Скалл

Да, ты был в аду. Но именно этот ад взрастил в тебе жажду к жизни.

Дазай Осаму

Великий из бродячих псов

Вот знаете, в один момент ты сидишь на даче и под музыку прошлого века создаешь в четвертом Симсе прототип персонажа для своего следующего фанфика, а в следующий ты лежишь посреди хрен знает чего в теле ребенка. Вокруг рыдают другие дети, новенькие, судя по их более или менее нормальному внешнему виду в отличие от остальных лежащих здесь «тел» и меня самой.

Я знаю, что это за место, я знаю, что произойдет дальше. Я описала его, эти события, я создала эту ситуацию в своём собственном рассказе, а теперь кривлю от боли и отвращения губы. Да уж, куда меня судьба только не заносила, а вот в тело собственного персонажа точно нет. И если я ничего не предприму, то сначала могу начать гореть заживо, а потом и вовсе попасть в долгую и опасную кабалу, что мне, в общем-то, не улыбается.

С шипением сквозь зубы я медленно поднимаюсь и осматриваю щуплое тельце, что мне досталось, абсолютно игнорируя то, что новички шарахнулись от меня, как от прокаженной. Ну, а как им ещё относиться к ещё недавно лежащей бездыханной девчонке с синяками по всему телу, которая вдруг села в этой массе тел? Если ещё добавить следы откровенного долгого сексуального насилия… Ухмылка сама по себе выходит пугающей, отчего только-только притащенные сюда дети в возрасте от семи до двенадцати лишь сильнее сбились в кучку.

Сзади раздался звук открывающейся железной двери, который я спокойно проигнорировала, то ли посчитав его бредом сознания, то ли подумав, что это детишки пытаются выбраться из звукоизолированной комнаты, находящейся под землёй в отдалении от ближайших городов. Мы где-то посреди леса, и направление до жилых мест я пусть и знаю, но идти точно придётся долго. Да и не надо мне туда, в отличие от новеньких.

Меня резко схватили за короткие патлы, заставляя задрать голову, а перед глазами предстал какой-то жирный мужик в одних свободных штанах, не скрывающих, как стоит его отвратительный член только от мысли о том, что он скоро трахнет очередного ребёнка, будь то мальчик или девочка, ведь им нет разницы, пока у детей узкие дырки — я сама их такими прописала, абсолютно отвратительными и мерзкими. Мужик посмотрел в мои все осознающие глаза и довольно улыбнулся, облизывая свои жирные губы. Благо, тянуть свои лапы ко мне он сразу не стал, пока просто наслаждаясь видом моего тела.

— Марк, ты глянь, да тут ещё есть девка с прошлого набора, которая может двигаться и мыслить, — жирная тварь схватила меня за подбородок, заставляя ещё сильнее задрать голову, будто бы вцепившейся в обрезанные тёмные волосы ладони ему было мало, — Она ещё и сопротивляется, живучая маленькая сучка.

Я обхватила его запястье руками, морщась уже только от того, что мне приходится прикасаться к чему-то столь мерзкому, и мысленно начала взывать к тому, кого описала как покровителя бессмертных. Конечно, можно было бы самостоятельно дозваться до местной внутренней силы, однако это слишком долго, слишком муторно, а позволять этим мразям касаться меня также, как и прошлую хозяйку тела, я не собиралась.

Я взываю к тебе, Древнейший. Прошу, ответь на мольбу мою, даруй мне частицу силы твоей, и я клянусь поднести тебе десятки светлых и тёмных душ, сломанных до своей смерти, тех, кто станет прекрасными слугами, или тех, что удовлетворят твою любовь к отвратительным людским поступкам. Прошу, Тёмный Бог…

В голове кто-то будто бы смеётся, смешок я точно слышу, и в моих глазах вспыхивают темно-фиолетовые искры, когда тяжёлая ладонь, скрывающая в себе первозданную силу, первозданный смысл Тьмы и Хаоса, аккуратно отводит в сторону упавший на глаза локон. Так, будто бы заботливый отец помогает дочери в первый раз свернуть шею курице. Я криво усмехаюсь и сильнее сжимаю чужое запястье, на мгновение в благодарности прикрывая глаза.

