Вытоптанная тропа не сильно отличается от остальной серой земли. Она ведёт к величественному строению — чёрный, красный и золотой, воспрявшие шпили, веерный свод. Над воротами — символ Чёрного Солнца. Дайнслейф давно здесь не бывал: много дел.
Над этим дворцом нет Селестии, и каждая мелочь выдаёт: строили его не люди. Охраняют его тоже не люди — механизмы, они же обслуживают внутри и снаружи, и в каменном саду нет человеческих следов: только полосы колёс.
Его ошибка. Его ошибка…
Дайнслейф следует по знакомым коридорам в королевские покои. Коридоры чисты до того, что мрамор лоснится и поблёскивает, и подошвы скрипят по нему. Вытянув из кармана белую салфетку, Дайнслейф на пробу проводит по полу и стенам — и остаётся удовлетворён результатом.
«Избранные пути требуют лишений. Но и когда ты дойдёшь до конца, заставив расступиться пред собой моря, леса и народы, ведя за своим факелом любимых — может оказаться, что обетованную землю ты увидишь лишь с вершины горы.»
На троне — его король. Монарх, которого он, Дайнслейф, привёл к власти своими руками. Которому расчистил путь, которого учил пользоваться силой, текущей в жилах по праву рождения…
Новое божество этого мира.
Стук в дверь необязателен. Конечно, король уже знает о визите Сумеречного Меча, но Дайнслейф всё равно стучит, прежде чем войти.
— Мой Дайнслейф, — улыбается его король, и Дайнслейф преклоняет колено в снова привычном жесте. — Ты проверил происходящее на востоке? — они называют то направление востоком лишь по старой памяти. Солнце больше не восходит — фальшивый небосвод наконец обрушился.
— Да, Ваше Величество. Орден продолжает исследования. Золото просила донести вам, что есть новый прогресс. Они не будут выглядеть как люди… но будут обладать сознанием людей. Проведено испытание на… новых проклятых, — тех, кто заразился скверной во время войны. Их сознания были более крепки, и на них рецепты проверяли в первую очередь. Дайнслейф старался не думать, что, возможно, по мнению Золота и остальных испытателей, они просто менее ценны. — Завершилось успешно. Просит вашего разрешения для дальнейших массовых испытаний.
— Чудесно, — отзывается король. Вопреки гнетущей вине, на довольный тон короля в душе загорается тепло, и Дайнслейф даже поднимает взгляд. Его Величество когда-то носил повязку, потом пытался скрывать шрамы и россыпи сапфиров по рукам и лицу, потом — красил побелевшие волосы обратно в иссиня-чёрный, но сейчас перестал. Сейчас представал перед миром во плоти таким, каким был…
Перед миром и перед своим верным слугой.
Дайнслейф был счастлив видеть своего короля любым.
— Поднимись, подойди, — ласково говорит Кэйа. Дайнслейф поднимается на ноги, делает шаг вперёд — словно заворожённый. Ноги сами несут его к креслу Кэйи, и когда он оказывается совсем близко, Кэйа берёт его руку, мягко оглаживает костяшки пальцев. — Что с проектом номер три?
— Придётся… уйти под землю, если мы хотим, чтобы будущие дети знали, что такое свет неба, — неровным тоном говорит Дайнслейф. Тяжело докладывать, стоя так близко. Кэйа продолжает гладить костяшки, потом — поднимает кисть и тянет пальцы своего рыцаря в рот. Мягко касается языком подушечек, ласкает, глядя снизу вверх. — У нас есть технологии, чтобы сделать это под землёй, на поверхности — пока нет…
Кэйа больно прикусывает пальцы, и Дайнслейф сдерживает шипение. Отпустив, король как ни в чём не бывало поднимается. Дайнслейф кидает короткий взгляд на руку — остались следы. Жаль, что быстро исчезнут.
— Значит, уйдём под землю, — пожимает плечами Кэйа. — И увидим свет там. Ты хочешь под землю, Дайнслейф?
Он не хочет.
— Если вы пожелаете, Ваше Величество, — склоняет голову.
— Умница, — шепчет Кэйа. — Как и всегда. Я скучал.
