немного взволнованный Оминис встречается с Корвусом у фонтана в атриуме.

— Мне нравится твой зажим для галстука. Он подходит к твоим глазам.

— Благодарю, — улыбается Оминис, поправляя изделие, инкрустированное хризолитом.

Сейчас кажется неправильным носить вещи фиолетовых оттенков. Вместо них Мракс выбирает одежду салатовых, фисташковых, изумрудных, нефритовых и малахитовых цветов.

Оминис снова чувствует себя школьником. Таким же влюблённым, безрассудным и до безумия похотливым.

С нетерпением ожидая конца рабочего дня, чтобы снова пойти на свидание с Корвусом, он иногда представляет, как во время обеденного перерыва зовёт Лестрейнджа в свой кабинет и предлагает ему себя на этом самом проклятом столе. Вымышленный Корвус никогда не отказывается. Реальный ведёт себя как настоящий джентльмен и потому дальше поцелуев в шею у них пока не зашло.

Как обычно они встречаются у фонтана, и Лестрейндж отводит Оминиса к лифтам, поднимающимся в уединённые улицы Лондона, и как только двери за ними закрываются, Корвус впивается поцелуем в его губы. Мракс хватается за его пальто, обнимая, со всем своим отчаянием притягивая ещё ближе, желая большего.

— Умоляю, скажи, что ты тоже хочешь провести завтрашнее свидание тет-а-тет, — просит Корвус после страстного поцелуя на прощание.

— Да, хочу, — кивает Оминис и с долгожданным удовольствием чувствует, как ладонь Корвуса опускается с талии на поясницу и ниже.

На следующее утро Мракс хмурится всё сильнее, слушая монотонный голос из палочки, зачитывающий материалы его нового дела, которое он зло сжимает в руках. Малолетний садист, по-прежнему учащийся в Хогвартсе, множественными заклятиями нанёс тяжкий вред здоровью маггла. Целители даже не смогли полностью излечить бедолагу. С каждым словом Оминису становится всё более тошно. Он не понаслышке знает таких же, как этот изверг. Возомнивших себя лучше других. Мучающих веселья ради. Упивающихся властью и безнаказанностью. Прямо как его сиблинги. И в то же время Мракс испытывает облегчение. Преступление довольно серьёзное, верховный чародей точно не оставит это так просто. Малолетнего садиста не спасёт от наказания даже его известная фамилия.

Оминис весь остаток дня размышляет об этом деле и уже знает как проголосует на заседании. Как правило он придерживается принципа «все достойны второго шанса», но это был явно иной случай. И у Оминиса есть много причин думать именно так.

По-прежнему хмурый Мракс не очень охотно отвечает на поцелуи Лестрейнджа.

— Я забронировал номер для нас в гостинице, — шепчет он, прижимая Оминиса к стенке лифта.

Там они будут только вдвоём.

— Хорошо, — несколько натянуто улыбается Оминис и целует Лестрейнджа. — Нам никто не помешает.

Просторный номер встречает благоуханием роз, одну из которых бывший однокурсник вручает Оминису. С тонко пахнущего цветка предусмотрительно срезаны шипы.

— Хочешь чего-нибудь? — интересуется Лестрейндж, галантно помогая Мраксу снять пальто.

— Красное вино, будь любезен.

От него у Оминиса самое отвратительное похмелье.

Приняв поданный изящный фужер, он садится на край широкой постели, укрытой шёлковым бельём.

— Ты так стараешься произвести на меня впечатление, — вслух произносит Мракс с ухмылкой и отпивает вино.

— Как я и говорил, ты достоин лучшего, — слышится шорох ткани, затем кровать рядом проминается под весом Лестрейнджа, и чужая рука опускается на колено Оминиса, поглаживая. — Надеюсь, ты не откажешь мне в удовольствии и составишь компанию в следующем месяце в Париже.

Открытую шею покрывают поцелуями. Как бы Мраксу не хотелось этого признавать, но ощущения приятные.

— Одна из моих сестёр неудачно трансгрессировала.

— Ты точно хочешь сейчас говорить о родственниках? Уверяю, что смогу заставить тебя перестать беспокоиться о сестре, — усмехается Лестрейндж и ведёт ладонью вверх по бедру, через ткань брюк оглаживает твердеющий член.

От этого у Оминиса глаза сами собой закрываются в блаженстве. И всё же он продолжает говорить:

— Её живот расщепило. Говорят, целители неплохо постарались, и выглядит она как прежде. Впрочем, есть сомнения, что она когда-либо сможет иметь детей.

Поцелуи на шее замедляются, но не прекращаются.

— Ты поэтому такой холодный сегодня? Беспокоишься о ней?

— Это случилось на прошлой неделе, — безразлично отмахивается Оминис. Его отношения с родными братом и сёстрами «хорошими» никак не назвать. Если в других семьях сиблинги зачастую почти что лучшие друзья, то Оминис нередко накладывает на игнорирующую его сестру спотыкательный сглаз. Не говоря об их постоянных склоках с Марволо. — Я просто подумал, ты стесняешься первым завести разговор о сиблингах, вот и решил помочь.

Чужие руки исчезают с тела Оминиса, Лестрейндж встаёт с постели.

— И давно ты узнал? — в его голосе больше нет ни намёка на прежнюю псевдо-нежность.

— Даже не отпираешься? Славно, — Оминис немного удивлённо приподнимает брови, но довольно кивает, вновь поднеся к губам фужер. — Сегодня получил его дело. Довольно занятное, должен признать.

— Он совершил небольшой проступок, и я надеялся, что ты сможешь ему помочь. Ты ведь знаешь, мы горой стоим за своих.

В юности Оминису нравилось негласное правило факультета. Позже он понял весь нелицеприятный подтекст о фаворитизме, покрывательстве и взятках. Сейчас же Оминис несдержанно смеётся, чувствуя, как кровь внутри будто закипает от безудержной ярости.

— Доведение до полусмерти, по-твоему, небольшой проступок? Да как у тебя только наглости хватает просить меня о помощи такому нелюдю? — зло шипит Мракс, с громким звоном опустив фужер на прикроватный столик.

— Не все так наплевательски относятся к своей семье, как ты! — вспыхивает Лестрейндж, но мигом исправляется, говоря более сдержанно, даже почти ласково, — Оминис…

— Мракс, — императивно поправляет он, скрещивая руки на груди.

— Нам незачем ссориться и разбрасываться столь громкими словами, Мракс. Мне понравилось проводить с тобой время, и я ведь вижу, что тебе тоже. Всё ещё может быть как прежде. Всё, что я говорил, ещё может быть правдой, — сладким тоном заверяет Лестрейндж. — Если ты согласишься смягчить приговор моему брату.

Почувствовав на плече чужую ладонь, Оминис отстраняется.

— Я предпочту оказаться запертым в одном помещении с венгерской хвосторогой, чем вытерплю хоть ещё одно твоё прикосновение, — с откровенной брезгливостью кривится Мракс.

— Тогда чего ты хочешь? Денег? — не скрывая раздражения, спрашивает собеседник.

— Не нужны мне твои деньги. Если твой брат нарушил закон, он должен понести наказание, как и все остальные, — Оминис непреклонен. Он поднимается, палочкой притягивает своё пальто и твёрдо намеревается уйти, закончив весь этот фарс, длившийся последние несколько недель.

— Ты просто невыносимый лицемер! — практически рычит Лестрейндж. — Не делай вид, будто ты такой уж святой и правильный. Что-то я не припомню, чтобы Сэллоу вылетел из школы за то, что он сделал с Пруэттом. А кроме тебя за этого грязнокровку никто бы не вступился.

— Это дела давно минувших дней, — ощетинивается Мракс.

— Хочешь сказать, случись подобное сейчас, ты бы беспристрастно позволил наказать Сэллоу со всей строгостью закона?

Оминис поджимает губы.

— Да.

Внезапно Лестрейндж разражается хохотом.

— Из тебя отвратительный лжец. Что ты вообще нашёл в этом Сэллоу?

— Он никогда не искал выгоды от общения со мной.

«Пятый курс не считается. Себастьян тогда был сам не свой» — твердит себе Оминис, сжав палочку.

— Ты дурак, если действительно веришь в это, — самодовольно ухмыляется Лестрейндж.

Хотелось плеснуть в лицо бывшего однокурсника вином и использовать Инсендио. Он глушит эти отвратительные мысли, припав к притянутой бутылке.

— Пожалуй, ты прав, Лестрейндж. Мне понравилось проводить с тобой время, но также у меня, видимо, действительно низкие стандарты, — злорадно скалится Оминис и напоследок громко хлопает дверью.

В своём поместье он, припав к горлу очередной початой бутылки, отправляет новенький зажим для галстука в растопленный камин.

— Он всего лишь ребёнок. Незачем мальчику жизнь портить за небольшой проступок, — заканчивает свою посредственную речь представитель защиты юного Лестрейнджа, но к глубокому ошеломлению Оминиса несколько судей по бокам от него согласно хмыкают. От негодования руки сами собой с силой сжимается в кулаки, впиваясь в кожу ногтями.

Также Мракс не может поверить своим ушам, услышав, как верховный чародей впервые за долгое время предлагает куда более мягкий приговор — лишение палочки на несколько месяцев. Но ещё большим шоком становится то, что Оминис оказывается в меньшинстве, и брата Лестрейнджа отпускают из зала суда безо всякого наказания.

В порыве Мракс следует за верховным чародеем, надеясь настоять на пересмотре дела, но тот только отмахивается от него, как от назойливой пикси. Не убеждают его и слова об остальных, возможно, подкупленных судьях-присяжных.

Неприятное осознание посещает разум.

«Я был не единственным к кому подходил Лестрейндж».

Попытка рассказать о подкупе судей мракоборцам — безрезультатна, а тем же вечером дома оказывается письмо от отца с настоятельной рекомендацией больше не заниматься ерундой. Призрачный монетный звон и обманчиво-ласковый голос бывшего сокурсника преследуют разочарованного Оминиса в дурном сне.