— Ты будешь гореть во Тьме, мразь, — усмешка моя с каждым мигом приливающей силы становится лишь шире, формируется в улыбку, что, по сути, является звериным оскалом. Мне не страшно, за моей спиной Мертвый Бог, Забытый Бог, слишком скучающий, чтобы быстро отказаться от столь веселого шоу.

— Какого хера? — ублюдок пытается вырвать свою руку из моих ладоней, но я сжимаю пальцы сильнее, намного сильнее, до приятного хруста, до крика боли и скулежа, до искривившейся физиономии и страха на лице напротив. Я давлю сильнее, сильнее-сильнее-сильнее, чтобы было больше боли, чтобы он хотя бы немного почувствовал то, что испытали на себе множество детей в этом месте.

— Гори, — это все, что я говорю прежде, чем фиолетовое Пламя срывается с моих маленьких ладоней, стремительно пожирая тело мужика.

Помещение наполняется отвратительным запахом паленого мяса, но я не веду и бровью, внимательно наблюдая, как кожа стремительно краснеет и покрывается волдырями, как те лопаются от жара, и огонь волной проходится по человеческому мясу, сжигая его за какие-то пару минут, оставляя лишь обугленный скелет, который, впрочем, постигает та же участь — Облако не щадит ничего, оно пожирает тело этой твари полностью, без остатка, не оставляя даже пепла. Настолько оно беспощадно, что даже вспоминается старая-новая цитата из одного аниме, известного многим.

— Ни крови, ни костей, ни пепла[1], — я откидываю короткую надоедливую прядь назад и медленно поднимаюсь с пола.

Тело слабое, живот крутит от жажды и голода, меня шатает, как последнюю пьянь, а ноги ужасно болят. Внизу живота все горит от боли, и я с отвращением вспоминаю, что это тело без остановки грубо насиловали неделю минимум, если не больше. На бёдрах кожу стягивает из-за засохших крови и спермы, но я лишь морщусь так, будто бы съела что-то ужасно кислое, или у меня зуб болит. Впрочем, сейчас у меня нет ни малейшего времени, чтобы сесть и посетовать на все это дерьмо. Адреналин бушует в крови, и я не знаю, когда мой организм перестанет его вырабатывать, и начнется отходняк. Поэтому действовать надо быстро.

— Какого хера здесь происходит?! — а вот и вторая мразь из всей компании. Более молодой и подкаченный мужик ворвался в подвал, по собственной глупости не закрыв за собой дверь.

Я протянула к нему руку, одними только губами произнеся «ты тоже будешь гореть», и Пламя, будто бы послушная псина, беззвучно сорвалось с ладони, в считанные секунды обхватывая заоравшего от боли и ужаса ублюдка. Я знаю, я помню, как он выворачивал и выбивал детям суставы, ржал над их криками и слезами, засовывая в них свой член.

Жаль ли мне этих мразей? Ничуть. Они хуже самых отвратительных людей, которые только могут существовать в этом мире. Где-то на уровне с тараканами и остальной падалью, которая до сих пор существует по какой-то нелепой случайности.

Делать шаги тяжело, я спотыкаюсь о валяющиеся то здесь, то там тела затраханных детей, покрытых засохшей спермой, кровью, прочими жидкостями, синяками и порезами. Сломленные, уничтоженные, лишенные любых сил и почти — душ. Их бы упокоить, отправить на перерождение или в объятия Богов, но если я не потороплюсь, то мы все повторим их судьбу. Или большинство, как минимум.

Я все же подхожу к тому комку одежды, который тут был — твари сдергивали с детей вещи и кидали в одно место, так что что-то более или менее приличное, относительно целое здесь еще можно найти. Белья, конечно, точно нет — чего только извращены с ним не делали, так что это бесполезно. Мне, конечно, повезло вытащить чьи-то мальчишеские шорты, которые мне были ниже колен и отлично завязывались на отсутствующей в этом возрасте талии, чтобы не спадать. То ли сюда успели притащить кого-то старше двенадцати, то ли однажды тут оказался мальчик-дылда. Впрочем, меня это мало волновало. Я так же вытащила черную футболку, на которой был изображен темно-фиолетовый череп. Это столь сильно мне напомнило дальнейший образ и псевдоним этой тушки, что я с усмешкой быстро нацепила ее, хотя она и была великовата. Но, впрочем, неплоха цветом и движения не сковывает, значит все хорошо. Даже отлично.