Дайнслейф чувствует, как загораются щёки.
Он тоже скучал.
— Я счастлив это слышать, Ваше Величество, — тихо говорит он, глядя куда-то на меховую обувь Кэйи, и слышит бархатный смешок.
Во дворце кроме них — ни живой души. Люди остались на мёртвой земле, но ход в это место им закрыт. Будучи носителем великой силы, Кэйа слишком хрупок. Бездна не подчинилась безоговорочно, она борется до сих пор: разъедает изнутри, мешает внутренности с песком и незаметно кривит русла вен. Кэйа не выходит из дворца без сопровождения доверенных лиц…
Доверенного лица. Одного-единственного.
Кэйа касается его щеки, и Дайнслейф снова, как и всякий раз, отстранённо думает, что мог бы убить его в любой момент, покончить с происходящим раз и навсегда. И, возможно, Тейват бы вновь зацвёл?..
Бредовая мысль.
Если уж так, убить нужно было годы назад, пока всё не зашло слишком далеко.
Но разве мог он?
— Я надеюсь, что если я прикажу тебе сейчас рассказать, о чём ты думаешь, ты не расстроишь меня, — Дайнслейф вздрагивает от звука голоса своего короля. Если прикажут, он, конечно, исповедается. Он не отвечает, и Кэйа, будто прочтя его мысли, тихо смеётся. — Тебе повезло, что я не в настроении расстраиваться. Может, лучше порадуешь?
Дайнслейф хорошо знает, чего от него ждут. Это снаружи он — Сумеречный Меч, воин и человек короля, его глаза и руки. Здесь можно расслабиться — и подчиниться.
Рваными движениями он снимает с себя форму — всё того же образца, что и когда-то. Чувствует взгляд кожей. Жалостливо глянув, всё-таки снимает с пояса меч — без него Дайнслейф чувствует себя по-настоящему нагим. Кэйа качает головой, присаживаясь на подлокотник кресла.
В одном белье Дайнслейф опускается на колени.
В такие моменты — их моменты — вина отлегает от сердца.
Кэйа рассматривает его долго. Дайнслейф молча стоит коленопреклонённый, уткнув взгляд в пол, и когда он уже готов двинуться и заговорить, лишь бы прервать паузу, король наконец касается его макушки.
— Я всегда рад твоему возвращению, — снова шёпот. Пронзительный, пробирающий до костей. Дайнслейф не может сдержаться, льнёт к руке, тянется. Рука гладит по щеке, по плечу. — Тут, во дворце, одиноко, Дайнслейф. Я так жду момента, когда снова будут люди…
«Но почему их нет?»
Дайнслейф предпочёл бы, чтобы его король приступил, а не говорил: фраз, которые бы не ранили и не напоминали о том, что снаружи, не существует.
Рука короля спускается к шее, очерчивая линии проклятия. Оно так и не сошло — пусть Кэйа и пытался снять его сам со своими новыми силами, пусть и назначал лучших своих людей на лечение, этот клочок прошлого с ними навсегда. Дайнслейф и сам бы уже не хотел его терять. Он сроднился с этой болью, она стала его частью…
Рука сжимается на шее. Дайнслейф не вздрагивает, просто прекращает дышать. Не считая про себя, не загадывая, когда отпустят. Отпускают нескоро, и Дайнслейф кашляет, не в силах сдержаться. Рука вновь оглаживает бережно следы.
— Ты слишком много думаешь, Дайн, — бархатный голос сверху.
— Простите, — выдавливает Дайнслейф, кое-как выпрямляясь. Рука продолжает гладить. Драгоценная ласка. Дайнслейф опять подаётся к ней ближе, не желая терять ни мгновения мягкости своего короля.
Только с ним Кэйа такой.
Только с ним.
Остальной мир сгорел, не выдержав прикосновений наследника Чёрного Солнца.
— Пожалуйста, — шепчет Дайнслейф хрипло, и к руке добавляется вторая. Тоже — ласкающая.
— Как бы я хотел стереть эти следы, — горько говорит Кэйа, не прекращая гладить. — Пожалуй, если бы вернуть время назад…
Дайнслейф замирает.