***

Очередной измученный вздох и шелест смятого пергамента, отправленного в ведро к другим таким же. Письма к Себастьяну больше не даются Оминису легко. В такие моменты кажется, что он теряет всякую способность складывать слова в нормальные предложения. Но приходится. Раз в несколько месяцев Оминис пишет Себастьяну. Не о себе — о себе Мракс никогда упоминать не смеет — вместо этого он сообщает о состоянии Анны. Даже если связь между близнецами разорвана в клочья, то Себастьян всё ещё имеет право знать о здоровье собственной сестры. Оминис не может лишить его ещё и этого.

После того, что наговорил бывший однокурсник хочется спросить как у него дела. Смог ли устроиться на работу? Выразить надежду, что работа более достойная, чем можно найти в Лютном переулке.

Оминис одёргивает себя. После ухода он не должен пытаться наладить их контакт. Не должен мешать Себастьяну лишним напоминанием о себе, если тот нашёл себе кого-то ещё.

Он снова выкидывает бумагу.

Ручная сплюшка улетает, держа в клюве конверт с краткой записью о новом зелье, принимаемым Анной. Не исцеляющем, но облегчающее её усилившиеся приступы боли. По возвращении маленькая сова охотно подставляется для почёсывания и в ответ любовно щиплет за пальцы Оминиса, держащего вместо ответа очередную бадьянову звезду. Если точнее — ту самую, что он отправлял с письмом.

«По крайней мере, он не сжигает письма сразу» — решил для себя Оминис, получив такую впервые.

***

— Знаешь, чего мне иногда не хватает? Качественного чая. Тот, что подают здесь — просто ужасен! Он как вода! — однажды жалуется Анна, капризно оттолкнув кружку с больничным напитком, к которому почти не притронулась.

Оминис не может с ней спорить — то, что в его кружке, действительно больше напоминает безвкусную водицу. Еда в больнице всегда на его памяти была премерзкой, даже в буфете, где подают гостям, что уж говорить о том, чем кормят пациентов.

В следующий раз он навещает подругу с набором разных сортов зелёного и чёрного чая, и та радостно заключает Оминиса в объятия. От внимания не ускользает её не такая крепкая, как прежде, хватка. Во время чтения нового романа Анна, вопреки слабости тела, демонстрирует силу духа, ведя себя довольно бодро, часто шутит и комментирует нелепые поступки персонажей. По завершении главы она хитро спрашивает:

— Хочешь, я погадаю тебе?

Оминис ухмыляется, вкладывая в книгу ленту.

— Смотря, хочешь ли ты погадать или снова дать совет, замаскированный под гадание.

— Иногда ты бываешь таким грубым! Можно подумать, мой совет был плохим, — возмущённо ворчит Анна.

По её тону очевидно, что она дурачится. Но Оминис даже под Круцио, не то, что в шутку, не сможет заставить себя сказать, что его отношения с Себастьяном были плохими или ошибкой. Поэтому отвечает ей со всей серьёзностью:

— Ты же знаешь, что не был, — он чувствует, как его руку утешающе накрывает чужая, исхудавшая.

— Просто я недавно со скуки перечитывала старые учебники, вот и захотела вновь попробовать. Делать здесь совсем нечего, ты сам знаешь, насколько тут бывает тоскливо.

Оминис понятливо кивает и пододвигает свою кружку к Анне. В детстве он часто проводил здесь время, пока родители тщетно искали целителя способного вылечить его изъян, бросающий тень на идеальную, по их мнению, семью. Сейчас он может сравнить свои детские воспоминания о неделях, проведённых в больнице Святого Мунго с проскользившим рядом дементором.

Подруга с энтузиазмом от подвернувшейся возможности поджигает для антуража когда-то давно подаренные тибетские благовония, и палату накрывает терпкий древесный запах.

Задумчивое молчание Анны и редкий шелест страниц учебника длится довольно долго. Настолько, что это немного нервирует.

— Что ты видишь? — аккуратно интересуется Оминис на исходе второй минуты.

Анна со вздохом отставляет кружку обратно на прикроватный столик, прежде чем заверяет:

— Что всё будет хорошо.

То, что подруга так долго хранила молчала, несколько беспокоит Оминиса. Ей явно не очень понравилось то, что она увидела.

Под предлогом отнести посуду обратно в столовую, Мракс покидает палату подруги. Оминису не очень хочется тревожить постороннего человека, но любопытство берёт верх. Он подходит к одной из волшебниц, работающих здесь, и немного смущённо спрашивает не видит ли она в чаинках какие-нибудь фигуры, показывая ей свою чашку.

Не менее смущённая такой внезапной просьбой, женщина отвечает:

— Честно говоря, я не сильна в прорицании. Но думаю, они похожи на луну… Хотя нет, наверное, это мишень с летящими в неё стрелами и расплывчатый крест.

Оминис никогда не занимался прорицанием, но даже он знает, что такие символы не сулят ничего хорошего.

***

Чем больше проходит времени, тем сложнее складываются у Оминиса отношения с женой.

После очередной ссоры она в сердцах призналась, что не сильно рада слепому мужу, не способному оценить её красоту по достоинству, всё чаще стала посещать вечера в игорном доме, от чего в её длинные локоны въелся терпкий сигаретный дым, и самое неприятное — она категорически против его встреч с Анной. Будь то ревность, ненависть к нечистокровным волшебникам или ещё что, Оминис не знает и знать не хочет, но жена приходит в ярость, стоит разговору зайти о том, что он собирается навестить подругу. Поэтому, устав от постоянных споров, он попросту перестаёт предупреждать жену о своих визитах в больницу.

Чтобы холод, сменивший их нейтралитет друг к другу, окончательно не перерос в лёд, Оминис в поведении супруги часто спускает ей с рук раздражающее пренебрежительное отношение к нечистокровным волшебникам и излишнюю жестокость к их домовому эльфу — всё же, так её воспитали. Он по себе знает, как сложно вытравить то, что годами вбивали в голову с детства.

И хоть Оминис так и не смог простить жену за уничтоженную теплицу и оскорбительно-лживые извинения с зачарованной арфой, на пару со злостью его самого мучает вина за практически произошедшую измену. Его все еще не покидают надежды, что со временем ситуация между ним и супругой улучшится. Он продолжает убеждать себя, что она такая же, как он. Жертва обстоятельств. Подруга по несчастью.

Часы пробивают одиннадцать часов, и почти задремавший Оминис вздрагивает. Он снова чуть не уснул над документами с работы и теперь устало растирает пульсирующие виски. Монотонный голос, доносящийся из палочки, никак не способствует битве со сном.

Услышав приближающиеся шаги в коридоре, Оминис выпрямляется и поправляет сползший с плеч лавандовый баньян, как раз перед тем, как дверь открывается.

— Поздно уже, пошли спать, — предлагает жена, предпочитающая делать вид, что у них всё по-старому.

Девушка ставит перед ним чашку, на что слегка удивлённый Оминис благодарно кивает. Но она не торопится уходить. Будто ждёт чего-то. Мракс вздыхает и указывает на кипу бумаг перед собой, отрицательно качая головой.

— Ложись без меня, я ещё не скоро закончу.

Постояв ещё несколько секунд, супруга всё же покорно покидает комнату.

Разобравшись с несколькими листами, Оминис в который раз за вечер трёт ноющие виски. Ощущая сухость во рту, он берёт ещё тёплую чашку и принюхивается к запаху чая, но вместо ожидаемого аромата жасмина он чувствует совершенно иное.

Сладкие, пленительные, одурманивающие, так и завлекающие сделать хоть один глоток, нотки граната, карамели и бадьяна.

Вмиг все призрачные надежды Оминиса на налаживание хороших отношений с женой развеиваются окончательно.

Поутру, вместо приветствия, Оминис, не скрывая саркастичной и полной яда ухмылки, говорит ей:

— Волшебный был чай, дорогая.

В ответ она холодно хмыкает, явно раздражённая неудачей.

***

Анна уже давно не давала Оминису прикасаться к своему лицу, и, даже если он не мог видеть, он прекрасно чувствовал её сухие исхудавшие до костлявости руки, слышал ослабевший голос, её участившиеся хрипы и мычания от постоянной боли, от которой настойки и зелья больше не помогали. И её запах. Он стал специфический. Им обоим было понятно, что ей осталось недолго.

От нового подступившего приступа Анна прерывает чтение Оминиса, схватив и крепко сжав его ладонь. Впрочем, «крепкой» такую хватку можно назвать только с натяжкой. Раньше Анна могла сжать так, что казалось, нажмёт посильнее — точно сломает. Но то было раньше.

— Прости, — виновато извиняется она с одышкой.

— Всё в порядке. Мне позвать целителей?

— Не нужно. Тебя лишь зря прогонят, а лучше мне всё равно не станет.

Со вздохом Оминис послушно возвращается к чтению романа за авторством Крессиды Блюм. На его вкус книжка вышла довольно наивный — персонажи ведут себя неразумно, а события не слишком связаны между собой. Но Анне любопытен итог творчества старой школьной знакомой, поэтому он переворачивает страницу, начиная новую главу.

Разлучённая в детстве со своим братом, главная героиня спустя много лет находит его в многотысячной толпе, сразу узнав, и слёзно обнимает.

Анна шмыгает носом.

— Я скучаю по Себастьяну, — признаётся подавшая влажный, как если бы ей хотелось плакать, голос девушка, прерывая Мракса. Он слышит шуршание ткани и щёлканье суставов — она прижимает колени к груди. — Скучаю по своему тупому брату.

Грустная улыбка скользит по губам Оминиса.

— Я тоже.

Он не продолжает читать, только водит пальцами по страницам, делая вид будто не может найти абзац на котором прервался. Даёт Анне время подумать и сказать, что хотела. Долго ждать не приходится.

