I'm only a nightmare

Искушение, которое приносил с собой тот, кого просто не могло быть здесь и сейчас, поскольку странный и кровожадный вирус отправил на тот свет практически все население земли, было нестерпимо, и Дерек пьянел если не от виноградного вина, вкус которого стал забываться, так от молочной горячей кожи, которую пробовал на вкус, и на которой не было ни коросты, ни шрама, ни сыпи, как у остальных еще оставшихся в живых. Нежные руки, очерчивающие шрамы на его руках и вызывающие экстазные мурашки, казались сказочной галлюцинацией или сном наяву, но, даже если это все было просто бредом пораженного, витающим в воздухе вирусом, мозга, то Дерек был не против такого приятного завершения своей не такой уж продолжительной хронологически, но не сюжетно, жизни.

За пять лет после первой волны, когда погибли за раз все люди, а их трупы наполнили Землю так, что впервые стало так отчетливо и противно ясно, насколько была перенаселена планета раньше, насильственно пришлось пережить чертовски многое. Жизнь просто повернулась на сто восемьдесят градусов за час-два, так и не повернувшись обратно, вынудив проглотить новые правила и научиться им следовать. Одно из правил: если ты не в группе, то ты один. А одиночный путь — путь бесперспективный. Ты скорее сойдешь с ума и застрелишься, чем научишься добывать себе все необходимое. Электричества больше не было. Лекарства было найти проблематично, поскольку многое использовалось в попытках спасти полуживых мертвецов или животных, у много кончились все сроки годности, как у продуктов. Да и в принципе, когда мир стал безжизненным шаром, готовым рассыпаться в труху со дня на день, то как-то не думаешь о том, чтобы занять себе домик у моря какого-нибудь уже мертвого старика, который не будет против того, и спокойно дожить там свои дни, встретив Конец в мире и покое. Мира, как чистого и спокойного органичного существа, не было, и не было его задолго до начала Конца.

Когда перченные губы целовали его, и когда Дерек смотрел в бликующие в голубом лунном свете карие глаза, то он будто видел в них то, о чем и он, и все выжившие несомненно кошмарят по ночам: он видел смерть всего, он видел зеленые или синие языки пламени Ада, которые поглощают их Землю, убивая все, что убивало при жизни друг друга. И после просто забвение, лишающее смысла всего, что было живо, длиною в вечность.

Несмотря на то, что тело было такое теплое в руках Дерека, и что столько жизни было в этих ликерных глазах, будто залитых солнцем, хотя Дерек никогда не видел этого Стайлза днем в лучах этого солнца и мог только воображать эти золотые блики в карей радужке, отчего-то ему ощущалось и бесконечно ледяное, темное, страшное внутри этой человеческой оболочки, словно скрывающей в себе нечто большее и непостижимое. И Дерек оставался в живых благодаря прикосновением того, кто сказал, что его зовут «Стайлз», — прямо как школьную любовь Дерека, подумал он тогда, когда услышал это имя, — но и вместе с тем эти ночные встречи словно бы ускоряли приближение неминуемого.

— Скоро рассвет, — оторвавшись от теплого и влажного прикосновения губ к губам, сказал Стайлз, и легкий тропический ветерок, которого нет в самом лесу, но который всегда есть здесь, у воды этой живой широкой реки, растворил его слова дальше в поле голубых цветов, которые словно бы горели каждый раз, когда Дерек приходил сюда за встречами с тем, ради кого просто не мог не сбегать из лагеря. Уже почти месяц раненый волк был лишен сна, но не из-за схватившей его хвори, какая появилась у группы, стоило им дойти до этих чарующих красотой диких мест, а из-за более приятной болезни, болезни любовного характера, которая охватила не только его сердце, но и его разум, испепеляя все, и оставляя только имя: Стайлз. Имя, которое заново словно горело меткой на коже.

Дерек сел и положил руку на молочную грудь Стайлза, который был у него до рассвета.

— Я сожгу дневной свет. — Голос волка-одиночки, волка без семьи, надежд и будущего, звучал твердо и убедительно. Этому можно было бы даже поверить. Можно было мечтать на это.

У Стайлза, лежащего на песке и траве, появилась легкая лукавая улыбка на соблазнительных губах, которые просто невозможно было не желать целовать постоянно.

Смотря в глаза человека, волк ловил себя на странной мысли, ему казалось, словно человек знает что-то, что может всех спасти, но целенаправленно утаивает это знание. Дерек чувствовал, что он запутался в чьей-то паутине, что он тонул в глубоком черном море без дна. Но по ночам это ничуть не пугало его. И лишь днем, когда всходило солнце, и когда запах Стайлза улетал от него, Дерек чувствовал сухость во рту, как от пережитого ночного кошмара, и боль стучала в его голове, как после хорошего удара. И Дерек не понимал: было ли все ночное правдой, или он это придумал. И лишь позже вечером, когда солнце обратно уступало луне, непреодолимое жаление, тянущее его к реке, возвращалось, и он не мог остановить себя, и, видя человека, стоящего в воде, который медленно оборачивался к нему каждую ночь и улыбался так, словно никакого конца света нет и не предвидится, Дерек окончательно забывал все волнения, страхи, боли и печали, и просто тянулся к призраку. Призраку, потому что все люди умерли и не могли бы быть живы в этом мире, это было унесено опытом. И призраку, потому что хотелось, чтобы это был кто-то живой если не в настоящем и не в прошлом, так в будущем. Возможно ли сломать время и события ради любви? Мог ли этот Стайлз быть кем-то, кого не задел хаос этого мира, с другого мира? Дереку очень бы этого хотелось.

— Когда ты проснешься, меня не будет, — ответил Стайлз. — Дело не в солнце, понимаешь?