Его король не стал бы?..
— Я бы не позволил Селестии так просто сгинуть.
Удар пульса в ушах; мёртвая тишина в коридорах.
— Это был бы ненужный риск, мой король, — отзывается и чувствует, как его тянут вперёд. Утыкается лбом в коленку, чуть горбится.
— Ты всё ещё слишком много думаешь.
Дайнслейф снова вздрагивает, облизывает пересохшие губы и мягко целует коленку, будто пытаясь выпросить снисхождение.
— Знал бы ты, до чего я люблю видеть тебя таким, — шепчет Кэйа, поглаживая его плечи, и Дайнслейф тянется ближе. — Когда всё кончится, я заберу тебя к себе. Не буду отпускать ни на шаг… когда появятся те, кто сможет делать то, что делаешь ты.
Дайнслейф кивает. Его король ощутит телом движение.
Он знает, что таких людей уже никогда не появится.
Его король хватает его за подбородок, заставляет поднять лицо. Заглядывает в глаза — и наносит первый удар. Ладонью по щеке, обжигая.
Кто угодно другой бы умер, конечно. От Кэйи Дайнслейф принимает пощёчину и смотрит куда-то в сторону, в окно, за которым — чернота. И надеется, что сегодня Кэйа использовал свою мазь, и кожа на его ладони от удара не потрескается. Удар был слишком сильным. Следовало слабее или взять в руки ремень или плеть — но Дайнслейф не в том положении, чтобы поучать сейчас.
Кэйа гладит по шее, массирует выступающий позвонок, пускает по нему холод. Дайнслейф ёжится, теснее жмётся. Утыкается лицом обратно в колени своему королю, и тот мягко смеётся. Звёзды небесные! Ради этого смеха Дайнслейф и сделал то, что сделал. И сделал бы ещё не раз.
Когда встаёт выбор: мир — или один человек? — Дайнслейф выбирает однозначно.
— Вот сейчас ты меня радуешь, — шепчет Кэйа. Его рука тянется ещё ниже, к груди, цепляет сосок. Дайнслейф прерывисто втягивает воздух, когда пальцы сжимают, теребят, дразнят. Хочется большего.
…Хлопок — в комнате от порыва ветра открывается окно.
Дайнслейф подскакивает моментально, хватает со стола мокрую тряпочку, всучивает своему королю, тот закрывает ею нос и рот.
— Вы открывали окно? — спрашивает строго. Кэйа кивает. Дайнслейф достаёт из ящика стола благовоние, поджигает его. Несколько минут — и воздух вновь очистится.
За силу нужно платить. Кэйа хрупок. Очень хрупок. Малейшее дуновение наружного ветра может принести ему смерть: новые катаклизмы создали новые болезни, скверна ползёт по земле. Дайнслейф вспоминает абсолютную черноту того, что они по привычке называли небом — а было ли там хоть что-то? — и ёжится. Подхватывает своего короля на руки; тот не спорит. Нужна другая комната. В этой теперь слишком опасно, пока благовоние не очистит воздух.
— Ваше Величество… — шепчет, когда дверь закрывается за ними. Кэйа всё ещё дышит через тряпочку. Дайнслейф опускает его перед очередной закрытой дверью и позволяет войти первому, а затем, прежде чем последовать, достаёт точь-в-точь такой же стержень из кармана, поджигает, втягивает дым в лёгкие и выдыхает. Даже его дыхание теперь может нести угрозу.
Так хрупок.
Внутри комнаты Кэйа развалился в кресле. На полке над камином дымит благовоние. Одежда Кэйи угрозы не несёт: он обрабатывает её особым раствором. Точнее, это делают механизмы, которые установили под началом Дайнслейфа.
Шагнув к креслу, Дайнслейф вновь преклоняет колени. Кэйа опускает руку, рассеянно треплет его по плечу. Момент безвозвратно нарушен, и Дайнслейф чувствует пожирающее сожаление. Когда в следующий раз у них будет такое?