— Ты можешь позвать Себастьяна? — негромко просит Анна, будто сама боясь слетевших с её языка слов. — Но только, если он даст непреложный обет! Жизнью поклянется больше не использовать непростительные заклинания.

— Я напишу ему сегодня, — согласно кивает Оминис, со спокойным видом возвращаясь к чтению, хоть и чувствует подступившую тревогу. Будто та стоит за спиной и, обдав ледяным дыханием загривок, шепчет. Напоминает о терзающих разум давних сомнениях.

Стоит Оминису достать пергамент и очередную бадьянову звезду, его руки вновь немного дрожат. Он даже немного рад, что письмо вместо него будет записывать прытко пишущее перо.

Мракс допоздна штудирует домашнюю библиотеку в поисках книги о нужных чарах, но даже найдя её, спокойствие не приходит. Сон до самого утра немилосердно отказывается принимать его в свои объятия, и весь день на работе Оминис чувствует себя невероятно рассеянным.

— Как думаешь, он придёт? — с ощутимым волнением спрашивает Анна, когда время посещения почти заканчивается.

— Разумеется. Ты же знаешь, как сильно он любит тебя. Он точно не упустит возможность вновь встретиться с тобой, — ободряюще улыбается Оминис, подавляя собственные сомнения. Этим утром его сплюшка снова вернулась с бадьяном. До этого дня Мракс всегда утешал себя тем, что Себастьян хотя бы открывает письма, чтобы послать обратно звёздочку, но если нет? Что если Себастьян на самом деле никогда и не читал их? Может, на этот случай стоило написать поверх конверта самое важное? Пожалуй, стоит именно так и сделать, когда вернётся домой. — Скорее всего, Себастьян просто занят и обязательно придёт завтра. К тому же, мы так внезапно сообщили ему эту новость, он мог просто не успеть поменять планы, — успокаивает он не только Анну, но и себя.

Оминис берёт яблоко из фруктовой корзины — коих за прошедшие годы было так много, что они больше не вызывают никаких опасений — и начинает очищать от кожуры небольшим складным ножом. Мраксу в принципе нравится работать руками, но сейчас ему отчаянно необходимо чем-то занять суетливые пальцы.

От внимания не ускользают несколько задумчивых хмыканий Анны.

— О чём думаешь?

— Непреложный обет будет действовать, если умрёт тот, кому приносят клятву?

Оминис останавливается.

— Если честно, я и сам не знаю. В книге об этом ничего не было написано. Моё мнение — это мощная магия, и клятва останется с Себастьяном навсегда вне зависимости от того будешь ли ты жить или… — Мракс сглатывает, так и не сумев выдавить из себя последнее слово.

— Но ты не уверен?

— Не на все сто процентов, — прямо отвечает Оминис, на что Анна тоскливо вздыхает.

— Понятно, — не проходит и десяти секунд как она продолжает. — Оминис, могу я, в таком случае, попросить тебя об одолжении?

Мракс понимает о чём она говорит мгновением раньше, чем она произносит просьбу вслух.

— Можно Себастьян даст непреложный обет тебе? Ты всяк проживёшь дольше меня. А я буду уверена, что он серьёзен в своих намерениях и не ищет лазейки.

Он не может винить её в таких подозрениях.

— Разумеется.

— Спасибо, — в её голосе слышится тёплая улыбка.

Оминис возвращается к очистке яблока, краем уха замечая бег в коридоре, но не придавая ему никакого внимания — изредка то и дело находятся нарушители спокойствия, будь то посетители или целители. К его удивлению, дверь резко распахивается с такой силой, что врезается в стену, и вместе с тем звучит такой знакомый до щемящего сердца голос, принадлежащий никому иному как Себастьяну Сэллоу, громко выкрикивающий «Анна!». Нож соскальзывает и впивается лезвием в большой палец, раскраивая плоть, заставив Мракса поморщиться и зашипеть от боли.

— Мне так жаль, я был таким дураком, и… — Себастьян, целеустремлённо направлявшийся сразу к кровати близняшки, резко останавливается.

— Сначала дело, — суровым, не терпящим пререканий тоном произносит девушка. Её редко можно услышать такой. А взяв палочку, Оминис распознаёт силуэт Анны, вытягивающий руку в останавливающем жесте. — Принеси Оминису непреложный обет.

Последовавшая за этим такая долгая секунда тишины почти успевает испугать Мракса. Возможно, зря.

— Я сделаю всё, что скажешь, — нечитаемым тоном произносит Себастьян. — Ты знаешь как накладывать это заклинание?

Слушая, как старый — бывший — друг обучает Анну, со странной ностальгией по былым беззаботным дням Мракс понимает — он даже не удивлён, что тот знает как проводить этот магический обряд. Но теперь, когда очередь доходит до рукопожатия, и Себастьян вынужден обратить внимание на Оминиса, в воздухе повисает напряжение. Свежий порез пульсирует в такт ускоренному сердцебиению. Мракс первым протягивает руку, усмирив лёгкую волнительную дрожь.

Прикосновение их ладоней мимолётное: быстрое, скользящее, почти невесомое. Вопреки ожиданиям, прикосновение ощущающемся совершенно обычным. Нет ничего похожего ни на искры, ни на электрическое покалывание. Совершенно обычное прикосновение, как с коллегой по работе. Тонкие пальцы Оминиса через ткань рукава лёгкой мантии, крепко обнимают чужое запястье, в ответ Себастьян повторяет жест. Анна взмахивает палочкой, и их руки сковывает волшебная связь, оплетающая нитью и дарующая уверенность в том, что принесённый сейчас обет никогда не будет нарушен.

— Клянёшься ли ты, Себастьян Сэллоу, никогда больше не применять непростительные заклятия? — с нарочитой отстранённой строгостью спрашивает Анна, чей голос на этот раз не такой уверенный, каким бы ей, скорее всего, хотелось, чтобы тот был. Она нервничает.

Оминис прекрасно понимает подругу. Что если Себастьян передумает? Разожмёт и отдёрнет в последний момент руку, отказавшись приносить смертоносное обещание? Он сам не замечает, как сжимает чужое запястье крепче.

— Клянусь, — вопреки всем опасениям решительно произносит Себастьян.

В то же мгновение там, где пролегает нить, кожу обдаёт лёгким теплом, каким бывает утренний поцелуй солнца, стеснительно прикрывающегося занавеской. Магия оставляет на коже стянутый след обещания. Оминис чувствует это, даже не прикасаясь.

— Я так скучал по тебе, — ладонь Себастьяна, подобно ветру, выскальзывает из хватки смущённого фразой Мракса, и сам он склоняется над кроватью сестры.

— Ты так задушишь меня, бестолочь, — с несдержанным всхлипом Анна хлопает Себастьяна по спине. — Поверить не могу, ты всё-таки стал целителем. Почему я ни разу не видела тебя?

— Просто я подумал, что если буду заниматься проклятиями, то обстоятельства могут столкнуть нас раньше, чем ты бы была готова меня увидеть. А я и без этого причинил тебе слишком много боли, — поникшим голосом произнёс Себастьян. — Поэтому я стажируюсь на четвёртом этаже, в отделении отравлений растениями и зельями. Прости, что сегодня пришёл так поздно, на работе задержали.

С каждой проведённой здесь секундой, Оминис, неловко переминающийся с ноги на ногу, всё отчётливее ощущает себя лишним, мешающим долгожданному воссоединению близнецов.

— Я, пожалуй, пойду. Время посещения, должно быть, уже закончилось.

Оказавшись за дверью, Оминис прижимается к ней спиной, глубоко выдыхает и направляется к уборным, желая смыть кровь.

Их первая встреча с Себастьяном спустя столько лет была странной и неловкой. И близко не такая, какой её себе представлял Оминис. Ни криков, ни проклятий, ни маловероятных объятий. Они с Себастьяном вообще не сказали друг другу ни одного слова.

Будто они чужие люди.

Впрочем, так оно и есть.

Опустив руки в ледяную воду, Оминис, ожидающий покалывания в ране, с толикой удивления понимает, что палец не болит вовсе. Порез отсутствует. Кожа гладкая, как если бы нож никогда не вгрызался в плоть.

Это ведь разум играет с ним злые игры? Нет ни единого шанса, чтобы Себастьян исцелил его рану.

Должно быть, он сходит с ума.

***

С возвращением Себастьяна в жизнь Анны, Оминис стал пытаться реже навещать подругу. Дать брату и сестре время побыть наедине — красивая причина, скрывающая неприглядную, но довольно простую истину — лишний раз встречаться с Себастьяном было страшно, а тот будто бы решил сделать своим священным долгом проводить каждую свободную минуту с близняшкой.

Благодаря бесчисленным расспросам Анны, иногда напоминающим допрос с пристрастием в отделе мракобрцев, Оминис теперь знает, что корзины с фруктами в самом деле были от Себастьяна, и то, что он раньше подрабатывал у старьёвщика в Лютном переулке, чтобы оплачивать дорогостоящие курсы целительства. И то, что после расставания с Оминисом, Себастьян так и не смог завести с кем-либо длительных отношений. Последняя новость заставляла Мракса чувствовать себя паршиво. Ему было неловко быть причиной недоверия Себастьяна другим. И в то же время где-то глубоко внутри он был немного рад тому, что тот всё ещё один. «Тоже так и не смог забыть» — с перекосившей рот кривой ухмылкой подумалось в первый раз. Но от этих безусловно отвратительных чувств ему становилось только хуже. В конце концов, после всего, Оминис был не лучше других. Может быть, даже хуже.

Закончив копаться в тепличной почве, Мракс возвращается в поместье. На столе дожидается его нетронутая порция давно остывшего ужина, но Оминис, лишь брезгливо поморщившись, проходит мимо, решив, что лучше поест утром в другом месте.

***

— И тебе правда нравится? — с нескрываемым недоверием спрашивает Анна, обратив внимание на круассан, купленный Оминисом в больничном кафетерии.

— Вполне, — кивает Мракс, откусывая кусок от своей первой трапезы за прошедшие сутки.