Стайлз говорил, пока Дерек неспешно игрался губами и клыками с его кожей, от которой пахло так сильно, как не могло от мертвого. Тем временем пальцы Стайлза игрались с ночными волосами разбитого волка, и рука с молочной кожей чуть дрожала от нервов, незримо для увлекшегося и тонущего в любви Дерека, который не подозревал ранее, что Стайлз был тем, в чем он так сильно нуждался последние пять лет, и потому на злые прикосновения которого так рьяно согласился.

Пламенные карие глаза смотрели то на начинающее светлеть небо, то на поросшее черной бородой лицо мужчины, и чем ярче становилось зарево от поднимающего желтого диска, тем больше волнения появлялось в этих извиняющихся глазах.

Потом Стайлз резко сел, прервав Дерека, который бы, как он знал, мог подаваться грехам до конца своих дней, но всему было свое время. Всему было свое время. Искуситель знал это лучше всех и в этом, и в другом мире.

— Если ты пропадаешь не из-за света, то из-за чего? Я не понимаю. Скажи мне. И мы сможем найти способ, каким можно будет это исправить. — сказал Дерек, все еще касаясь кожи Стайлза, которая начала холодеть и становиться белее.

Стайлз опустил взгляд. В глазах Дерека было столько море надежды и веры. Но и даже этого моря было недостаточно для того, чтобы сбалансировать дисбаланс, созданный людьми. Чаши весов уже сломались. И не было способа обратить ошибки вспять. Насколько бы сильно ему этого не хотелось. Но он не мог. Это единственное было неподвластно его силам, которыми его прокляли также давно, сколько существует мир. И сказать Дереку, что он пропадает не из-за света, а из-за тьмы, было также невозможно, поскольку бы это просто вызвало больше вопросов, чем дало ответы.

— Нет такого способа.

Стайлз закрыл глаза, его ресницы подрагивали под белыми веками. Дерек наклонился, целуя голое плечо, еле пахнущее знакомой корицей, напоследок. И, когда желтый свет солнца, работающего на этот мир миллиарды лет, несмотря на отсутствие благодарности и заметности своего труда в ответ, осветил берег реки, Стайлз исчез.

Обессиленное без сна тело Дерека поддалось вперед, и он бы упал на прохладный песок, если бы не успел выставить руку. Когда головокружение прошло, волк приоткрыл глаза, и его взгляд уперся в свои руки. Тремор вернулся в тело Дерека, как и боль, страх, тьма, опустошение.

Медленно и с трудом поднявшись на ноги, Дерек подошел к воде, наклонился, чтобы умыться, как после кошмара, а потом развернулся спиной к текущей вперед воде, чтобы вернуться в лагерь в тропическом лесу, в котором так влажно и жарко, что невозможно дышать и думать. Как только Дерек добрался до лагеря, то услышал кашель и хрипы других оборотней, которые вызвались добровольцами по спасению мира, и которые крупно облажались в этом деле, поскольку, хоть они и дошли до места, обозначенное друидом как источник силы вируса, точную точку возникновения, либо причину, либо идею что делать дальше, они найти так и не смогли. Но зато смогли ослабить свои тела, потерять регенерацию, и заболеть вирусом, начав чахнуть как люди, только медленнее, а от того мучительнее. Все уже давно перестали вставать. И Дерек тоже лежал без движения весь день, и только ночью у него появлялись силы, пропадал жар и боль, и он уходил из лагеря. Но не для того, чтобы продолжить поиски источника вируса, не для того, чтобы уйти от опасного места и привести помощь или просто рассказать о случившихся событиях, просто он уходил, чтобы потратить свою ночь с кем-то, кого звали также, как любимого человека из прошлого, у кого были такие же глаза, как у того человека, и кто пах как дом и теплые воспоминания, уже разрушенные.

Дерек упал на пропитанный потом спальный мешок под деревом, и его глаза сразу же закрылись, а кожа погорячела и стала липкой. И пораженный огнем мозг Дерека не позволил ему услышать, как и другим, тихое пение где-то возле себя:

— Ты видел, ты видел… как оживают их кошмары… Ты видел, как цветут их мечты и после умирают… ты видел… ты видел… все это… так почему же ты создал все это, чтобы разрушить? *

Влажные черные глаза, направленные в сочную зелень и смотрящие на кого-то сквозь миры, закрылись, а холодная слеза скатилась по белой щеке, предательски капнув на руку Дерека. Капля растворилась в коже волка, а через несколько безмятежных секунд от того места расползлись, словно змеи, черные нити, которые ползли по расширенным венам неустанно выше и выше, пока не скрылись в груди.

Потом Дерек закашлял, став задыхаться. Его поразила агония, от которой он сжато закричал. Это продлилось недолго. Сердце не выдержало, как и не выдержал Мир. Боль прошла. Тело волка стало мертво, недвижимо, и спокойно. И никакие сомнения, переживания, горести и страхи больше не грызли эту душу, уступив место тишине и покою.

Дух, принявший форму человека, наклонился к почерневшему и иссохшему виску, невесомо задев его губами. И, склонившись над еще одним поплатившимся за грехи телом, скорбящий голос сатаны, принявшего образ, который был в голове этого волка, тихонько сказал:

— Со мной что-то не так… потому что с миром что-то не так. Скажи это ему, когда проснешься.

После дух испарился. И, хотя Дерек никому не рассказывал о том, что виделся с кем-то у реки весь минувший месяц, и несмотря на то, что это был не человек, и не тот, кого он так хотел иметь в своих объятиях, живого и невредимого, у Дерека был Стайлз, а у Стайлза был Дерек. Просто это было давно. До того, как смерть разлучила их…

…но эта же смерть и свела их снова вместе по другой стороне жизни.