ad infinitum

– Тебе правда... Надо будет уйти? – Его голос звучит совсем бесцветно, пускай даже в обычное время он совсем не эмоциональный. Пускай в нём ледяным сквозняком сарказм, усталость, беспокойство, страх, обида, что угодно, но не то, что сейчас; словно водой окатили – слушать Дилана совсем невозможно, хочется съёжиться, скорчиться, сжаться в сингулярность и поглотить боль этого момента чёрной дырой. Стать небесным телом, впитать в себя всех случайно близких людей, чтобы остаться с ними рядом. Уметь съедать за один укус миры, чтобы больше не натыкаться на расставания. 

Ло много не помнит. Он забывает каждую реальность, как ночной сон забывается после умывания, исчезает в водопроводной трубе, но что-то внутри болюче ноет воспоминанием о прощании, слезах, объятьях, поцелуях. В каждом мире он – новая версия себя, где-то нежная, где-то жестокая, где-то совсем уставшая. 

По правде говоря, всегда уставшая. 

И каждый раз проходит ужасный цикл знакомств, случайных встреч, привязанностей, влюблённостей, расставаний. И каждый раз забывает – словно это что-то не важное, бесполезное, то, что совсем не обязательно помнить. Совсем. 

И, наверное, поэтому он решил каждый раз забывать. Не стоит помнить о том, как много ты оставил за своими плечами. 

– Ло, не молчи, – его голос звучит совершенно разбито. Разбито и растоптано в стеклянную крошку, так, чтобы даже обратно склеить было нельзя. И мироходец, герой, тот, кого восхваляют в миллионах вселенных (а может и поносят отборными ругательствами – кто знает), тот, кто всегда знает, что сказать, в этот раз не может выдавить из себя и слова. Лежит рядом с таким настоящим ненастоящим телом, заложив руки за голову, смотрит в потолок в поисках невидимых созвездий и галактик, где его не ждут, но куда он обязательно отправится. Его никогда не ждут – не ждали. А теперь... А теперь так даже не сказать. Потому что его ждут, потому что он нужен и желанен, его гладят по волосам и заклеивают царапины идиотскими пластырями с котами. А может и не идиотскими, а может это самые лучшие пластыри в мире!.. 

Его любят. И от этого снова открываются глубокие раны за грудиной, где уже давно даже не кошки скребутся, а тигры полосатыми лапами исполосовывают всё, что попадётся. Раны кровоточат, истекают горячей болью, заполняющей лёгкие. Не дают сделать спокойный вдох без кислородной маски. Лололошка тихо сопит, из последних сил стараясь не смотреть в серые глаза. Он до сих пор помнит, как держал их в своих руках, рассматривал и, кажется, даже не до конца понимал, что этими глазами на него будет смотреть Дилан. Смотреть грустно, расстроенно. 

Болюче. 

Так же, как ноет внутри. 

Дилан не пробует допытываться дальше. Вздыхает тихо, переводя взгляд на тёмное окно, за которым в бесконечном танце исчерчивают темноту светлячки. Один ищет звёзды в вышине, тянется к ним и каждый раз обжигается об них, другой же ловит такие же звёзды в руки, и несёт их Ло. Иногда кажется, что Дилан правда готов принести всю вселенную к его ногам. Лишь бы не пришлось его отпускать так скоро. 

Лололошка поднимает взгляд голубых глаз, рассматривает острый профиль, освещаемый слабым светом надоедливого фонаря из окна без штор, может быть даже любуется. Словно в последний раз. Тянется рукой к нему, а Дилан сразу льнёт уличным котом к ладони, потирается щекой, прикрывает уставшие глаза. Автоматонам тоже надо спать, но он которую ночь пренебрегает этой необходимостью – лишь ради Ло, которого снова мучают кошмары. Укладывает себе на колени его голову, ворошит русые волосы и мурлычет что-то себе под нос, видимо, в надежде, что никто не заметит. Но Ло замечает. Он замечает всё. 