— Не бойся так за меня, — роняет Кэйа. — Ты зря боишься. Скоро мы уйдём под землю, и новые люди будут крепче моего. Скоро Золото найдёт решение и моей проблемы…
Дайнслейф знает причину, по которой Кэйа так расслаблен: он не собирается выживать. Он выполнил долг последней надежды, сделал, что должен. На его руках много крови… Дайнслейф осторожно снял длинный белый волос с подлокотника кресла и бросил на пол. Его король постепенно разрушается. Незаживающие язвочки, трескающаяся до крови кожа, остающиеся на расчёске клоками волосы, сломанные до мяса ногти.
Дайнслейф уже видел такое.
— Я просто хочу, чтобы вы дожили до этого, — шепчет Дайнслейф. Рука с плеча скользит к шее, сжимает её опять. Дайнслейф послушно задерживает дыхание. Слишком сильно. Лишь бы Кэйа сегодня обработал свою кожу.
— Я говорил тебе об этом много раз, — Кэйа говорит отстранённо, спокойно, глядя в окно. Чернота. Там могли быть моря огня, но там чернота. — Это уже не твоё дело, своё ты сделал. Тебе не следует думать и беспокоиться об этом. Об этом думают и беспокоятся другие. — в глазах начинает темнеть, но Дайнслейф даже не двигается. Сжимает кулаки посильнее и старается подавить рефлекторные попытки вдохнуть, потому что знает, что его король почувствует их ладонью — и может оказаться недоволен. — Чем быстрее ты это запомнишь, чем быстрее перестанешь утруждать меня твоими бездельными волнениями — тем лучше. — рука разжимается, и Дайнслейф шумно втягивает воздух через нос. Хочется согнуться пополам, дышать, дышать, сколько возможно, хочется потереть болящее горло, но Дайнслейф остаётся в той же позе и старается шевелиться по минимуму.
Кэйа наконец смотрит на него. Дайнслейф ловит его взгляд. Белые ресницы странно сочетаются со смуглой кожей и почерневшими белками глаз — но его королю идёт всё.
— Это для твоего же блага, Дайн, — наконец на восковой маске мелькает подобие эмоции. Дайнслейф выдыхает. Кэйа слабо улыбается, склоняется в кресле и, поддев подбородок двумя пальцами, целует Дайнслейфа в кончик носа. — Тебе не нужно думать об этом, ты и так о многом думаешь. Хорошо? Я останусь цел.
Дайнслейф слишком хорошо слышит за этими словами:
«Я сделал, что должен. Я имею право умереть».
Когда-то давно, теперь кажется, века назад, Кэйа просил его использовать стоп-слово, просил быть бережней к себе. Дайнслейфу было плевать на собственную целостность, и он говорил: делай, что хочешь. Не беспокойся.
Звёзды!
Если бы он тогда знал!
— Простите, пожалуйста, — выдавливает Дайнслейф, и его король — слишком добр! — тянется к нему, обнимает, гладит по голове. Дайнслейф просит прощения вовсе не за своё волнение, и он знает: Кэйа отлично понимает это. Ради его же блага! Хотел бы Дайнслейф уметь его обманывать!
— Ничего, — шепчет Кэйа в ответ.
Я не выдержу, если потеряю всё снова, говорил когда-то Дайнслейф.
Ты думал, что не выдержишь, и в прошлый раз.
— Золото работает над этим, — говорит Кэйа.
Последнее проявление ёбаной злобы ёбаной Селестии.
— Ты можешь хотя бы не открывать окна? — просит Дайнслейф, в забытии перейдя на «ты». Кэйа напоминает об этом, беззлобно дёрнув за волосы, но не наказывает суровее — значит, не злится.
— Мне хочется хоть иногда касаться воздуха, — пожимает плечом.
«Мне всё равно», — переводит Дайнслейф.
Мог ли Дайнслейф остановить всё это в зародыше?
— Нет, — говорит Кэйа, и Дайнслейф не сразу понимает, что это ответ его мыслям, а не словам.
Турбины, установленные во дворце, чтобы поддерживать воздух стерильным, — копия тех, что когда-то по ночам перегоняли ветра в Каэнрии и несли в себе частицы пепла древних героев.