В карманах моей новой одежды ничего не оказалось, кроме нескольких центов, которых точно ни на что почти не хватит. Зато я теперь абсолютно уверена, что нахожусь в Америке мохнатых годов — по моей истории эти твари детей из других стран не таскали. Боялись спалиться, да и мафия не дремала, между прочим. Команду этих мразей и так искали по всей Америке, желая жестоко и кроваво убить — чьего-то второго или третьего ребенка они стащили. Впрочем, добраться до этих отвратительных людей у организованной преступности не получится. Просто не успеют.

С тяжелым вздохом я медленно поднялась и побрела к железной двери. Все тело болело и тянуло, однако я упорно двигалась вперед. Не успеем уйти сейчас, и попадем в руки вернувшейся остальной части «команды». Лишь на половине пути до меня дошло, что шевелений сзади я не слышу. Не идет за мной никто из новичков этого места, хотя стоило бы. Я повернулась к ним и смерила детишек взглядом, чуть щурясь, пусть держаться ровно для меня и было тяжело.

— И чего вы сидите? Хотите повторить их судьбу? — я кивнула на лежащие на полу голые тела, на что несколько детей едва ли не заревело, будто бы подсознательно чувствуя, что это будет больно, ужасно и отвратительно. Или эмпатия у них сильная, потому что тела все еще живы, — Если нет, то поднимайтесь и пошли. Надо уйти раньше, чем остальные похитители вернутся.

Видимо, мои слова произвели на них огромное впечатление, потому что двое самых старших, мальчишки, сразу стали организовывать остальных в послушную стайку, которая тихо направилась за мной. Все же повторить судьбу увиденных тел никто из них точно не хочет, а некоторые еще и понимают, знают, что с теми детьми произошло. И уж лучше они на долгое время получат психологическую травму, чем повторят опыт прошлых «поступлений».

За железной дверью был лишь коридор, то ли белый, то ли серый — черт его знает, потому что освещение тут откровенно хреновое. Ни одной другой двери, еле работающие лампочки, тупик справа и проход слева. Когда все покинули то помещение, я плотно закрыла дверь, и звуки будто бы отрезало. Так мы создадим имитацию того, что ничего из ряда вон не произошло. Обман, который спасет нам жизнь.

После этого мы тихой взволнованной толпой двинулись влево, надеясь найти выход. Точнее, дети надеялись, а я знала точно. Я же создала это место в своей голове, я его описала, я дала временные сроки, я отправила малышку в это местечко, чтобы она через боль и страдания нашла своего учителя, первого наставника, получила благословение Темного Бога, а потом стала одним из семи столпов мироздания, тем человеком, кого презирают все. Даже остальные столпы, ставшие для нее семьей. Отвратительно и неприятно, совершенно несправедливо, да, согласна, но жизнь не делится на абсолютно черное и абсолютно белое. Кому-то везет, кому-то нет, а кто-то дохнет в подворотне от голода, потому что окружающим нас людям п л е в а т ь. Мир не радостная сказка, в которой все всегда заканчивается хорошо, получает счастливый конец.

Не только счастливых концов не существует — концов вообще не существует, как писал мой любимый автор. Никто же так и не может сказать, есть ли душа у человека, а не просто сознание, и что с ней происходит после смерти. Так есть ли конец, где он, сможет ли хоть кто-то отыскать его?.. Кто знает. Мне уж это точно не известно, да и не интересует особо — моя душа уйдет Темному Богу, в его дворец, в его коллекцию, потому как с сегодняшнего дня и до конца всего существующего мироздания, всех планов моя душа, моя жизнь, моя Суть и Воля принадлежат ему.

Коридор не заканчивается довольно долго, и самые младшие из «новой партии» медленно начинают снова паниковать, плакать, проситься к родителям или членам семьи. Это… нормально. Они дети, они никогда не встречались с жестокостью сверстников и старших, для них привычно просить родителей помочь или спасти. Ей, по истории, некого было просить — сирота, одиночка, никем не любимый ребенок, который в будущем будет рваться вперед, совершать безумие только ради того, чтобы на нее смотрели, чтобы ее заметили, чтобы от нее не отрывали взгляда. Я тоже одна, просить некого, говорить не с кем, но я-то точно знаю, что надо сделать, чтобы не оказаться в первой в этой истории кабале. Все сделаю, но не позволю продавить себя. Не здесь, не сейчас, не им.