– Я сам не знаю, когда придётся уйти, – наконец подаёт голос Лололошка, изо всех сил не позволяя ему даже малейшей дрожи. Незачем. Нечего. Он – мироходец, для него этот мир – просто очередная песочница... В которой он какого-то чёрта позволил себе влюбиться, и связал красными браслетами их запястья навсегда. 

Он не врёт – он правда не знает. Его Искра слишком непредсказуемая, как снежная шапка, готовая в любой момент упасть с вершины и повлечь за собой лавину – снесёт всё, все отношения, всю дружбу, привязанность, любовь. Нельзя позволять себе любить, но Ло зачем-то позволил. Он гладит скулу Дилана большим пальцем, рассматривая погрустневшие ещё сильнее глаза – такие сильные всегда, ехидные, прищуренные. Такие непривычные в эту ночь. Такие пустые. Как будто нет в них той жизни, которую Дилан сам в них вложил, как будто это те самые простые окуляры в его руках. 

– Я помню, – отзывается без промедления, отчего даже Ло вздрагивает, чуть сильнее прижимает руку к щеке, а Дилан утыкается в неё носом. Сколько бы он ни растил свои шипы, все они тут же вянут рядом, тут же осыпаются на пол бесполезными иголками, на которые никак не напороться – мягкие, как у лиственницы. – У тебя там друзья, да? 

Лололошка не помнит. Все образы, воспоминания – словно плёночный фильм, крутятся по кругу, местами зависают, не вызывают ничего внутри. Только какое-то чувство долга, словно бы всё, что его держит – пустые обещания. Настолько пустые, что даже воды в них не налить – сразу польётся через трещины.

Он кивает скорее на автомате, а Дилан снова отводит печальный взгляд. В прошлый раз, когда он задавал этот вопрос, его взгляд был раздражённым, обиженным и суровым. А сейчас в нём только смирение и тоска. И Ло сыпется от такого, тихо тянет носом воздух, чувствуя, как глаза-предатели начинает жечь. Он не хочет уходить. И, наверное, ниоткуда не хотел. Просто его не спрашивали – брали и выкидывали, как безродного котёнка на улицу за шкирку. Он просто исчезал, оставляя за собой только шлейф воспоминаний и пару мелочей из карманов. Лололошка отводит взгляд, тихо всхлипывая носом и прикрывая глаза, чтобы не позволить глупым горячим слезам упасть с уголков. Дилан наверняка это чувствует – Ло чувствует на своём лице тень от того, как он склоняется ближе, наверняка хмурит тёмные брови, это точно, и поджимает губы. Ло чувствует лёгкие пальцы на своём плече, а затем на щеке – чёртова слеза всё же скатилась вниз. 

– Иногда стоит найти своё пристанище и просто жить, – совсем тихо говорит Дилан, словно бы не желающий быть услышанным в такой слабости, и Лололошка ломается окончательно. Больше не держит слёз, позволяя им маленькими ручейками катиться вниз, мочить волосы на висках. Дилан просто рядом, просто мажет пальцами по щекам, стирая предательский хрусталь слёз, просто вздыхает тихо. Наверное, у него просто в программе нет слёз. Наверное, он сам себе их убрал, когда осознал, что рано или поздно придётся сказать “Прощай”. Наверное. Ло может только предполагать, потому что спрашивать – признавать эту неизбежность, в которую никто не хотел до последнего верить. 

– Я очень хочу, но... – и тихий вздох, снова вырастающий во всхлип. Лололошка ненавидит плакать. Слёзы – это то, что никогда не помогает, то, что никак не решит проблемы. Он не знает, плакал ли в других мирах (наверняка плакал), но сейчас слёзы сдержать не удавалось. 