Казалось несправедливым есть при Анне что-то вкусное, если ей нельзя, поэтому Оминис покупает еду в местном кафетерии. Еда в Святом Мунго такая же, какой запомнилась в детстве: на вкус до ужаса пресная и больше напоминает пергамент. Но если он уверен, что внутри не будет проклятого любовного зелья, его это более чем устраивает.

Спустя неделю, в поместье Оминис берёт чашку, принесённую домовым эльфом, и принюхивается к насыщенному запаху вишнёвого чая, который, к счастью, всё ещё не может скрыть пленительные нотки граната, карамели и бадьяна. С привычным уже разочарованием Мракс отворяет окно, выплеснув туда осквернённый амортенцией напиток. С прошлой попытки даже месяц не прошёл. Но супруга явно учится — на этот раз выбрала более ароматный сорт чая и уменьшила дозу поганого зелья.

Как же он устал от всего этого.

Заперев за собой двери в гостевой спальне, Оминис накладывает на комнату с дюжину защитных чар. Только так он может хоть немного расслабиться в собственном поместье и быть уверенным, что жена не вольёт силой зелье ему в рот, пока он спит. По крайней мере, пока что она не готова применять непростительные заклинания.

Но Оминису кажется, что это только пока.

Откинувшись на подушки, в измождённый разум приходит идея. Возможно, снимать номер в гостинице будет проще.

***

По поводу возвращения Марволо на родину из долгой командировки родители решили устроить семейный вечер. Оминис не скучал. Он бы вообще предпочёл никогда больше не пересекаться с братом. Тем не менее, прийти он должен.

Встретившись с женой в обусловленном месте для совместной трансгрессии к поместью Мраксов, Оминис приветственно кивает, и её запястье скользит возле локтя, обвивая его.

Оминис делает вдох на людной улице Косой аллеи, а выдох — в лесной глуши перед высокой чугунной оградой. Оживлённую болтовню, проходящих мимо волшебников, сменяет безмолвие, да пение птиц, радующихся пришествию весны. Ворота, тихо скрипнув несмазанными петлями, без проблем впускают внутрь. На памяти Оминиса они всё равно никогда не бывали закрытыми. Излишне самоуверенная родня, не видящая ни в ком опасности, не считает нужным запираться — волшебники, видящие табличку с именем древнего рода, которому принадлежат местные территории, не осмеливаются сюда вторгаться, о незваных гостях семью предупреждают полчища змей, ползающие в округе, а с редкими чрезмерно любопытными или заплутавшими магглами Мраксы не отказывают себе в садистском удовольствии поразвлечься.

— Пожалуйста, давай поговорим, — пользуясь моментом, просит супруга, впервые за неделю оказавшись наедине. Она не отпускает его, всё ещё держась за локоть.

— Не здесь. Сама знаешь, здесь везде есть уши, — шикает Оминис на девушку, чья кровь Салазара Слизерина оказалась слишком разбавлена, чтобы понимать змеиную речь, а затем, осознав неладное, он хмурится.

Как правило, задолго до подхода к старому родовому поместью слышны первые шепотки змей. В самом здании дела всегда обстояли хуже — шипящие голоса доносится со всех сторон, будто окружая. Не давая ни минуты побыть в одиночестве. И от этого извечного беспрестанного шёпота хочется чесать черепную коробку изнутри.

Но в этот раз всё иначе. Ползучих гадов будто бы стало меньше, а их редкий шёпот звучит несвойственно испуганным. По сравнению с тем, как шумно здесь обычно бывает, это даже можно назвать тишиной. Довольно зловещей тишиной.

Оминис сам не знает чего ожидать, но он почти удивлён, когда, как ни в чём не бывало, им с супругой открывает старый домовой эльф. О поредевших змеях не говорят ни сёстры, ни родители, как если бы они и не заметили их исчезновения, а сам он не спрашивает. Надеясь как можно дольше избегать разговоров до семейного застолья, он покидает гостиную. Желудок тихо урчит от голода.

Блуждания по особняку приводят в библиотеку — одну из нелюбимых комнат в поместье, где была совершена роковая ошибка, приведшая к трагическим событиям. Несмотря на все убеждения Анны, Оминис, даже спустя столько лет, так и не может простить себя за то, что это из-за него Себастьян узнал непростительные заклятия. Да, несомненно, Себастьян — идиот и сам виноват, в том, что применил их. Но Оминис ничего не мог поделать с тем, что чувствовал себя соучастником, повязанным с ним. Мракс ведёт пальцами по тыльной стороне правой ладони и фалангам, по крестообразным линиям шрамов, оставленных древним волшебным обрядом. Во всяком случае, теперь Себастьян не сможет применить запретную магию.

— Опять хочешь что-то украсть? — слышится за спиной насмешливый голос.

Украсть? Нет. Он хочет уничтожить это проклятое место.

— И ты здравствуй, Марволо.

С появлением брата немногочисленные змеи, прячущиеся в стенах, вопреки ожиданиям, не приблизились к нему, а недовольно зашептались между собой, поспешив уползти в другое место.

— Давно не виделись, — ухмыляется Марволо и, к неудовольствию Оминиса, обнимает его.

— Не видел бы тебя ещё столько же, — ядовито шипит он в ухо брату, но, почувствовав скольжение возле груди, отпрянул.

— Что это? — хмуро сведя брови к переносице, он направляет палочку на горделиво выпрямившегося брата и улавливает знакомые движения.

Шея и грудь Марволо опутаны змеем, как если бы тот был дорогим аксессуаром. Но он кажется странным. Не таким, как все остальные, что Оминису встречались раньше. От его зловещего шипения по загривку ползут мурашки.

— Это мой новый заморский друг. Очаровательный, верно? — силуэт Марволо прикасается губами к подставленной морде змея.

Оминис закатывает глаза.

— Наша дорогая сестра не будет ревновать, что ты целуешься с кем-то ещё?

Марволо тихо посмеивается:

— Не волнуйся, я уже успел её осчастливить не единожды с момента возвращения, — от того каким до противного довольным тоном это сказано, идей для иной интерпретации не остаётся совершенно.

— Рад за вас, — Оминис очень старается, чтобы его лицо не исказила гримаса отвращения — такого удовольствия он брату не доставит. Он собирается уйти из библиотеки, чтобы не оставаться с неприятным родственником наедине, но тот, уличив момент, опускает ладонь на его плечо, заставляя остаться, и подтаскивает ближе.

— Пройдём ко мне в комнату. Хочу показать тебе кое-что интересное, — предлагает он своей излюбленной елейно-липкой интонацией.

— Не хочу злоупотреблять гостеприимством, — даже если бы в комнате Марволо находилось нечто, способное сделать Оминиса зрячим, он бы всё равно не пошёл бы туда по своему желанию.

— Ну что ты. Мы ведь так давно не проводили время вместе, — сильно впившиеся пальцы брата довольно ясно дают понять — отказ он принимать не намерен.

Комната Марволо не изменилась — даже в его отсутствие домовой эльф продолжал добросовестно следить за порядком. Не то чтобы у него был выбор — десятки змей с радостью докладывали членам семьи о любой оплошности, в том числе и о ненадлежащем порядке в покоях любимого сына.

Желая скорее покончить с этим фарсом, Оминис спрашивает:

— И что ты хотел показать?

— Просто хотел чуть лучше познакомить тебя с моим другом из Индии. Королевская кобра. Поистине великолепное создание. И не зря зовётся королевской. Хочешь узнать почему? — Марволо говорит с несвойственной для него гордостью родителя.

— Нет, — отвечает Оминис, хотя знает, что это бессмысленно.

Выдержав по-театральному наигранную паузу, Марволо опускает кобру в террариум, где держит только своих самых любимых гадюк. Те, громко зашипев, забились в истерике.

— Кобры — действительно короли среди змей. Чтобы жить, им нужно питаться своими сородичами. Есть что-то в этом поэтичное, не находишь?

Змеиный шёпот становится оглушительно громким, как если бы они кричали, и Оминис закрывает уши. Это не сильно помогает. Он всё ещё может слышать их яростно-испуганные крики, звуки непродолжительной борьбы, и как их хвосты с силой бьются об стёкло. Шипящие голоса затихают по одному, и когда Оминис отнимает от головы ладони, в комнате брата впервые на его памяти царит благодатная тишина.

Если другие змеи здесь и остались, то они молчат в трепетном страхе пред своим королём.

Оминис, чей живот ещё сильнее болезненно скручивает от голода, неподвижно стоит, вслушиваясь в молчание, но кожей ощущает пристальный взгляд брата. Он одобрительно хмыкает.

— Меня всегда невероятно раздражало твоё мученическое выражение лица, — внезапно говорит Марволо. — Из-за него ты выглядел не как член семьи, а как нагуленный потаскухой-матерью с кем-то ещё ублюдок.

У Оминиса дёргается бровь. С чего такое откровение?

Отвечая на немой вопрос, Марволо произносит:

— Сейчас мне нравится твоё лицо.

***

Впервые за несколько дней голодовки Анна с аппетитом ест кашу с мелко порезанными кусочками фруктов. Все эти дни, сидя возле слишком вялой девушки, страдающей приступами агонии, Оминис с подступающим ужасом, что перехватывал дыхание и леденил кровь, нехотя думал о худшем. Но вот Анна ведёт себя бодрее, чем все последние месяцы. Подобное улучшение самочувствия подруги не может не радовать всерьёз волнующегося всё это время Оминиса. Однако, Себастьян, проводящий здесь свой перерыв, будто не разделяет этих чувств. Он как-то странно молчалив, и, если бы не редкий скрип пера, шелест бумаг, и ощутимый пристальный взгляд, Оминис почти мог бы забыть о его присутствии. За разговорами и чтением Мракс не замечает, насколько быстро время посещения подходит к концу, пока в палату не заглядывает одна из целительниц.

