Он рассеяно смотрит в окно, постукивая пальцами по торпеде в такт музыке. Мимо проносятся машины, неоновые вывески, поздние прохожие, дома, но он смотрит куда-то за них, словно пытается разглядеть вечность.
— Как прошли занятия? — он вздрагивает от вопроса и медленно поворачивает голову в мою сторону.
— Какие занятия? — светло-карие глаза кажутся пустыми, несмотря на удивление, отразившееся на худом лице.
— Ладно, — вздыхаю, стараясь скрыть раздражение, — начнем всё с начала. Каждый четверг ты занимаешься химией с профессором Рейнолдсом. Твой покорный слуга, — показываю на себя, — отвозит и забирает тебя с них, а в данный момент пытается узнать, как прошли эти чёртовы занятия! — стыдливо отвожу взгляд, изображая, что слежу за дорогой. Пора бы уже привыкнуть и научиться себя сдерживать.
Отвожу взгляд от трассы и смотрю на брата. Он щурится, напряжённо пытаясь вспомнить что-то. Тишину в машине нарушают лишь гитарные переборы, доносящиеся из приёмника.
— Мы проходили аминокислоты, — он говорит спокойно, как будто между вопросом и ответом не было десятиминутной паузы.
— Два с половиной часа?
— Нам постоянно приходилось возвращаться к началу, — он говорит легко, словно это его совсем не беспокоит, но пальцы, снимающие обертку с тянучки, мелко дрожат.
— Съешь лучше яблоко, а то опять получится, что мама их зря чистила, — показываю ему контейнер на заднем сидении.
— Если ты хочешь, чтобы я ел яблоки, то зачем возишь тянучки в бардачке? — опять вздыхаю, хочу сказать что-то про заботу о ближних, но понимаю, что он не ждёт ответа. В машине вновь воцаряется неловкое молчание.
— Как дела у Лауры? — полное безразличие сквозит в его взгляде, движениях, интонациях голоса.
— Мы развелись, — скрывать раздражение всё труднее, ведь мы возвращаемся к этому разговору каждый день.
— Правда? — он искренне огорчён, как и каждый раз, когда вновь узнаёт это.
— Уже полгода как, — сообщаю, не дождавшись следующего вопроса, ведь схема уже известна.
— И где же ты сейчас живешь? — новый вопрос в заученном наизусть разговоре сбивает с толку и заставляет сорваться:
— С тобой и мамой. Вот уже грёбанных полгода! Бужу тебя утром, кормлю, помогаю одеться, отвожу к врачу, а потом на занятия. И если у тебя память, как у золотой рыбки, и ты не можешь запомнить, где находится ванная и какой стороной надевать трусы, то хотя бы записывай! — после вспышки гнева становится легче. Смотрю на брата и вижу, как чайные глаза наполняются слезами. Протягиваю руку, чтобы утешить, но пальцы утыкаются в холодную кожу сидения. Резко выворачиваю руль, и машина замирает на обочине.
Кажется, что давящая, оглушающая тишина растекается по салону из вмятины в приборной панели, в которой раньше находилась магнитола.
Открываю бардачок и достаю окаменевшую тянучку. Уже почти год я продолжаю ездить по знакомому маршруту в одиночестве.