Внешний мир встречает нас поляной посреди леса, шелестом ветра, зарывающегося в ветви деревьев, и ночной красотой. Небо чистое-чистое, темное, по-настоящему ночное, покрытое тысячами и тысячами ярчайших звезд. Где-то там, вдали, находятся Высшие Врата. Те, что могут привести в Дворцы Богов любое существо, не связанное с тем или иным спящим Богом. Помню, как писала миру этому легенды, полные боли или наслаждения, счастья или морального разрушения. О том, что только Боги могут вознести тебя. И они же щелчком пальцев разрушают миллиарды наскучивших миров. О том, что сердце Бога, полученное человеком, может сделать того новым Богом, живым, властвующим.

Я вдыхаю свежий, чистый воздух глубоко, медленно, наслаждаясь этими ощущениями, зная, что вскоре на ближайшие километры здесь будет лишь гарь. Гарь, паленое мясо и крики. ребята в это время удивленно и со страхом оглядываются, жмутся друг к другу. Они боятся, это не удивительно, учитывая все, что они увидели, услышали, подсознательно поняли до этого.

— Эй! — махнув рукой, я привлекла внимание тех двух мальчишек, самых старших в толпе, а потом указала пальцем в нужную сторону леса, — В сорока километрах отсюда город. Он маленький, но там вам помогут, вернут по домам.

— А ты? — один из них сделал шаг в мою сторону, недовольно хмурясь. Ну да, я же младше их обоих, выгляжу отвратительно и вообще не лучший человек, потому что я сожгла двух мужиков заживо.

— А у меня нет дома, — улыбка все еще кривая, вряд ли когда-то научусь улыбаться нормально, мягко-мягко, как мама моя, с мягким упреком в глазах. — Мне в другую сторону — дела. Поспешите, иначе не успеете уйти.

Я махнула рукой, будто бы прогоняла этих детей, а потом направилась в противоположную сторону, близкую к дороге, проделанной здесь машинами, на которых привозили похищенных. Скрыться в темноте легко. Тело слабое, уставшее, но я все равно подтягиваюсь и залезаю на крупную ветку, наблюдая, как ребята организуются, скрывая самых младших в середине и уходят туда, куда я указала. За день если не дойдут, то все равно долго идти не будут — признаки того, что что-то в лесу горит, привлекут внимание людей, и их быстро отыщут.

Удобнее сажусь на ветке, мелкая, худенькая, и глаза сами закрываются, начинается отходняк от всплеска адреналина, усталость наваливается тяжестью всего мира на хрупкие плечи, двинуться невозможно, и я откидываю голову на крепкий ствол, позволяя себе расслабиться. У меня есть пара часов, прежде чем подтянется остальная часть этих мразей, а силы мне еще понадобятся, чтобы дойти до нужного мне человека.

Разбудил меня шум приближающейся машины. Я даже не с самого начала поняла, где я, почему так холодно, почему болит все тело, пока уставший мозг не стал выдавать ассоциативные цепочки, от которых я чуть не рухнула с ветки, выдавая свое местоположение. История-ребенок-насилие-Бог-Пламя. Точно, я же теперь будущий столп, удерживающий одну двадцать первую мирозданческой Системы Равновесия. Да уж, такое себе будущее…

Аккуратно выглянув из листвы, я взглядом проследила, как перед входом в этот «подвал» остановился большой джип, а потом из него вышло несколько мужчин, довольно громко переговаривающихся о том, кого и в каких позах из тех детей они будут использовать, как долго, как издеваться будут над плачущими и просящими прекратить ребятами. Отвратительно.

Я аккуратно вытягиваю руку, пока внутри бурлит, взрывается злость, подпитывает пробужденное Пламя, которое изнутри облизывает легкие, поглощает сердце и проходится по ребрам, будто подталкивая меня отпустить себя, выплеснуть ярость на этих тварей. Но, нет, нельзя, я не хочу повторить опыт настоящей девочки, не хочу сгореть заживо, а потом очнуться в абсолютно чистом, живом теле.

