Так и должно быть

Виктор Никифоров слишком красив.

Виктор Никифоров слишком талантлив.

Виктор Никифоров слишком дружелюбен.

Виктор Никифоров слишком открыт.

Виктор Никифоров идеален.

Идеальных людей возносят до небес, молясь на них, а в темноте, под покровом ночи, омрачают очередной «слишком невозможно прекрасный» плакат пошлыми полувздохами-полустонами. Их боготворят и восхваляют, отдавая самое ценное и важное, чтобы хоть чуточку подобраться к совершенству.

Виктору, признаться, это ужасно льстит. Но еще ему больно-больно и противно, потому что по телеку крутят очередную сопливую мелодраму, где влюбленные парочки наслаждаются жизнью и друг другом. Так чем же, черт возьми, Никифоров хуже? Разве ему, как по закону жанра, не нужна принцесса с добрым сердцем и шикарным характером, пусть даже в мужском обличье.

Миллионы людей готовы душу дьяволу продать, чтобы разок поговорить с многократным чемпионом мира по фигурному катанию, а что надо отдать Виктору, чтобы сердце Юри билось только для него одного?

Кацуки рядом, и Никифоров безмерно счастлив. К нему можно прикоснуться, обнять нарочито небрежно и заглянуть в шоколадного цвета глаза.

(как хочется съесть эту плитку шоколада, смакуя приятный вкус на кончике языка)

Юри слишком милый, его хочется запрятать дома, не подпуская никого близко — нельзя, заберут. Юри чересчур добрый и позволяет другим пользоваться этой чертой, даже не ведя носом. Юри наивен — Плисецкий дотрагивается до него, обхватывает одной рукой за талию и шепчет очередную хуйню на ухо, что Кацуки покрывается румянцем и явно не понимает, что тот сказал.

А Виктора ведет, буквально крышу сносит от того, что его Юри так нагло лапают. На что Плисецкий лишь злобно хмыкает.

— Еще не твой, — да он и сам знает, сжимая руки в кулаки и подавляя чрезмерное желание снести башку этому малолетнему ушлепку, так правдиво прямо, что в самое сердце, выплюнувшего очередную колкость.

Виктор улетает обратно в Россию, забирая Кацуки с собой.

(он спрячет его, запрет на замок)

Они живут вместе, в квартире Никифорова, и, о боже, Виктор давно бы уже сгреб его в крепкие объятия, закрывая собой от всего мира, чтобы «ни-ни». Такого, как Кацуки, больше не найти, такого нельзя потерять.

Куда заложить сердце?

Кому продать душу?

Юри очень заботливый и чрезмерно переживает за всех, кроме себя.

(только бы не дать повода, потому что Никифоров не может забрать его думы себе; он бы с радостью)

— Витя, ты заболел? — Кацуки прижимается губами ко лбу фигуриста, кажется, краснея намного сильнее, чем следовало — здесь болен не он. А потом сдвигает брови, хмурясь и что-то обдумывая.

Да, Виктор болен, и уже очень давно, болезнью под названием «хочутрахнутькацуки», но он держится.

Нет, нет, нет.

Юри, пожалуйста, убери лекарства, они не помогут.

Пожалуйста.

Только бы не свихнуться, он слишком милый: хочется поцеловать, проталкиваясь языком внутрь, и кусать губы, шею. Зарываться руками в мягкие, взъерошенные черные локоны и углублять поцелуй, чтобы до конца, до одурения.

Виктору очень мало. Мало-мало-мало Юри и его прикосновений, ему нужно больше, жарче и, по-собственнически всего целиком. Но он лишь измученно улыбается и просит японца оставить его ненадолго одного.

— Ты заразишься, — отнекивается Никифоров, закрывая глаза и пытаясь успокоиться. Нужно все обдумать.

(как влюбить Юри в себя?)

Кацуки меняет ему компрессы, готовит завтраки, приносит в комнату и сидит рядом, не проронив ни слова, как будто ожидая чего-то, а потом резко встает и уходит, оставляя Виктора наедине с собой.

(Никифоров боится, но он не болен)

Кажется, Юри зол. Кажется, что-то пошло не так. Кажется, русский фигурист совсем потонул в омуте шоколадных глаз и темных волос.

Юри приходит к нему вечером, ложится рядом и обнимает нежно-нежно, нашептывает какие-то непонятные слова на японском, что у Виктора в какой раз сердце заходится в бешеном ритме, а руки сами тянутся ближе. Нельзя отпустить — сбежит, пропадет.

Серьезно?

Серьезно.

Какой же однако пиздец, Никифоров. Ну ты и идиот, ну ты и полный тупица.

Он любит, его Юри его любит. Давным-давно любит до звона в ушах и звездочек в глазах, как после тяжелого удара. Смотрит на него и только. Виктору даже смеяться хочется, или плакать?

На следующий день они гуляют по городу, держась за руки, и клянутся в вечной любви на ломаном английском с примесью такой небывалой нежности и пошлых вздохов-стонов, заглушаемых очередным влажным поцелуем.

— Так и должно быть, — шепчет Никифоров в ухо Кацуки и тянет его в какую-то подворотню, чтобы скрывшись за стенами-шторами огромных домов, в какой раз насладиться лицом японца, искаженным явным желанием.

(у них еще все впереди)

Идеальным принцам нужны принцессы. Идеальному Виктору Никифорову нужен один единственный Юри Кацуки.

И совсем не важны «законы жанра».