– Твоя Искра такого не пообещает, – великодушно за него заканчивает Дилан, позволяя перевалиться на свои колени и уткнуться влажной мордашкой в объёмную толстовку. Он понимает слишком много, и Ло ненавидит и это тоже. Слишком легко принимает, отпускает, словно бы предавая то, что они строили вместе так долго. Словно бессмысленны вода, огонь и метры проводов, зашитых во внутрь автоматонов. Он неуверенно поднимает руки, обхватывая за талию Дилана и внезапно крепко обнимая. Чувствует вечно ледяные руки у себя на лопатках, теперь нежно поглаживающие, успокаивающие. И кого тут ещё надо успокаивать, Дилан, чёрт бы тебя побрал! – Обещай мне только одно. Найди меня в каждой вселенной, где ты побываешь. 

Ло отрывается от намокшей толстовки, смотрит вверх, прямо в эти серые печальные глаза, и ловит нежную улыбку. Настолько нежную, что она кажется совсем неправильной, непривычной, Дилан так не умеет, Дилан так не делает! Он глупо хлопает глазами, чуть приподнявшись на руках, пока Дилан чуть наклоняет голову и тихо усмехается, а затем укладывает свою руку на щёку Лололошки. Склоняется ещё ближе, чтобы в глазах Ло рассмотреть сплетения созвездий и россыпь звёзд. Оказаться в плену мироходческих глаз снова, снова влюбиться, кажется, в тысячный раз за их время вместе. 

И от этого Ло снова не может сдержать слёз, крупными хрусталинками падающими со влажных ресниц. Он кивает, почти незаметно, и, кажется, совсем забывает дышать, лишь приоткрывая рот. 

– Обещай, Ло. 

Ло. 

Ло... 

Ло! 

– Ло! 

Он поднимается рывком с подушки, тут же утыкаясь носом в грудь кому-то. Дышит часто-часто, судорожно всхлипывает через раз, не понимает, что происходит. Вокруг темно, настолько, что тяжело различить силуэты – на окнах плотные шторы. Зрение подводит только сильнее, и силуэты расплываются от снова накатывающих слёз – он зажимает себе рот, лбом утыкаясь в заботливо подставленное плечо, и воет в ладонь, а крупные хрусталинки слёз катятся по коже вниз, на запястье, мочат чёрный плетёный браслет. Он не понимает, где он, что он здесь делает и отчего так болюче тянет тоска в грудной клетке – словно он кого-то бросил, оставил, разбил и растоптал. Словно бы снова должен был уйти. Но он же здесь? И кто-то всё так же рядом. 

От диссонанса головная боль прошивает иглами виски, а слёзы катятся только быстрее. 

– Стой, я принесу воды, – и голос такой знакомый, такой родной, такой любимый. И слышит он его не первый раз. Не первый же раз? 

Тёплое ото сна тело исчезает быстро, и он пожимает к себе колени, крепко обнимая, чтобы не трястись от такой боли слишком сильно. Теперь не только запястье всё влажное, но и медленно промокают мягкие пижамные штаны. 

Ему настойчиво всовывают кружку с водой и снова садятся рядом, придерживая её за дно, пока он пьёт, пару раз чуть ли не давится, и обливается, шикнув где-то на грани со всхлипом. Кружку так же настойчиво – видимо, чтобы не разлил больше – отбирают, и крепко прижимают к себе, позволяя спрятаться лицом в изгибе шеи. Тело такое родное. Словно его знают уже тысячи лет. 

Он заставляет себя дышать глубоко, размеренно, отдаваясь только поглаживаниям по спине. Кто он? Кто рядом? Почему он плачет? Почему темно? 

Почему?.. 

– Успокоился? – Снова этот знакомый голос. Он в состоянии глубокого оглушения, совершенно не понимает ничего. В голове шумит, словно ему вместо мозга поставили старый спутниковый телевизор и включили, не настроив каналы, а слова он слышит будто бы через слой ваты, залитой водой. Почти не слышит. Но дышит уже размеренно и лишь изредка глубоко вдыхает – тень прошедшей истерики. – Что, принцесса испугалась кошмара? 