Великий Темный Бог, молю тебя, дай силу мне, достаточную, чтобы порадовать тебя, даровать новых слуг в дворец твой и души отвратительных существ, людьми притворяющихся… Прошу…

Сначала с протянутых пальцев срывается лишь маленькая, едва заметная фиолетовая искра, а потом… Стоит ей лишь долететь до переговаривающихся мужчин, как с руки неуправляемым потоком срывается неконтролируемая, ужасающая волна Пламени, сжирающая все и всех на своем пути. Она плавит землю, обращает людей в пепел, и у меня едва-едва удается удержать ее от уничтожения того подвала и одной определенной вещи, принадлежащей одному из этих мужчин.

Рука дрожит, а из глаз текут слезы, я вою от боли на одной ноте, потому что кожа медленно краснеет, покрывается волдырями. Тело не выдерживает такой силы, не подстроившееся еще под нее, и волдыри лопаются, а Пламя радостно испаряет кровь, лимфу, сушит алое мясо, отчего я сама начинаю пахнуть паленым, горящим мясом. Удержаться на дереве и не упасть становится сложнее, чем удержать Пламя, потому что сила постепенно тухнет, концентрируется на руке, отчего мои завывания становятся лишь громче, сильнее. Мясо не просто сушится, оно горит, оно рвется и обращается в пепел, доходя до самых костей, не оставляя ничего.

Когда все заканчивается, я могу лишь скулить, цепляясь за дерево, потому что боль просто адская. Вместо левой руки осталась лишь костяная культя, покрытая сажей. И я знаю, что дальше будет лишь еще больнее. Падаю с дерева, пытаясь слезть, скалюсь злобно, криво-криво, пытаясь сдержать себя. Я схожу с ума от боли, слышу сотни голосов детей разного возраста, вцепляюсь в свои волосы, пытаясь свернуться в клубок, не понимая, что так лишь больнее.

Рука в волосах отгоняет голоса, дарит облегчение на какое-то время, отчего я скулю тише, немного благодарно, зная, что так меня одаривает Бог своей милостью. Той, что не раз еще спасет мне жизнь, не позволяя без его разрешения уйти во дворец его.

А потом наступает ад.

Я корчусь на земле и кричу, срываю голос, чувствуя, как рана чешется, горит, мясо болезненно покрывает кость, обращается в пепел, а потом вновь занимает, отвоевывает свое место, и это хуже, чем гореть заживо. Два уничтожающих разум процесса воюют в твоем теле, разрушая и восстанавливая, и я сжимаю зубы, едва ли не кроша их, вою на одной ноте, пока хватает воздуха, задыхаюсь. Это ужасно, это невыносимо, это убивает изнутри, а прохладные руки, большие, добрые по отношению ко мне, лишь парой прикосновений приглушают боль, но вскоре она вновь и вновь отвоевывает себе каждый кусочек разума.

Понятия не имею, сколько времени я так лежала, потому что в один момент сознание настолько затуманилось от боли, что осознать что-либо было очень сложно. Над головой — кроны деревьев и посветлевшее небо. Если судить по положению солнца, то сейчас раннее утро, до полудня еще далековато, а это значит… У меня есть время прежде, чем полиция заявится сюда.

Я медленно подняла трясущуюся левую руку, еще слишком слабую после регенерации. Горло, точно сорванное завываниями и криками, совершенно не болит. Что ж, поздравляю, Кат, ты теперь бессмертная. Смешно и не очень. Больше не очень.

Подняться с земли трудно, но я встаю, шатаюсь еще сильнее, чем в самом начале, но меня это не останавливает. Там, среди выжженной травы, то, что может спасти мне жизнь, найти приют на долгие годы. шаги даются очень тяжко, я едва ли не волочу ноги, вместо того, чтобы идти нормально, но меня это почти не останавливает. Потому что среди пепла уверенно блестит на солнце кольцо в виде змеи, оплетающей черный камень.