— Кажется, мне пора. Дочитаю завтра, — с мягкой улыбкой он вкладывает ленту между страниц.

— Как жаль, — вздыхает Анна. — А я надеялась узнать, чем всё закончится.

Неожиданно в разговор вклинивается Себастьян:

— Там глав три до конца, верно? Можешь задержаться и закончить сегодня. Я поговорю с её целительницей.

— Думаешь, ему позволят остаться? — неуверенно тянет Анна.

— Уверен.

— Тогда это было бы просто замечательно!

Дверь тихо закрывается за Себастьяном, и под воодушевлённое напевание Анны немного растерянный Оминис снова открывает фолиант. Правила в больнице довольно строгие, и раньше ему никогда не позволяли задерживаться дольше чем на пять минут. Тем не менее, Себастьян возвращается со словами «Всё улажено», и только тогда чтение возобновляется.

— Мерлин, что за вздорная книга, — проведя пальцами по последней строке романа, Мракс раздосадованно качает головой.

— А мне понравилось. Я хорошо провела время, — под тихий скрип пружин и собственный мучительный хриплый вздох, Анна приподнимается с постели и заключает Оминиса в объятиях. Даже раскуренные благовония не могут скрыть кислый старческий запах, исходящий от неё, когда она так близко.

— Надеюсь, следующая будет лучше, — несколько виновато улыбается Оминис.

Эта фраза остаётся без ответа.

В ожидании лифта, Оминис слышит звук приближающихся шагов, которые останавливаются в нескольких метрах от него. Сердце непроизвольно начинает биться быстрее. Оминис уже знает, кто это.

— Да, Себастьян? — спрашивает он, не поворачиваясь. Для самого удивительно, что голос не дрогнул от волнения. После школы Себастьян не пытался поговорить наедине, а редкие отстранённые фразы, которыми они перебрасывались, всегда были в присутствии Анны.

Тишина между ними тяжёлая, долгая и невыносимо гнетущая. Звонок поднявшегося лифта звякает, сообщая о прибытии, и двери перед Оминисом открываются. Он может уйти прямо сейчас и всё же он ждёт.

— Не приходи завтра. У меня будет выходной, я посижу с ней, — голос Себастьяна нечитаемо-спокойный.

Оминис, поджав губы, может только кивнуть, прежде чем делает шаг в лифт. Ноги будто ватные, и он сокрушённо прислоняется к стенке, прижавшись виском к спасительно-холодному металлу. Плечи начинают непроизвольно мелко дрожать.

Себастьян теперь настолько его ненавидит, что лишний раз видеть не хочет.

***

«Сопливый мальчишка», «Никчёмный», «Рохля», «Да какой из него будущий верховный чародей?» — слышит в свою спину Оминис презрительный, точно змеиный, шёпот коллег, покидая зал заседания.

Он снова оказался единственным, кто пытался смягчить приговор подсудимому. Мужчина всего лишь защищал свой дом и семью от бандитов и превысил самооборону, случайно убив одного из них. Он даже не применял непростительные заклятия. Никто не стал прислушиваться к мнению Оминиса.

Плотно закрыв дверь кабинета, он снимает головной убор, ослабляет ворот мантии и вымученно падает на пол за столом. Из нижнего ящика вытаскивается плоская металлическая фляжка с ежевичным ликёром. Судя по весу — почти пустая.

Зачем он вообще старается? Никто не хочет давать провинившимся, но действительно раскаивающимся, второй шанс. Никто не хочет справедливости. Все хотят показательных наказаний. Казней. Ведь так намного проще.

Он чувствует себя здесь чужим.

Вчерашняя просьба Себастьяна не покидает ворох мыслей, и Оминис делает ещё один, но большой глоток ликёра. Мракс злится. Ладно, пусть Себастьяну не хочется встречаться с ним. Но как он смеет решать за Оминиса и Анну, когда им проводить время? Он снова прикладывается к фляжке и морщится, вздыхая. Нужно готовится к очередному слушанию.

Вечером приходится зайти в типографию. Из-за того, что книга была дочитана раньше времени, новый роман пока не перепечатан к следующему разу. Оминис просит ускорить работу, посулив вознаградить щедрой горстью галлеонов сверху, а после возвращается в номер гостиницы.

Обещание денег приносит свои плоды, и на следующий день после работы в руках Оминиса оказывается новенький фолиант, когда он отправляется в Святого Мунго.

— Мистер Мракс? Что Вы здесь делаете? — растерянно спрашивает Привет-ведьма.

Оминис растерянно останавливается.

— Как всегда, пришёл к Анне.

Девушка за стойкой, до этого спокойно стоявшая, нервно постукивает ногтями по деревянной поверхности.

— Вчера Вам отправили домой сову. Вы разве не получили официальное уведомление?

— Нет, — сглатывает Оминис. В прошедшие дни он не ночевал дома. Что-то в тоне девушки тревожит настолько, что кровь в его венах будто стынет.

— Мне очень жаль, что приходится это сообщать. Пожалуйста, примите соболезнования…

Столько лишних слов, чтобы сказать всего два, действительно имеющих значение. Два слова, не ставших такой уж неожиданностью, но от этого не менее горестных.

Анна умерла.

***

Обычно в романах, что читал Оминис Анне, в такие моменты идёт дождь, или даже гроза. Но полуденное апрельское солнце приятно греет, благоухают распустившиеся цветы и задорной трелью щебечут птицы, когда гроб Анны опускается в землю недалеко от того места, где покоятся её родители. Оминис возлагает венок из бархатцев, которые ей так нравились.

Проводить в последний путь Анну Сэллоу приходит больше людей, чем рассчитывал Мракс. Он узнаёт голоса нескольких жителей Фелдкрофта, друзей Соломона, у которых жила Анна несколько лет, а также её школьных подруг в лице Имельды, Грейс, Онай, Робертс, приходят даже Уизли и переведённый студент. Оминис рад тому, что собралось больше людей, чем было в его самых смелых предположениях — Анна заслуживала хороших похорон с множеством добрых слов в памяти о ней, но в то же время в нём закипала злость — Анна абсолютно точно не заслуживала быть проклятой и уйти так рано. И где были все эти люди, когда она пусть и лежала в больнице, но всё ещё была живой?

Так же он чувствует гнев на Себастьяна. За прошедшие дни в голове появилась страшная мысль. Что если это он убил Анну, оставшись с ней наедине? Быть может, из милосердия, чтобы не мучилась. Для этого не нужны непростительные или какие-либо ещё заклинания. Достаточно только подушки, и Министерство, вероятно, даже не заинтересуется этим делом, посчитав смерть естественной. Но эта позорная мысль была изгнана в тот же миг, что и появилась. Себастьян никогда бы так не поступил. Оминис мог сказать это по тому с какой нежностью и заботой он обращался с сестрой за те доставшиеся им несколько недель. Нет, Оминис злился на другое. Себастьян точно знал о приближающейся смерти Анны. Намеренно сказал не приходить. Решил за Оминиса. Небось, пытался пощадить его чувства, как всегда, не спросив мнения.

Чтобы больше не думать обо всех этих лицемерах, ему хочется приложиться к бутылке вина, но Мракс заставляет себя выдохнуть, чтобы успокоиться.

Как бы ему не хотелось, Оминис просто не может вывалить всю свою обиду на Себастьяна за его эгоистичное решение. Не сегодня, когда тот хоронит свою родную сестру — последнего дорогого ему человека. Не сегодня, ведь это, вероятно, последний раз, когда их с Себастьяном пути пересекаются. Последний шанс поговорить с ним. Закончить всё на не такой поганой ноте, каким было прощальное письмо на седьмом курсе. Дождавшись, когда разойдутся оставшиеся люди, волнующийся Оминис подходит к всё ещё сидящему у могилы притихшему Себастьяну. Мракс не исключает возможности, что как только он откроет рот, его немедленно прогонят. И всё же, набравшись смелости, он начинает говорить.

— Ты хорошо постарался. В смысле, не только с похоронами. То, что ты не остановился и всё-таки стал целителем — дорогого стоит. Я… — Оминис делает паузу, пытаясь придумать вариант фразы лучше, чем он чуть не произнёс. Сейчас неправильно говорить о себе. — Я думаю, Анна гордилась тобой.

Он уже пожалел, что сказал это — слетевшие с языка слова звучали до отвращения топорно, чем изначально он рассчитывал, а где-то в глотке чувствуется болезненное жало стыда за то, что вкладывает свои мысли в уста почившей подруги.

Себастьян не сразу отвечает, а его голос кажется надрывным, когда он говорит:

— Это меньшее, что я мог для неё сделать.

Затем раздаётся едва слышное шмыганье. Державшаяся до этой минуты маска хладнокровия треснула. Сейчас Себастьян как никогда нуждается в поддержке. Оминис неуверенно тянет руку к нему, но останавливается, усомнившись стоит ли — они ведь столько лет не трогали друг друга, не считая того рукопожатия, и даже почти не говорили наедине. Они теперь совсем чужие. Мракс качает головой, прогоняя эти мысли, и всё же опускает ладонь на плечо, дрогнувшее от неожиданности. Почувствовав, как Себастьян резко поднимается, Оминис едва успевает сделать шаг назад, прежде чем Сэллоу разворачивается и стискивает его в объятиях, утыкаясь между плечом и шеей. Мантия в этом месте вмиг становится влажной, и поначалу оторопевший Оминис по детской школьной привычке начинает утешающе гладить своего старого друга по спине.

— Спасибо, что поддерживал её все эти годы, — выдавливает из себя дрожащим голосом Себастьян.

Кажется, что они стоят так несколько часов. Никто из них не торопится прерывать безрадостные объятия.

***

Со дня похорон он будто постоянно укутан тяжёлым одеялом апатии. Нет больше ни смысла, ни желания ухаживать за увядающими цветами. Как и нет желания спорить с кем-либо или объяснять своё мнение по работе. В залах Визенгамота он пассивен на допросах и дебатах, отстранённо поднимает руку вместе со всеми. Тогда же верховный чародей впервые хвалит его, выражая радость тому, что он перестал дурачиться и, наконец, относиться к работе с серьёзностью. В тот момент неохота даже из вежливости натянуть на лицо маску улыбки.