Такая ехидная насмешка, словно бы специально, и всё такие же ласковые руки на спине... 

Дилан?.. 

Ло встряхивает головой, рывком отстраняясь, и руками обхватывает лицо напротив, судорожно его ощупывая. Дилан морщится, но позволяет трогать, узнавать заново, вспоминать. Щурит один глаз, глядя на него, осторожно перехватывает суетное запястье и сплетает пальцы. 

С тихим "мяу" на кровать запрыгивает что-то пушистое и мурлычащее, потирается мокрым носиком об локоть Ло, поднимает зелёные яркие глаза на заплаканное лицо. Укладывается на колени, тихо урча и успокаивая, словно бы возвращая в реальность. 

Ло поднимает глаза с кошки на Дилана. И правда он. Те же острые черты, серые глаза, которые кажутся совсем тёмными при свете только из коридора – видимо, забыл выключить свет на кухне, когда ходил за водой. И этот свет очерчивает его плечи, руки, растрёпанные ото сна волосы. Ло смотрит ещё с секунду, а затем подаётся ближе, обнимает, прижимает к себе, снова глубоко вздыхая. 

– Дейв? Совсем плохо? – Тихо спрашивает Дилан, меняется в голосе, беспокоясь, смягчаясь и укладывая руки на плечи. Дейв. Точно. Его зовут так. Среди тысяч имён именно это оказалось его. Его зовут так крайне редко, почему-то прицепилось идиотское “Ло” ещё с самого детства, и уже даже сам “Ло” не помнит почему. Он касается чёрной плетёнки на запястье, потирая её, оглаживая толстые ниточки, чуть сжимая пальцами. Это их браслеты, которые Дилан очень неловко всунул в руки Ло на вторую годовщину – почти как обручальные. А затем опускает руку на голову пригревшейся кошки, зарываясь пальцами в мягкую шерсть. И это их кошка, которую они подобрали на улице, грязную, маленькую и пищащую от голода. Вырастили на свою голову наглую и ленивую животинку, но жаловаться точно не на что. Вот уж кто точно лечит все душевные раны. 

Он отрицательно качает головой, поглаживая их Абилку. 

– Я в порядке, – кивает будто бы больше самому себе, потянув носом прохладный воздух в комнате. Пахнет хлопком от свежего постельного белья и прошедшей грозой. Да, в грозу всё чаще снятся кошмары... Что б их. Дейв смотрит ещё секунду на Дилана, а затем тянется вперёд, оставляя короткий поцелуй на его губах. Точно настоящий. Точно не исчезнет – и точно не позволит Ло уйти. Кошмары на то и кошмары, чтобы в реальности становится лишь пережитком ночи, вместе с водой утекать в водопроводную трубу и исчезать навсегда. Дилан улыбается уголками губ от поцелуя и легонько щёлкает по носу Ло. 

– Раз в порядке, пошли спать. Мне на работу утром, пожалей мой режим. 

Дейв тихо фыркает, поднимая Абилку со своих колен и опускаясь обратно на подушку, пока Дилан копошится рядом, стараясь улечься удобнее. Тот безмолвно приподнимает руку, словно приглашая в свои объятья, и Ло не может противиться. Он выводит пару узоров на худом теле рядом, соединяет родинки в созвездия, пока кошка укладывается с широким зевком между ними, щекоча шёрсткой нос Ло, и почти сразу засыпает, засопев. Следом за ней засыпает Дилан, оставляя Дейва один на один с сумбурными мыслями – они всё так же мешались, словно брошенные в корзинке нити, сплетались в узлы, отчего в голове гудело сильнее. Усталость от эмоций только усугубляла, перемешивала эти нитки, путала их между собой. Но одно он понимал совершенно отчётливо – всё так, как должно быть. Правильное место, правильное время, правильные люди и даже кошки. 

Это и есть его дом, да? 

Значит своё обещание он выполнил.