Не то чтобы его можно было продать, да и как символ власти колечко не особо-то работает, но… на детской ладони украшение смотрится откровенно смешно. Я убираю его в карман шорт и глубоко вздыхаю, потому что мне стоит поспешить, если я хочу добраться до будущего дома. Поэтому я разворачиваюсь в ту сторону, где пряталась, а потом каталась по земле, и уверенно направилась вперед. Понятия не имею, сколько времени у меня уйдет, чтобы добраться.

И, конечно, у меня нет ни малейшей возможности узнать, что карие глаза вдруг стали фиолетовыми, вобравшими в себя все оттенки: сливовый, сам фиолетовый, индиго в самой глубине, аметист, гелиотроп, цикломеновый, виноградный, чароит… Я замечаю это, когда натыкаюсь на мелкую речку и использую ее, чтобы умыться. Несмотря на то, что сейчас лето, вода все равно ледяная, но меня это не останавливает — кровь, сперма, пыль, пепел и грязь слишком уж неприятно ощущаются, чтобы пренебречь этим.

Глаза смотрятся странно, но с неровными темными патлами, свисающими с левой стороны, почему-то сочетаются. Я рассматриваю себя пару секунд, а потом тихо хмыкаю, вылезаю, зубом на зуб не попадая, дрожа, одеваюсь быстро, наплевав на то, что вся мокрая и одежда будет прилипать. Это не такая уж и проблема, честно сказать. да и двигаться мне надо как можно скорее, чтобы не нашли и не отправили обратно в приют, куда мне, так сказать, дорога заказана.

У меня уходит два дня с повторного пробуждения, чтобы добраться до нужного дома на отшибе. Ноги уже почти не держат, глаза слипаются, а паранойя жужжит над ухом, заставляя постоянно проверять, на месте ли кольцо, потому что именно оно — мой билет в будущее, мой гарант.

Дверь мне открывает мужчина в самом расцвете сил, как говорится. Сильный, высокий, от него так и веет опасностью, отчего Пламя в груди сжимается в клубок, готовое атаковать в любой момент.

— Я ничего не покупаю и благотворительностью не занимаюсь, мелочь, — даже не взглянув на меня, произнес этот человек, желая закрыть дверь у меня перед носом, но я абсолютно нагло просунулась наполовину в щель, щурясь.

— Подождите, мистер Хайл, — смотрю я на него внимательно, жду реакции, но ничего, кроме безразличного взгляда не получаю. А ведь здесь никто не знает его имени… Рукой лезу в карман, а потом кидаю кольцо на пол, морщась от отвращения, — Я убила его. Сожгла заживо, — и, подтверждая мои слова, на протянутой руке зажегся маленький фиолетовый огонек, любовно облизывающий пальцы и кожу на ладони, — Возьмите меня в ученики.

Мужчина, чертыхнувшись, резко втянул меня в дом, закрывая дверь с хлопком, а потом поднял кольцо, внимательно рассматривая знакомое украшение, принадлежащее одной твари. А потом он перевел взгляд на меня, отряхивающую одежду от выдуманной или реальной пыли.

— Как тебя зовут, чудо? — получив только неразборчиво-сонное бормотание и отрицательное качание головой, Хайл еще раз оглядел меня внимательно и подтолкнул в спину в сторону, лестницы. — Третья дверь справа. Отоспись, а потом поговорим, Скалли.

Я крупно вздрогнула и резко повернула голову, смотря на этого человека через плечо — слишком уж стойкая ассоциация была с таким ласковым прозвищем. А именно — бессмертный, унижения и Проклятие. Однако он точно не мог знать будущего, поэтому я медленно стала подниматься в выделенную мне комнату, которая на многие годы станет мне местом отдыха.

Альфред Хайл, проследив, как неизвестная девчонка с невероятно сильным Пламенем Облака скрылась на втором этаже, устало вздохнул. Знал ли когда-нибудь охотник за головами по прозвищу Фляйшвольф[2], что его кровного врага убьет какая-то девочка, а потом припрется с кольцом, требуя обучения? Точно нет.

Мужчина устало потер глаза и направился в гостиную. Ему точно стоит выпить, чтобы уложить все происходящее в голове. И откуда она только имя настоящее его знает?.. Да уж, вопросов много, а ответов нет. А единственный человек, способный дать, сейчас уже, скорее всего, дрыхнет без задних ног.