Однажды он в одиночестве посещает могилу Анны. Слышал, что разговор с надгробием может помочь справиться с эмоциями. Но холодное молчание камня ничем не может помочь. Это совершенно не то. Это была не Анна. Тогда он ушёл, где-то случайно обронив бутылку когда-то приносящего удовольствие гранатового вина, и решил больше не возвращаться.

Зато он возвращается в своё поместье к жене. Та, успокоившись, больше не пытается подлить в еду любовное зелье. Как назло, аппетит у него пропадает вовсе.

Кожу возле ключицы щекочет её размеренное дыхание. Он заставляет себя перебирать её длинные шелковистые волосы и думает, что должен чувствовать хоть что-то, но не чувствует ничего. Если бы не те ощущения, что даёт ему тело, он бы предположил, что уже растворился в окружающем его с рождения мраке.

В такие моменты, на границе сна и реальности, он засыпает с мыслями о том, что по крайней мере у Себастьяна жизнь сложилась лучше. И о том, какой же до нелепости простой план тогда, в последний школьный день, он предлагал.

***

Больше Оминис не писал Себастьяну. Теперь, когда Анны, связывающей их эти годы хоть как-то, больше нет, исчезла причина поддерживать даже такую призрачную связь. Оттого ещё удивительнее, когда минует несколько месяцев после похорон, и среди утренней почты, мучающийся очередным отвратительным похмельем, Оминис находит письмо с запахом бадьяна. Сначала кажется, что это галлюцинация. Что обоняние играет с ним злую шутку. Но под пальцами неровно выбитые, явно вручную, точки шрифта Брайля.

На работе, будто пытаясь убедиться в реальности, Оминис то и дело достаёт аккуратно сложенную ароматную записку, внутри которой лишь одна короткая строчка. «Дырявый котёл. Завтра. В шесть вечера». Не спрашивает может ли Оминис прийти, а ставит перед фактом. Проклятый эгоист.

Уснуть в ту ночь кажется невозможной задачей и в назначенный день приходится собираться в спешке — Мракс всё-таки просыпает будильник. Оминис уже зачёрпывает горсть летучего пороха, как его посещает внезапная и не иначе как безумная идея, и он спешно возвращается в спальню. Из гардероба он забирает потрёпаный от времени шарф, а когда Мракс открывает потайной ящик в шифоньерке, ему в подставленную ладонь вываливается кусок серебряного металла. Закончив с этими нехитрыми приготовлениями, он наконец отправляется в Министерство.

У Оминиса в шесть только заканчивается рабочий день, но лживые слова о дурном самочувствии легко слетают с языка, и его отпускают раньше.

Явившийся на пятнадцать минут раньше и слегка промокший под дождём, он чувствует себя дураком, потому что ждёт в пабе больше полутора часов. Он сидит за дальним столом, сокрытым от посторонних глаз, и бездумно трёт большим пальцем по небольшому сколу внизу чашки. Есть неимоверное желание заказать чего-нибудь покрепче чая, но в то же время хочется сохранить трезвость ума. Второй рукой Оминис изредка прикасается к груди, прощупывая серебряный предмет во внутреннем кармане, как выяснилось по форме пуговиц, василькового пальто, будто проверяя, не исчез ли тот куда.

Часы над стойкой трактирщика пробивают восемь. Мракс устало откидывается на спинку. Что за жестокая шутка. Очевидно же, что Себастьян не придёт. На что он вообще надеялся? Он тянет руку, подзывая владельца паба, чтобы заказать себе выпить, чем намеревается заглушить сильное ощущение голода, как к нему кто-то подходит.

— Привет, — доносится рядом голос Себастьяна, и дрогнувший от неожиданности Оминис едва не роняет давно опустевшую чашку. Стул рядом недовольно скрипит, когда его оттаскивают от стола.

— Здравствуй, — с невозмутимым видом кивает Оминис и хмурится, — ты опоздал.

— Задержали на работе, — только хмыкает в ответ Себастьян. — Позволь извиниться за ожидание.

С этими словами Сэллоу заказывает подошедшему трактирщику, к удивлению Оминиса, бутылку гранатового вина и кусок пирога с взрывной карамелью.

Это так странно — снова сидеть вдвоём. Кажется, будто это было десятки лет назад, хотя прошло всего шесть — целых шесть — лет, когда они закончили Хогвартс. В последние годы время тянулось для Оминиса невыносимо медленно.

Тишина между ним и Себастьяном неловкая и тягучая, точно патока. Слова не лезут в глотку. Хочется сказать так много, но с чего начать? Оминис снова прикасается к нагрудному карману, ощупывая. «Всё ещё там» — мысленно успокаивает себя он.

— Ты всё ещё носишь этот шарф, — тихо произносит Себастьян.

— Только по особым случаям, — с грустной улыбкой Оминис проводит по истрепавшемуся подарку Анны.

— Как поживаешь?

— Работа, дом, работа, — неопределённо пожимает плечами Оминис. — А ты?

— Перезахоронил Соломона на кладбище к остальной семье.

Мракс удивлённо моргает.

— Это хорошо.

— Угу. Думаю, я должен был ему хотя бы это. Он заслужил покоиться со всеми остальными, — Себастьян отпивает вина. — А ещё так он больше не будет портить вид лужайки.

Оминис не улыбается нелепой шутке. В конце концов, что бы ни говорил Себастьян и как бы не прикрывался остротами, перезахоронение Соломона к остальным Сэллоу — шаг в правильном направении. Хочется прикоснуться к Себастьяну. Физически показать свою поддержку. Мракс этого не делает.

Разговор снова не клеится. К недавно испечённому и ещё пышущему сладким запахом карамели пирогу и вину Оминис не притрагивается. Нервно вертит бокал, но не пьёт. В животе протестующе урчит. Оминис делает глубокий вдох и подносит руку к груди, собираясь с силами, и произносит:

— Себастьян, я думаю, нам надо погово…

— Оказалось, быть целителем так сложно, — выпаливает Себастьян, перебивая, — я имею в виду, — более спокойно говорит он, сглатывает и будто старается подобрать слова, — это каждый раз сложно, когда спасти пациентов не получается.

Рука на груди дёргается, сжимаясь в кулак. Умолкший Оминис понятливо кивает, показывая, что готов слушать.

— Недавно ко мне на лечение поступила девчушка лет десяти, у неё даже собственной палочки ещё не было. Ты даже не представляешь, как она была похожа на Анну. И… — Себастьян шумно выдыхает, — и у меня не получилось. Я не справился. Не проходит и дня, чтобы я не думал о том, как из-за моей ошибки она никогда не поступит в школу, а её родители не увидят как растёт их дочь.

— Такое случается. Сам должен прекрасно понимать, что целители не всесильны, — с нескрываемой печалью произносит Оминис и поджимает губы. Такое он точно не рассчитывал услышать. Мракс отнимает руку от груди и возвращает её на бокал. Он всегда был плох в утешениях.

— Меня ничего здесь больше не держит, — вдруг говорит Себастьян. Тон его совершенно спокойный.

— В каком смысле? — нервно вертит в руках бокал Оминис. Что-то внутри подсказывает — ему не понравится направление разговора.

— Со смертью Анны у меня больше никого не осталось. Я хочу признаться в убийстве Соломона, как того она ещё давно хотела.

От этих слов Оминису кажется, что в жилах кровь не то что стынет — леденеет.

«Позаботься о нём» вспоминает он надрывный голос расстроенной Анны перед злосчастными катакомбами, и своё обещание, которое он дал ей позже.

В школьные годы Мраксу доводилось слышать, как Онай хвасталась умением колдовать без палочки. Быть может, при избытке свободного времени и хвалёном усердии Себастьяна, у него бы получилось переучиться. Но в Азкабане важно лишь одно заклинание, помогающее удержать рассудок в целости — Патронус. А после применения непростительных заклинаний Себастьян больше не мог призвать зверя-защитника. Лишь червей, что сами накинулись бы на него.

В стенах волшебной темницы Себастьяну было суждено только одно — сойти с ума и сгинуть.

И это после всего, чем Оминис пожертвовал ради его безопасности?

— Ты этого не сделаешь, — слова даже для него самого звучат удивительно твёрдо. — После того хаоса, устроенного Руквудом и Ранроком, Министерство наказывает не только их последователей, а вообще всех пользователей непростительных заклятий особенно жестоко. Большинство сразу приговаривают к поцелую дементора, — понизив голос, говорит Оминис.

— Звучит замечательно, — фыркает Себастьян, явно не очень напуганный этим фактом.

Оминис другого мнения. Несколько раз ему приходилось присутствовать во время этой казни. Это было слишком жутко. Только вспоминая те ощущения от близости к дементорам даже с находящимся рядом патронусом, его бросает в дрожь. В юношестве он ещё сомневался было ли верным решением не сдавать Себастьяна. Сейчас он уверен — было. Мало кто действительно заслуживает участи находиться среди этих жутких тварей. И искренне раскаивающийся в содеянном Себастьян не входит в их число.

— Я не могу здесь больше оставаться. Всё — от дома в Фелдкрофте до работы — напоминает мне о совершённых ошибках. Это сводит меня с ума.

Губы Оминиса сжимаются в тонкую полоску. С каких пор никогда не сдающийся Себастьян стал таким? Неужели прошедшие годы так сильно на него повлияли? Мог ли его внезапный уход так подкосить Сэллоу? Или это из-за недавней смерти Анны?

— Если тебе просто не нравится место, то ты можешь переехать, устроиться на другую работу. Или покинуть страну. Это сделать проще, чем может казаться. Я знаю нескольких торговцев порталами, они не слишком любят менять своё местоположение.

Сидящий напротив Себастьян протяжно выдыхает.