Единственная книга, лежащая вечно нетронутой в ящике стола Кэйи, — восстановленный по памяти Пергамент. Не по памяти Дайнслейфа; по воспоминаниям остальных Грешников. «Они опасны», — рычал Дайнслейф, ударяя по столу, когда ещё смел спорить со своим королём. — «Кого угодно, но не их. Они предали однажды!»
«В твоей книжке не говорилось о прощении?» — усмехался Кэйа. — «И о достижении целей».
Когда-то у Дайнслейфа были несгибаемые принципы, но пепел и пыль опали, и остался только Кэйа.
«Я ведь просто хочу выйти на улицу, Дайн!» — просил Кэйа. Дайнслейф стоял, перегородив рукой дверь, и качал головой. Он слишком хорошо знал, слишком много раз видел, как на неподготовленных людей действует витающее в воздухе нечто — а Кэйа, несмотря на свою мощь, умел лежать с воспалением лёгких, умел долго лечиться от раны, умел хворать. Кэйа мог бы ударить, мог бы применить новую силу — и Дайнслейф не устоял бы в бою — но он только вздохнул. «Пожалуйста. Я не настолько хрупок. Я мог бы хотя бы прогуляться. Я здесь уже месяц. Один, в этом невыносимом камне».
Дайнслейф покачал головой.
Когда-то у него были принципы, и в них входило беспрекословное послушание Кэйе.
Но пепел опал.
Остался только сам Кэйа.
Если бы не открывшееся невовремя окно, Кэйа сейчас брал бы его, и Дайнслейф жмурился бы от удовольствия, крепко сжимая плечи своего короля через смоченный в растворе шёлк. Или, возможно, король пожелал бы быть снизу, и Дайнслейф бы выцеловывал его тело, убирал крошащиеся в руках белоснежные волосы, чтоб не мешали ласкать шею, как любит Кэйа, мягко целовал каждую открывшуюся ранку.
Кэйа называл их — струпья, фурункулы, язвы.
Дайнслейф — сравнивал с цветами маков.
Заботливые руки могут вырастить маки под землёй.
Однажды он едва не сказал, что они похожи на россыпь звёзд. Вовремя прикусил язык, но в глазах его короля всё равно мелькнула боль.
Звёзды!..
— Давай скоро ложиться спать? — мягко позвал его Кэйа. — Принесёшь из кухни глинтвейн? Или механизму прикажи, мне всё равно. Я бы выпил перед сном.
В каэнрианских школах учили, что звёзды — это гигантские огненные шары.
Если стереть то, что защищает их от настоящего неба, то можно увидеть звёзды. Всякая цивилизация стремится к звёздам, всякая достаточно развитая. Наземники могут гадать по фальшивым, но Каэнри’ах мечтала о настоящих.
Они стёрли фальшивку.
И где они?
Где звёзды?
Или они стёрли не всё?
Дайнслейф спускается на кухню сам: ему необходимо пройтись. Приказывает роботу; тот создаёт заказ. Приносит его своему королю.
Они стёрли фальшивку, и звезда Дайнслейфа, его могучее Солнце, начала угасать.
Кэйа пьёт глинтвейн крохотными глотками, чтоб не обжечь горло: не заживёт ведь. Дайнслейф в этот раз садится в кресло напротив, и Кэйа протягивает руку к нему; они держатся за руки между подлокотниками. В какой-то момент Дайнслейф не выдерживает: поднимается и задёргивает шторы. Чернота больше не пытается сожрать их свет.
Допив, Кэйа ставит пустую кружку на стол и неспешно раздевается. Залезает в кровать гостевой комнаты; Дайнслейф сперва укрывает его, укутывает ноги, шею, плечи, и только потом — гасит лампу и ложится рядом. Кэйа тихонько что-то хныкает; Дайнслейф включает ночник. Кэйа жмётся к нему, перелезает под его одеяло и пытается согреть об него холодные руки и ноги.
Очередное «простите» лезет на язык. Дайнслейф проглатывает его.
Они засыпают, пока ночник — алый огненный шар — отгоняет от них черноту.