— Для этого мне кое-чего не хватает.

Оминис растерянно хмурится.

— Чего? Денег? Если тебе нужны деньги, я могу дать тебе столько, сколько… — Оминис вздрагивает, ощутив холодное прикосновение чужих пальцев к напряжённой руке. Он и не замечал насколько сильно сжимал бокал.

— Тебя, — тихо, но отчётливо произносит Себастьян. — В этом плане мне не хватает только тебя.

Оминис ошеломлённо распахивает глаза.

— Ч-что?

Стул под Себастьяном резко скрипит, когда тот наклоняется к Оминису.

— Пожалуйста. Давай, наконец, сбежим вместе. Дай мне хоть одну вескую причину почему ты не можешь.

— Потому что… — Оминис сглатывает и отворачивает голову, прежде чем произнесит то, о чём думал последние шесть лет, — потому что ты ненавидишь меня.

— Я не ненавижу тебя, — Оминису кажется, что Себастьян звучит удивлённым. Холодная ладонь опускаются ему на скулу. Не заставляет повернуться, но удерживает на месте. — Да, поначалу я пытался. Да, я был зол, очень зол на тебя, когда ты ушёл от меня. Затем — обижен. Но я никогда не мог себя заставить возненавидеть тебя. Ты был лучшим, что было в моей жизни. Моей опорой и путеводной звездой, когда я совершил чудовищную ошибку, и все остальные отвернулись. Только благодаря твоей поддержке в те годы я сейчас здесь, а не загибаюсь пьяным в канаве возле Лютного переулка. — Большой палец двигается, оглаживая кожу под глазом. Оминис делает вдох и чувствует от холодной ладони запах дождя и слабые отголоски бадьяна. — Я серьёзно. Оминис, я либо с тобой, либо прямо сейчас в Министерство.

От этого нежного шёпота хочется одновременно и поцеловать, и ударить Себастьяна.

— Почему ты всегда должен быть таким? — обессиленно вопрошает Мракс, повернув к Сэллоу голову. Вот такого Себастьяна он знает. Такого, который в случае отказа в самом деле пойдёт в Министерство магии навстречу собственной погибели. — Почему всегда выбираешь худший вариант? Почему угрожаешь самоубийством, вместо того чтобы просто попросить?

— Потому что ты слишком упрямый, чтобы просто так согласиться. Я же вижу, насколько ты измождённый, насколько усталый. Ты всегда даёшь всем вторые шансы, почему ты не хочешь дать второй шанс себе?

— Но ты даже не пытался спросить! — зло шипит Оминис и импульсивно подаётся вперёд. Слепо хватает Себастьяна за мантию, тянет к себе через жалобно скрипнувший столик и недовольно звякнущую упавшую бутылку. Сейчас они так близко, что Оминис отчётливее чувствует, помимо карамельного пирога и растекающегося гранатового вина, запах бадьяна. Любимые запахи душат его, заполняя лёгкие и разум.

Они так и замирают, как зачарованные, не двигаясь. Не сближаются, но и не отстраняются.

— На нас смотрят, — шёпотом напоминает об остальном мире Себастьян.

И правда. Вокруг них немного утихли прежде оживлённые разговоры, за окном барабанит дождь, а со стола на ботинок капает разлившийся напиток. Мир вокруг не замер вместе с ними и никуда не исчез. Из-за устроенной сцены внимание любопытных глаз приковано к ним. Оминис немного отстраняется. Одной рукой по-прежнему удерживает Себастьяна на месте, а другой нащупывает бутылку, в которой осталось не так много.

— Пусть смотрят, — пренебрежительно, с вызовом, бросает Оминис, делая три глотка гранатового вина и набрав в рот ещё, сокращает расстояние, прижимается к губам удивлённого Себастьяна, чья короткая щетина царапнула подбородок. Желанные губы открываются, принимая преподнесённый напиток. Не проходит и секунды, как Себастьян целует в ответ. Жарко, несдержанно, совсем как в юношестве. Оминис выпускает из пальцев ткань, чтобы сжать мягкие волосы, собранные в короткий хвост.

Когда Себастьян отстраняется, Оминис подаётся вперёд, стремясь продлить поцелуй ещё хоть на секунду. Сэллоу прижимается ко лбу Мракса своим и, выдыхает ему в губы:

— Это значит?.. — Себастьян, в чьём голосе слышится теплящаяся надежда, делает многозначительную паузу. Хочет, чтобы Оминис сам дал ответ.

— Да, Себастьян, — короткий, почти целомудренный поцелуй, — я уйду вместе с тобой.

— Слава Моргане, — с ощутимым облегчением произносит Себастьян и подходит, чтобы заключить Оминиса в объятия. Тихий смех приятно щекочет ухо. — На секунду показалось, что ты собирался ударить меня бутылкой.

— Какая глупость, — Оминис фыркает, его губы непроизвольно растягиваются в улыбке. Он обнимает Сэллоу в ответ и утыкается носом в шею, блаженно вдыхая стойкий запах дождя, как если бы Себастьян был на улице довольно долго, а не пару минут. — Я скучал по тебе. Все эти годы.

— Я тоже, — шепчет Сэллоу. Как бы не хотелось стоять так и дальше, приходится всё же приходится выпустить любовь всей жизни из рук. Тем не менее, они садятся за прибранный с помощью Репаро стол, переплетая пальцы.

— Нам нужны будут деньги. Я могу продать дом в Фелдкрофте, но этой суммы явно будет недостаточно для нормальной долгой жизни за границей. И непонятно сколько уйдёт времени, — Себастьян напряжённо замолкает.

«Боится, что я передумаю или снова сбегу» — догадывается Оминис, чувствуя укол вины, и тянется во внутренний карман пальто.

— По невероятному стечению обстоятельств, у меня прямо сейчас есть с собой кое-что, — не в силах сдержать торжествующей ухмылки и игнорируя скручивающий от голода живот, Мракс выуживает небольшой серебряный ключ и кладёт его на стол рядом с их переплетёнными вместе пальцами. — Полагаю, моя семья не обеднеет, если мы прихватим кое-что из семейного хранилища.

Оминис немного лукавит. Он намеревается забрать из сейфа всё до последнего кната. Разве что, оставит там своё обручальное кольцо.

Себастьян молчит чрезмерно долго тянущиеся секунды, прежде чем до него доходит.

— Ты спятил? Хочешь обокрасть Гринготтс? — громко и ошеломлённо шепчет он.

Теперь улыбка Оминиса снисходительная. Он немного наклоняет голову в бок и старается придать своему голосу как можно более недоумевающий тон.

— Я просто приду снять деньги с семейного счёта. Разве это воровство?

— Чистокровки ты сын, — Себастьян звучит одновременно поражённо и восхищённо. Оминис буквально слышит улыбку в его голосе. Сэллоу наклоняется ближе:

— Ты ждал меня. Ждал этого предложения, — уверенно шепчет он прямо в его ухо.

«А ты заставил меня сидеть здесь впустую два часа, только чтобы проверить дождусь ли я тебя», — возмущённо думает Оминис, но решает не портить момент. Не сегодня. Не сейчас. В любой другой день Себастьяну ещё предстоит наслушаться, что он думает по этому поводу, как и про вопиюще-наглую манипуляцию с угрозой смертью. Вместо этого Оминис хитро улыбается, чуть прищурив глаза, и просто говорит:

— Я и сам хотел тебе предложить сбежать вместе. Ты просто опередил меня.

— По глазам вижу, ты что-то задумал. Признавайся, что ещё в твоих тёмных, мрачных мыслишках?

— Однажды узнаешь, — заверяет Мракс, пряча более зловещую улыбку за бокалом. — И должен заметить, твоя история про умершую девочку — возмутительно вздорная.

— Думаешь?

— Умоляю, я такие слезливые сказки на завтрак каждый день ем последние лет пять, — закатывает глаза Оминис. — Дай угадаю её имя. Анита? Или Аннабель? Что-нибудь из этого вообще было правдой?

— Вообще-то её звали Сьюзан. А что, её история даже немного мне не помогла?

— Нет. Большинство подсудимых врут куда убедительнее, — фыркает Оминис, думая о том, что с подобными небылицами на суде верховный чародей и остальные присяжные попросту растерзали бы Сэллоу.

Себастьян едва слышно посмеивается:

— Тогда, бедной малышки Сьюзан никогда не было.

— Какой же ты всё-таки гнусный лжец, — кривая улыбка пересекает губы Оминиса.

***

Сильный ветер свистит и хлещет, пробирая до костей, но дует в спину, будто подгоняет. Гул прибоя, бьющегося о высокие скалы, напоминает аплодисменты. В тёмном небе белеют надрывающиеся в крике чайки. Впереди поздне-вечерний горизонт выжигает костёр, не потухший от мощных порывов воздуха только с помощью магии, и, заметив его, светловолосая девушка, придерживающаяся за локоть своего спутника — немного приземистого молодого человека с орлиным носом и лёгкой ранней сединой на висках — решительно ускоряет шаг своей не слишком твёрдой походки. Юбку её длинного платья нещадно треплет поднявшийся шквал, отчего та, со слов девушки, напоминает парус.

— Наконец-то, эти туфли убивают меня, — с изрядным облегчением в голосе громко произносит она, стараясь перекричать ветер и чаек.

— А кто их выбирал?

— А что ещё было делать? Не мог же я быть в привычной обуви. Сам говорил, мы должны выглядеть убедительно.

— Ты прав, — согласно кивает парень. — Давай на всякий случай выпьем ещё, — с этими словами они одновременно припадают к своим флягам, морщась от не самых приятных вкусов.

Приближаясь к костру, пара пытается выглядеть расслабленнее, чем они есть на самом деле. С тихим напоминанием о том, что кое-кто теперь леди, хватка девушки у локтя меняется на более лёгкую. Ожидающий у огня мужчина в возрасте, плотно укутанный в потрёпанную мантию, окидывает взглядом подошедших и выпускает изо рта едкий дым.

— Припозднились вы, — недовольно ворчит торговец порталами, наспех докуривая сигарету и небрежно кинув её к своим ботинкам, где разбросаны с дюжину таких же окурков.

— Прошу прощения, моя ненаглядная слишком долго собиралась, — пристыженно улыбается парень.

Девушка на такое обвинение задыхается от возмущения.

— И это благодарность за помощь с твоим багажом? К тому же, я же не виноват-а, что пока тебя дозовёшься поехать хоть куда-нибудь вместе — целая вечность пройдёт.

— М-да, острые на язык нынче бабы пошли. Только мучения с такими, — осуждающе качает головой торговец, бросив сочувственный взгляд на парня, и откашливается, прерывая перепалку. — Так, голубки, куда хотите отправиться?

— Что думаешь, милый? — довольно щебечет девушка, придерживая за локоть своего будто немного растерянного кавалера. — Болгария или Франция?

— Только не Франция, — хмурится он.

— Ладно, — её брови приподнимаются в удивлении. — Тогда, куда бы тебе хотелось?

Парень сжимает пустую ладонь, немного жалея, что в ней ничего нет.

— Признаться, я думал на счёт Америки. Что скажешь? — он с лёгкой тревогой смотрит на девушку, страшась получить отказ. Но спутница, вопреки всем опасениям, улыбается и согласно кивает.

— Любой вариант будет идеальным, если ты со мной.

***

Прихватив с прилавка у кассы свежеиспечённое песочное печенье с ягодным джемом, Оминис ходит между стройных рядов заставленных стеллажей и придирчиво водит палочкой из стороны в сторону, намереваясь выявить любую неточность. Поправляет, как ему кажется, стоящий немного ближе нужного горшок с мандрагорой. Он пытается сохранять спокойствие, но слишком нервничает и знает, что это не осталось незамеченным Себастьяном, потому что слышит смешок и приближающиеся шаги.

— Успокойся, — Себастьян обнимает его со спины и зарывается носом в волосы на затылке, обдав шею желанным теплом. В магазине несколько зябко ради сохранения свежести товаров, и Оминису хочется подняться на второй этаж за более подходящей одеждой. — Всё идеально.

— Тогда почему ещё никого нет?

— Мы открылись всего пятнадцать минут назад, — усмехается Себастьян и почти невесомо касается губами к шее там, где пролегает серебряная цепочка. — Ты, как всегда, нетерпелив.

— Я просто волнуюсь, — со вздохом признаётся Оминис. — Лучше посмотри всё ли в порядке снаружи. Вдруг вывеска криво висит.

Себастьян мог бы сказать, что проверял вид с улицы уже трижды за это утро, но он этого не делает. Послушно выходит за дверь и возвращается, заверяя, что всё так же хорошо, как было полчаса назад.

— Тебе принести что-нибудь потеплее? — спрашивает Себастьян, заметив как Оминис вяло трёт мёрзнущие под рубашкой плечи.

— Нет, хочу встретить хотя бы первого покупателя в более парадной одежде.

— Как скажешь, — произносит Себастьян, и Оминис знает, что тот оставил несказанным слово «упрямец». — Тогда, давай согреемся по-другому.

Он опускает ладонь к нему на талию, подтягивая ближе. Стоящий в углу за прилавком граммофон оживает, и из его большой трубы раздаются первые бодрящие и дерзкие ноты регтаймаЖанр музыки, предшествующий таким жанрам как джаз и блюз, что звучал в одном из клубов, от чего Оминис поражённо распахивает глаза.

— Я думал, что никто не пишет пластинки с такой музыкой. Где ты её достал? — его правой ладони аккуратно касаются пальцы, и он подаёт руку, принимая безмолвное приглашение на танец от своего избранника.

— Что тут сказать, я просто немного поколдовал — и вуаля! — не скрывая самодовольства произносит Себастьян. — Впрочем, Мендельсона у нас больше нет.

— Целых две хорошие новости за раз, — довольно кивает Оминис, невольно вспоминая «Свадебный марш», звучащим первым в записи. — Мерлин, я ненавидел эту пластинку.

Звук из граммофона не такой чистый, как на других записях, а их с Себастьяном топтания на месте едва ли можно назвать танцем в привычном понимании — они двигаются слишком медленно для бодрой мелодии, но Оминису более чем нравится и так. Лишь одно небольшое сомнение омрачняет момент.

— Что если у нас ничего не получится с магазином? — тихо спрашивает он, сжимая левую ладонь Себастьяна, прижимая их заживающие шрамы друг к другу.

Оминис чувствует, как тот пожимает плечами.

— Тогда мы попробуем что-нибудь ещё. Может быть, откроем свой собственный один из этих новомодных музыкальных клубов, где будет играть только наша любимая музыка.

— Это мило, но, если там будет только наша любимая музыка, мы обанкротимся, — закатывает глаза Оминис, но губы, расплывшиеся в улыбке, выдают польщение такой безрассудной и романтичной идее.

— Ну вот, слышишь? Ты уже не даёшь мне принимать глупых решений, — с гордой интонацией человека, доказавшего собственную правоту, Себастьян целует его в скулу, и тот может чувствовать чужую улыбку. — Что бы ни случилось, с нами всё будет в порядке. Вместе мы со всем справимся.

— Мы теперь навсегда вместе, — прикрыв глаза, Оминис позволяет себе наконец полностью отдаться моменту, кружась с Себастьяном в их странном, несоответствующем нормам, медленном танце.

Ночь удачно выдалась тёплой. Мягкий бриз гладит нагую кожу, когда посреди елани пиджаки, жилетки, рубашки, обувь и брюки с нижним бельём оказались отброшенными в сторону. Пальцы ласково касаются чужого предплечья.

— Там точно было написано, что мы должны быть обнажёнными? Я такого не помню.

Раздался тихий смех.

— Нет. Мне просто хотелось полюбоваться тобой в свете луны.

Беззлобный вздох.

— Себастьян.

Губы прижимались к скуле в извинении, но по ощутимой улыбке можно смело назвать их не особо-то искренними.

— Мы можем одеться обратно.

— Давай продолжим так.

Не требовалось ни выжидать полнолуния для этого момента, ни выходить из дома вглубь леса, ни раздеваться. Но желание сделать предстоящее событие особенным было понятно.

Они устроились на предусмотрительно расстеленной мантии, сев лицом к лицу. Одновременно провели палочками по левым ладоням друг друга, оставляя неглубокие порезы.

Торопливый, почти безумный шёпот взаимных клятв. Их руки соединились вместе, ладонь к ладони, кровь к крови. Жидкость из свежих ран стекала по пальцам вверх. Волнение. Нетерпение. Хотелось спросить «Получилось?», но вопрос не успел слететь с языка — их руки расцепились, чтобы в следующую секунду в раскрытую ладонь опустился небольшой фиал — один из пары.

Они по очереди надевают на шеи друг друга зачарованные серебряные цепочки, которые только они и смогут снять, говоря:

— Если ты сбежишь от меня — ты умрёшь.

— Если ты изменишь мне — ты умрёшь.

А после они целуются с такой страстью и нежностью, будто эти ужасные обещания — самое прекрасное и романтичное, что им приходилось слышать в своих жизнях.

«Я люблю тебя», «Я буду защищать тебя», «Будь всегда со мной» — уносил в ночь ветер не важно чьи именно слова. Окровавленные руки повсюду, куда могли дотянуться, касались тел, оставляя на коже отпечатки, заявляя: «Ты принадлежишь мне».

Они здесь только вдвоём. Не было ни зверей, ни птиц. Лишь ветер и луна являлись невольными свидетелями этого мрачного торжества, которое Оминис и Себастьян любовно окрестили «свадьбой», хотя ни у кого иного язык бы не повернулся так назвать происходящее.

— Отныне и вовеки, ты — мой, — в унисон шепчут два голоса.

Композиция заканчивается, из граммофона раздаётся шум аплодисментов и что-то подозрительно напоминающее кашель, когда Себастьян спешно выключает запись. И хоть музыка и прекратилась, они остаются стоять между стеллажей, заключив друг друга в объятия.

— Принесёшь потом кардиган? Тот, с гладкими выпуклыми пуговицами, — Оминис, иногда задевая серебряную цепочку, беззаботно накручивает длинную прядь вьющихся волос, собранных в хвост.

Себастьяну требуется пара секунд, чтобы понять о каком предмете одежды идёт речь, а затем тот испускает преувеличенно долгий вздох.

— Он коричневый.

— Мхм, — согласно мычит ему в шею Оминис, вдыхая смесь ароматов мыла и трав.

— Знаешь, Анна ведь взяла с меня обещание следить за тем, как ты одеваешься. А он не очень будет подходить к твоему лиловому жилету.

Оминис лишь пожимает плечами, прижимаясь губами к коже ещё гладкой после бритья.

— А я думаю, коричневый и фиолетовый — это идеальное сочетание.

Ещё один вздох.

— Видимо, это ещё одно обещание, которое я не сдержу.

Бодрой трелью звенит колокольчик, оповещая о вошедшем посетителе, и Себастьян отпускает Оминиса, который быстро поправляет одежду, выходя в центр зала.

— Доброе утро, — приветствует немного скрипучий голос пожилой волшебницы.

— Здравствуйте, у нас представлен большой ассортимент зелий и растений, вас интересует что-то конкретное или я могу вам что-то подсказать, — как по бумажке тараторит Оминис и мысленно ругает себя. Получилось плохо. К его огромному облегчению, старушка только умилённо посмеивается такой прыти.

Ощущается слабый тычок в спину.

— Представься, — едва слышным шёпотом напоминает Себастьян.

Точно.

Оминис набирает воздух, выдыхает и неожиданно успокаивается. Его пальцы касаются груди, где под одеждой нащупывает фиал.

— Я — Оминис Сэллоу, буду рад помочь, — его губы расцветают в счастливой улыбке.